Избранные произведения в 5 томах. Книга 4. Рассказы

Джек заметил, что все они всегда говорят о Старом Свете с оттенком пренебрежения. Бедный Старый Свет, чем он виноват, чем он так плох!? Серые глаза кучера с веселой усмешкой быстро взглянули на Джека.

— Еще не совсем проснулись?

— Совсем!

— Надеюсь, вы приехали в качестве поселенца. Нам нужны такие молодцы, как вы. У меня пять дочерей. Они могут поспорить с вами. В Перте шесть первоклассных семей, о которых вы, вероятно, слышали, шесть в деревне, да еще наверно не меньше шести близ Фримантла и в каждой из них не менее семи дочерей!

Джек не слушал его. Перед глазами мальчика проносилась другая картина. Ему казалось, что он отвечает на заданный ему однажды вопрос: — Я — Джек Гектор Грант. — Прислуга тетки его называла «противным, непослушным». Считали его сорванцом, не доверяли ему. Его душа страдала от всего этого, но он сознавал, что тут была доля правды. Что думали о нем отец и мать? Он их не очень-то хорошо знал. «Кочующие Гранты», как их прозвала леди Белей, только изредка приезжали домой и тогда казались ему самыми разумными, прелестными людьми. Был ли он на самом деле лгуном? Справедливо ли было со стороны людей его так называть? Справедливо. Но сам он не считал себя лгуном. «Не расспрашивай, тогда тебя не будут обманывать», — так говорила его няня, и он охотно ответил бы то же самое своим ненавистным теткам. «Скажи, что ты об этом сожалеешь!» Разве его не принуждали лгать, требуя того, чего он не чувствовал. Тетки казались ему лгуньями, достойными презрения, он же был всего-навсего просто лгуном. Он лгал только затем, чтобы они не знали, что он делает, даже если то, что он делал, было хорошо. В наказание они выгоняли его из сада в поле, через решетку просовывали бутерброды и он удирал, наслаждаясь тишиной, мечтая пробраться в парк соседнего имения. Однажды один из лакеев поймал его и привел к владетельнице замка, гулявшей в саду.

— Кто ты, мальчуган?

— Я — Джек Гектор Грант… — Молчание… — А ты кто?

— Я — леди Белей.

Они с вниманием оглядывали друг друга.

— Зачем ты путешествуешь в моем саду?

— Я не путешествовал, я гулял.

— Вот как! Тогда давай вместе гулять. Хочешь?

Она взяла его за руку и повела по дорожке. Мальчик не был убежден, что не попал в плен. Но рука у леди была нежная и она сама казалась тихой и грустной. Она вошла с ним в открытую стеклянную дверь. Он с тревогой стал осматриваться в гостиной, потом взглянул на тихую даму.

— Где ты появилась на свет? — спросил он.

— Зачем тебе это, смешной ты мальчуган? В этом доме я и появилась на свет!

— А моя мать нет. Она появилась на свет в Австралии, а мой отец в Индии, а про себя я не помню.

Лакей принес чай. Ребенок уселся на скамеечку. Казалось, дама и не заметила чай, а ведь принесли еще какой-то темный торт.

— Моя мама говорила, что я никогда не должен просить торта. Но если кто-нибудь мне предложит его, то я не должен отвечать: нет, спасибо.

— Да, ты обязательно получишь кусочек торта, — сказала дама. — Итак, ты принадлежишь к «кочующим Грантам» и не знаешь, где появился на свет?

— Я думаю, на кровати у моей мамы.

— Вероятно. Сколько тебе лет?

— Четыре. А тебе сколько?

— Гораздо больше. Но скажи, пожалуйста, что тебе понадобилось в моем саду?

— Не знаю, я по ошибке сюда попал.

— Как так?

— Потому что не хотел сказать, что солгал и что жалею об этом. Я ведь не жалею. Но я в твоем саду не странствовал, я в нем только ходил. Я ушел с поля, куда они меня услали…

— Вон, вон бежит по дороге «Джолли».

— Что? Где?

Джек взглянул и заметил забавное маленькое животное, которое полубежало, полупрыгало!

— Мы, видите ли, называем маленьких кенгуру «джолли»; это самые забавные на свете игрушки.

