Собрание сочинений. Т.13.

Жак долго простоял на дороге перед оградой. Он отходил назад, поднимался на цыпочки, стараясь хоть что-нибудь разглядеть. Железная дорога прорезала сад, и перед крыльцом виднелся только узкий цветник, отделенный от полотна невысокой стеною; позади же простирался довольно большой участок земли, окруженный лишь живой изгородью. В красноватом отблеске туманного ночного неба заброшенное жилище выглядело особенно печальным; по спине Жака забегали мурашки, и он уже хотел удалиться, как вдруг заметил дыру в изгороди. Он решил, что, уйдя, выкажет трусость, и полез в отверстие. Сердце его колотилось. Огибая маленькую, полуразрушенную оранжерею, он заметил в дверях чью-то согнувшуюся темную фигуру и остановился.

— Как, это ты? — с удивлением воскликнул он, узнав Флору. — Что ты тут делаешь?

Она тоже вздрогнула от неожиданности. Потом спокойно сказала:

— Сам видишь, веревки беру… Побросали их тут, они и гниют без всякого толку. А мне их вечно не хватает, вот и прихожу сюда.

И действительно, опустившись на корточки, Флора разматывала спутанные веревки, а когда узлы не поддавались, разрезала их большими ножницами.

— А что, владелец здесь никогда не появляется? — спросил молодой человек.

Девушка усмехнулась.

— О, после истории с Луизеттой можно не опасаться: старик не посмеет и носа сунуть в Круа-де-Мофра! Я могу смело уносить веревки.

С минуту Жак молчал, взволнованный напоминанием об этом трагическом происшествии.

— А ты? Ты веришь тому, что рассказывала Луизетта? Веришь, что он в самом деле пытался овладеть ею и она, отбиваясь, поранила себя?

Она перестала смеяться и, внезапно вспылив, закричала:

— Луизетта никогда не лгала, и Кабюш тоже… Он мой друг, Кабюш.

— А может, ухажер.

— Кто, он? Да я была бы последней тварью!.. Нет, нет! Он мой друг. Никаких ухажеров у меня нет. К чему они мне?

Флора вскинула свою мощную голову с густой копной вьющихся светлых волос, ниспадавших на самый лоб; и все ее сильное, гибкое тело дышало неукротимой энергией и волей. В округе о ней уже ходили легенды. О ее бесстрашии рассказывали всякие небылицы: будто бы однажды она одним рывком вытащила чуть ли не из-под самых колес мчавшегося паровоза стоявшую на рельсах двуколку, а в другой раз остановила стремительно летевший под гору от Барантенской станции вагон, который, точно взбесившееся животное, несся навстречу курьерскому поезду. Ее необычайная сила поражала мужчин и будила в них желание, тем более что поначалу многим казалось, будто этого легко добиться, к тому же в свободные часы Флора бродила по лугам, выискивала укромный уголок и, устроившись там, неподвижно лежала, молча устремив глаза в небо. Но тот, кто хоть раз пытался овладеть ею, больше никогда на это не отваживался! Она любила часами плескаться в ближнем ручье, и как-то несколько подростков вздумали подглядеть за нею, но Флора, не дав себе даже труда надеть рубашку, догнала одного из них и так отделала, что никто больше за ней уже не подглядывал. Некоторое время назад прошел слух о том, что произошло между нею и стрелочником на Дьеппской ветке, по ту сторону туннеля, честным малым лет тридцати, по имени Озиль: Флора, казалось, благосклонно принимала его ухаживания, и в один злосчастный вечер он, вообразив, будто девушка готова уступить ему, попытался овладеть ею; но она чуть не убила его, огрев палкой по голове. То была дева-воительница, пренебрегавшая мужчинами, и мало-помалу люди решили, что она немного не в себе.

Слова Флоры позабавили Жака, и он продолжал подтрунивать над нею:

— Вижу, твоя свадьба с Озилем застопорилась? А мне говорили, будто ты каждый день бегаешь через туннель, чтобы повидаться с ним.

Она только повела плечами.

— Какая там свадьба… Ну, а в туннеле и впрямь занятно. Несешься два с половиной километра в кромешной тьме и знаешь: стоит зазеваться — и враз угодишь под поезд! А уж до чего там страшно храпят поезда! Это надо самому послушать!.. Озиль мне давно наскучил. И вовсе не он мне нужен.

— Значит, кто-то другой нужен?

— Ах, я и сама не знаю… Нет, право, никто!

