Брожение

— Меня ждут господа Боженские, из магнатского рода. Их старшая дочь, панна Цецилия, выходит замуж за некоего Вишневского, доктора из Варшавы. Мезальянс, но, кажется, они любят друг друга, — Мартина иронически скривила губы. — Ну, как вам понравился ваш будущий дом? — продолжала она и, чтобы скрыть насмешливую улыбку, нагнула голову к блюдечку с вареньем, накалывая иглой вишни.

— Он мне очень понравился, мебель подобрана с большим вкусом.

«По-хамски», — подумала Мартина, и ее выцветшие глаза вспыхнули презрением.

— Года два тому назад в Литве я шила приданое у господ К., магнатского рода. Их единственная дочь выходила замуж за пана Влодека — весьма представительный мужчина. За неделю до свадьбы они решили покататься на санях. Невеста простудилась и заболела. Правда, не умерла, но свадьба расстроилась. Родители увидели в этом дурной знак.

— Что вы этим хотите сказать? — спросила Янка, быстро обернувшись к ней.

— Ничего. Просто подумала о вашем обмороке, и мне вспомнилась эта история. Иногда обстоятельства так складываются, что даже удивляешься, как происходят подобные поразительные вещи. — Ее голос звучал так зловеще, что Янка разволновалась и ушла в свою комнату. Вскоре Орловский позвал ее в гостиную и стал расспрашивать о ее здоровье и поездке в Кроснову.

Янка стала подробно рассказывать ему все, но он, казалось, не слушал и тупым, усталым взглядом смотрел в окно, по привычке покусывая бороду, а когда она кончила, спокойно спросил:

— Так что же там, в Кроснове? Дом красивый? Хорошо ли тебя приняли?

— Но я только что тебе обо всем рассказала, разве ты не слышал? Что с тобой, отец?

— Ничего, ничего; конечно, я слышал: ковры, бронза, севрский фарфор, дубовый буфет — я все слышал. Значит, ты выходишь за Анджея? — спросил он с такой странной интонацией в голосе и так угрюмо посмотрел на нее, что она вздрогнула.

— Почему ты, отец, так странно меня об этом спрашиваешь? — с испугом вскрикнула Янка и потянулась к нему, чтобы взять его за руки.

— Нет, нет, — поспешно отодвинулся Орловский, — видишь ли, мне показалось, что ты передумала, что… что… — Он понизил голос, потом вдруг встал и ушел в свою комнату.

«Он болен!» — мелькнула у нее мысль, и она пошла за ним вслед.

Орловский замер у письменного стола, устремив глаза на стену. Встревоженная Янка удалилась, стараясь понять его состояние. Только вечером она немного успокоилась, когда они сели пить чай одни, — обе швеи уже уехали. Орловский был в своем обычном настроении. Лишь в глазах его она заметила едва уловимый оттенок то ли изумления, то ли страха, да уходя спать раньше обычного, он не поцеловал ее.

Янка чувствовала, что он чем-то серьезно озабочен; скорее всего это были неприятности по службе, и, желая узнать о том, что произошло, она отправилась к Залеским. Те были дома. Залеская играла, муж разучивал какую-то арию, — теперь его голос слышался на станции в течение всего дня. Янка села молча, желая дождаться, когда тот кончит. Геня стоял в позе героического тенора: выпятив грудь, прижав руку к сердцу, он пел, надрываясь, то и дело бросая убийственные взгляды на жену. Залеская, волнуясь, потная от напряжения, подпевала ему и время от времени отбивала такт ногой.

— Вам нравится мой голос? — спросил он Янку.

— О да! Простите, что я помешала. Я пришла с просьбой.

Геня поправил манжеты, пригладил усики, низко поклонился, придвинул Янке стул и, усевшись с важной, самодовольной миной, приготовился слушать.

Янка поделилась с ним своими опасениями.

— Не знаю, право, не знаю! — заметил он чванливо, насупился, бросил украдкой многозначительный взгляд на жену, которая прислушивалась к их беседе, пряча лицо за разложенными на пюпитре нотами.

Янку удивило его поведение: она почувствовала, что он скрывает что-то; казалось, ее предположения подтвердились. Она тут же простилась и отправилась в канцелярию, чтобы расспросить обо всем Стася. Неясный мучительный страх наполнил ее сердце.