Они находились еще в песчаной местности, на хорошей дороге, недалеко от реки. Высокие резиновые деревья, с их коричневатыми, бледными, гладкими стволами и отодранными полосами коры величественно и стройно возвышались, образуя реденький, бесконечно тянущийся лес, точно выросший из низкорослого кустарника. И, несмотря на свою прозрачность, этот лес был жуток, как будто пустое пространство между деревьями было тюрьмой. Кустарник, о котором он так много наслышался! Солнце вышло из-за облаков и ярко сияло на ясном небе. Листья резиновых деревьев свисали, подобно тяжелым, узким клинкам, вялые, бесцветные, гнетущие своим молчанием. Только на открытых местах взлетала порой с пронзительным криком стая попугаев. Глубина воздуха была еще морозной от тумана. Множество черно-белых сорок летело вдоль кустарника, как бы сопровождая экипаж. Да, это была новая страна! Иная. Мальчик точно опьянел. Все-таки он вырвался в страну, которую люди еще не затрепали своими руками. Где можно было делать то, что хочешь и не быть задушенным толпой. В нем горело тайное желание поступить по собственному усмотрению, хотя он, в сущности, не знал, что это собственно обозначало. Ничего определенного. И все-таки внутри его что-то екнуло, когда он увидел лишь бесконечный зеленый кустарник, кричащих попугаев, удивительных ручных кенгуру — и ни одной человеческой души вокруг! Он находился в том странном, знакомом юношеству состоянии, которое составляет переход от действительности к мечте. Кустарник, экипаж, кенгуру, кучер казались ему не вполне реальными. Равно как его собственное «я» и его прошлое. Ему представлялось, что где-то, в стороне, существует другой, более обширный, безмолвный центр его «я». В стороне от известного ему Джека Гранта, в стороне от мира, каким он его знал. Даже в стороне от этой столь чуждой ему Австралии.

В действительности он еще не приехал в Австралию. Он не расставался еще с Англией и пароходом. Одна половинка его «я» осталась на месте, а другая забежала вперед. Вот он и сидел молча, дурак дураком.

Под вечер экипаж остановился у проселочной дороги, где стоял небольшой тарантасик, и огромный молодой парень в очень поношенном платье, сидя, болтал ногами.

— Вот и приехали, — объявил кучер и, свернув с дороги на обочину, спрыгнул с козел и вытянул из колодца ведро воды.

— Вот и приехали, — раздался из глубины экипажа голос мистера Эллиса, в то время как высокий парень своими красными ручищами вынимал из тарантаса курчавого младенца. Толстый мистер Эллис вылез из коляски. Парень принялся отвязывать сундук и чемоданы Джека, и Джек кинулся ему помогать.

— Это Том, — объявил мистер Эллис.

— Очень рад, — сказал Том и протянул огромную лапу, которая на миг охватила руку Джека. Затем они взгромоздили багаж на тарантас.

— Все! — воскликнул мистер Эллис.

— Всего хорошего, Джек, — сказал мистер Джордж и высунул из экипажа свою седую голову. — Будьте добрым и вы будете счастливы!

Джек задумался над этими словами, но в это время курчавый младенец обнял его колени.

— Я и не знал, что ты тоже эллисовский младенец, — сказал Джек.

— Да, один из них, — ответил мистер Эллис. Экипаж подъехал. Джек застенчиво подошел и протянул кучеру два шиллинга.

— Спрячь их обратно в карман, сынок, они тебе больше пригодятся, чем мне, — спокойно сказал тот. — От души желаю тебе счастья.

Они все втиснулись в тарантасик. Джек сидел спиной к лошадям, маленькая девочка рядом с ним, между ними стоял, как попало, его ручной багаж. И в полном молчании они ехали сквозь безмолвие величественных, неподвижных резиновых деревьев. Никогда еще Джек не ощущал подобного рода безмолвия. Экипаж остановился. Том соскочил, открыл решетчатые ворота и путешественники въехали на обширный огороженный плетнем участок, на котором паслись овцы. Том влез обратно и они вновь поехали вдоль кустарников. Затем Том снова вылез — Джек сначала не сообразил зачем — взял из тарантаса топор и принялся за дерево, упавшее поперек дороги; он стал рубить его на месте слома. Чудесно запахло чем-то сладким.

— Смородинным вареньем, — пояснил мистер Эллис. — Это acacia acuminata, чудесное дерево, прекрасный материал для заборов, мачт, трубок, тросточек. А здесь его сжигают на протяжении многих миль.