Флору опять охватил смех, но все же она несколько смутилась и вновь принялась распутывать узел, который никак не поддавался. Не поднимая головы и делая вид, будто она целиком ушла в свое занятие, девушка спросила:

— Ну, а у тебя все еще нет подружки?

Жак в свою очередь сделался серьезным. Отвел взгляд и уставился в ночную даль. Потом коротко бросил:

— Нет!

— Вот, вот, — продолжала она. — Мне не раз говорили, что ты чураешься женщин. Да я и сама с каких пор тебя знаю, а ты мне ни разу любезного словечка не сказал… Почему, а?

Жак молчал, и она, выронив веревку, бросила на него взгляд.

— Неужто ты и в самом деле любишь только свою машину? Знаешь, над тобой даже потешаются. Ты, мол, с утра до вечера готов ее чистить да оглаживать, будто тебе больше никого и приласкать не хочется…. Говорю это потому, что я тебе друг.

Теперь он тоже смотрел на нее при бледном свете, струившемся с туманного неба. Он помнил ее еще совсем маленькой, и уже в те годы она была резкой и своевольной; как только он появлялся, эта дикарочка в страстном порыве кидалась ему на шею. Потом он подолгу не видал ее и всякий раз, приезжая, удивлялся тому, как она выросла; однако она, как и прежде, кидалась ему на шею, и Жака все больше и больше приводило в смятение пламя, полыхавшее в ее больших светлых глазах. Теперь Флора стала женщиной — цветущей, будившей желание, — и она, конечно же, любит его давно, с самого детства. Сердце у него забилось сильнее, и внезапно Жак понял, что он именно тот, кого она ждала. Вся кровь кинулась ему в голову, он пришел в такое замешательство, что первым его движением было — бежать, чтобы избавиться от охватившей его тревоги. Испытывая вожделение, он всегда приходил в неистовство, перед его глазами появлялась красная пелена.

— Чего ты стоишь? — проговорила Флора. — Садись!

Он все еще колебался. Потом его ноги будто сами собой подкосились, неодолимое желание узнать любовь заставило его почти упасть на кучу веревок рядом с девушкой. Жак не произносил ни слова, в горле у него пересохло. А она, обычно надменная и молчаливая, теперь весело и безостановочно болтала в каком-то самозабвении.

— Понимаешь, выйдя за Мизара, мать большую глупость сделала. Это ей дорого обойдется… Впрочем, мне-то что, у меня и своих забот полон рот! А потом, если я вздумаю вмешаться, она меня тут же спать отправляет… Ну, и пусть выпутывается как знает! Я ведь и дома-то почти не бываю. И думаю все больше о том, что меня ждет… Да, знаешь, утром я видела тебя из тех вон кустов, ты проезжал на своем паровозе. Но ты на меня никогда не глядишь… Знаешь, тебе-то я расскажу, о чем думаю, но только не сейчас, а позднее, когда мы будем большими-большими друзьями.

Флора выронила ножницы, а он, по-прежнему не говоря ни слова, завладел ее руками. Довольная, она не отнимала их. Но едва он поднес их к своим пылающим губам, ее девичье целомудрие восстало. Как только она почувствовала приближение самца, в ней пробудилась воительница — строптивая и упорная.

— Нет, нет! Пусти, я не хочу… Веди себя спокойно, давай лучше потолкуем… У вас, мужчин, только одно на уме. Ах, если рассказать тебе, что мне говорила Луизетта перед смертью, там, у Кабюша… Да я и раньше знала, что это за старикашка, всяких гадостей насмотрелась, когда он приезжал сюда с девушками… Есть тут одна — о ней никто ничего не подозревает, он ее потом замуж выдал…

Жак не слышал, что она говорит, он ее даже не слушал. Он грубо сжал Флору в объятиях и неистово впился губами в ее рот. Она испустила легкий крик, похожий на кроткую жалобу: он вырвался из самых недр ее души, и в нем звучала вся нежность, которую она так долго скрывала. Но девушка по-прежнему боролась и вырывалась, послушная инстинкту сопротивления. Она и желала его и не уступала, испытывая тайную потребность быть побежденной. В полном молчании, тяжело дыша, они схватились, стремясь одолеть друг друга. Жак настолько потерял голову, что с минуту казалось, будто она вот-вот одержит верх и повергнет его на землю; но тут он сдавил ей горло. Блузка лопнула, и в сумеречном свете сверкнули ее напрягшиеся в борьбе молочно-белые упругие груди. Флора упала навзничь, отдаваясь во власть победителю.