В канцелярии был еще и Карась. Демонстрируя Стасю на свет порнографические открытки, он смеялся омерзительным смехом, похожим на хрюканье свиньи. Раскрасневшись и выпучив глаза, точно заглядевшаяся на солнце лягушка, Стась стоял и смотрел. Янка быстро захлопнула дверь и вернулась наверх.

«Почему я нервничаю? — подумала она. — Ведь пока ничего не случилось, ничего!» Она попыталась объяснить себе причину своего странного настроения и не могла. Тревога не проходила, она только сильнее сжимала ей сердце.

На другой день Янка ждала Анджея до позднего вечера, но он не приехал.

«Должно быть, занят, но он не говорил мне, что сегодня приехать не сможет», — припомнила она и несколько раз выходила на кухню посмотреть в окно на белеющий лес, на пустой подъезд, на убегающую в лес серебристую ленту дороги. Всюду было тихо и безлюдно.

Орловский молчал весь вечер, ходил сгорбившись вокруг стола, покручивал кончик бороды, пожимал плечами и, снова не простившись с Янкой, пошел спать.

«Что с ним происходит?» — терялась в догадках Янка.

Анджей не приехал и на следующий день. Янку начали тревожить дурные предчувствия: они надвинулись на нее, как те тяжелые, свинцовые тучи, которые затянули горизонт и омрачили все вокруг, предвещая бурю.

Ее беспокоило исчезновение Анджея, пугал отец, который всю ночь расхаживал по своей комнате и разговаривал сам с собой. Это мучило ее и раздражало.

Янке не спалось; в этот вечер Залеская играла дольше и печальнее обычного. Янка вслушивалась в эти отдаленные рыдающие звуки и, ей казалось, что это плачет и жалуется лес. Расширенными, испуганными глазами смотрела она в окно, в темную, вьюжную ночь: метель завывала, вихри клубились неистово, налетая на могучий лес, а тот стонал и гнулся, потом распрямлялся и, разъяренный, дикий, окутанный облаком снежной пыли, торжественно пел зловещий гимн борьбы.

— Ужасно! — шептала Янка, садилась на кровать, но, не в силах усидеть, снова вскакивала, словно хотела убежать, и, падая на оттоманку, лежала долго, свернувшись в клубок, и, размышляя, успокаивалась.

Анджей опять не приехал. Несмотря на то, что Янка постоянно твердила себе, что не любит Анджея и что ей нет до него никакого дела, она все же попросила отца послать в Кроснову и узнать, не случилось ли что с Анджеем.

— Я видел пана Гжесикевича в буфете, — сказал Сверкоский, услышав ее просьбу.

— Когда?

— Сегодня.

— Вам показалось. Ручаюсь, если бы он был в буфете, он был бы и здесь, — ответила она с гневом. «Что этому идиоту надо? Зачем он сегодня пришел сюда?» — подумала она.

— А я уверяю вас, он был в буфете. Мы как раз сидели там с Карасем и рассматривали новые открытки, которые он привез из Сосновца; пан Анджей вошел, взглянул на нас и сейчас же повернул обратно. Мы подумали, что он, как всегда, направился к вам. Он был чем-то расстроен.

— Пан Анджей не приходил. Видимо, у него было срочное дело, и зайти к нам он не успел, — ответила Янка, словно оправдываясь.

— О да, что и говорить, у жениха могут быть дела более важные, чем посещение невесты… Могут быть… безусловно.

— Почему вам так весело? — вспылила Янка, заметив на губах Сверкоского язвительную усмешку.

— Вам это только кажется, — пробормотал Сверкоский, всовывая руки в рукава.

Янка насторожилась: ее поразил его издевательский тон.

Сверкоский сегодня был необычен — он словно прилип к стулу, и только глаза его беспокойно бегали по комнате. На неподвижном, пожелтевшем, похожем на волчью морду лице было написано злорадство. Он говорил мало, играл с Орловским в шашки и при этом так беспечно проигрывал, что начальник, забыв о своих треволнениях, посмеивался над ним.

«Почему Анджей не зашел, что случилось?» — думала Янка, взглянув на Сверкоского с отвращением и не ответив на его вопросы.

Раздражение сменилось ужасной, омерзительной скукой, которая завладела безудержно всем ее существом.

VII

Когда вошла Янова доложить, что приехал пан из Кросновы и ждет ее в гостиной, Янка лежала на оттоманке, бессмысленно глядя в потолок.