Древнее сказание

— От него мы об этом ничего не слыхали… Хотя о новой-то вере иные и много толкуют. Чужое нам не подходит…

— Ты, может быть, прав, — продолжал гость, — но не все же чужое так-таки непременно никуда не годится! Судя по говору нашему, ты, конечно, заметил, что мы не из немцев, ни я, ни товарищ мой; однако, должно сознаться: есть и у них хорошее, и то перенять — недурно.

— А что же есть у немцев хорошего? — раздраженным тоном воскликнул Пяст. — Я, по крайности, ничего не знаю! Если оружие, придуманное для отнятия жизни людской, то разбойничье это добро; если безделки, которые портят жен наших, так это отрава, яд, ничего больше! У нас есть земля; она нас кормит; имеем мы песни, сказания, богов… Нет! Ничего нам чужого не нужно!..

Гости невольно вздохнули.

— Многое, что слывет идущим от немцев, — сказал один из них, — в сущности, только проходит через неметчину и совсем не немецкое. А если с помощью их можно бы получить мир и благословение?

— Благословение? Мир? — удивился Пяст. — Все это слишком свято, чтобы зависеть от тех, руки которых замараны грабежом и убийствами!

Восклицание это не вызвало возражения.

Между тем в светлицу вошла жена Пяста, Рженица, согласно старинной моде, вся в белом, со лбом, обвязанным белым платком. Она сама несла кушанье; за нею служанки несли хлеб, калачи, мед и чарки.

Хозяйка, расставив все на столе, поклонилась гостям и отошла в сторону. У Пяста, как и повсюду в те времена, женщины не могли садиться вместе с мужчинами. Пяст пригласил гостей отведать хлеба-соли. Те поднялись со своих мест, подошли к столу и, повернувшись лицом к востоку, наклонили головы и начали что-то шептать вполголоса. Потом один из них над столом проделал какие-то таинственные знаки. Это испугало хозяина; ему показалось, что пришельцы — колдуны.

— Вы разве колдуете? — обратился он к ним, — для чего делаете в воздухе эти знаки?

— Колдовства вам бояться нечего, — отвечал один из гостей. — Мы колдовать не умеем, напротив, мы отгоняем нечистую силу. У нас есть обычай, перед всяким делом взывать к Божьей помощи, к святому его благословению.

— Какого Бога? — изумился Пяст. — Слыхали мы, правда, что чехи и моравы начали теперь поклоняться новому Богу, которого взяли у немцев…

— Иного Бога, кроме Единого на весь мир, мы не знаем, — ответил гость. — Бога, Который Отец всех людей, всех народов! Он управляет всем миром и всеми странами… Мы все Его дети.

Пяст, несколько удивленный, внимательно прислушивался.

— Такому Богу когда-то и мы поклонялись, — сказал он, подумав, — Единому, Всемогущему! Мы Ему и теперь поклоняемся, хотя, богов, подвластных Ему, очень много…

Гости обменялись взглядами и не ответили Пясту.

— Об этакой новой вере, — начал хозяин после некоторого молчания, — мы слышали очень много. И у нас есть такие, которые для нее побросали своих богов! Вы тоже из таких людей?

— Да, мы дети Единого Бога, — ответили гости в один почти голос, — и заявляем это открыто.

Пяст задумался было, но затем отодвинулся от гостей.

— Мечом и кровью обращают немцы за Лабою в новую веру, — сказал он холодно. — И мы совсем не желаем иметь одного с ними Бога.

Гости опять друг на друга взглянули. Пяст приглашал их отведать различных кушаний, а сам, подстрекаемый любопытством, переходил все к новым вопросам, касающимся той веры, о которой ему сильно-таки хотелось кое-что разузнать.

В описываемое время христианская религия не была уже вполне чуждою лехам; но, доходя к ним с разных сторон, различного рода путями, часто на неокрепшей почве, она сливалась с прежними верованиями, вырождалась в новую, смягченную форму язычества; последняя не оставалась без пользы: она уравнивала путь грядущему торжеству христианского культа. Крест, который пока играл роль амулета, замечался, однако, на многих. Даже умершим язычникам клали его в могилу. Все чаще встречались крещенные люди, хотя внутренне они по-прежнему были язычниками. Народ выказывал упорную привязанность к вере отцов, к старым преданиям, к созданному ими общественному порядку. Славянское язычество никогда не являлось в виде изысканных, строго определенных постоянных обрядов, в каких выражались другие аналогичные этому верования. Славяне поклонялись одному, Верховному Божеству, боялись подвластных Ему духов; для них вся природа казалась каким-то живым, разумным существом, составляющим одно общее целое со всеми принадлежащими ей созданиями, живущими одною общею с ними жизнью…

Воды, по их понятиям, были населены духами, дающими жизнь и смерть; птицы имели особенный свой язык, звери — своих покровителей; бури и ветры являлись предвестниками несчастья и карателями; все — земля и небо сливались в одно общее целое, которое и было великим богом. Это гармоническое слияние воедино всех сил природы, этот неумолимый закон, управлявший судьбою, жизнью, целями — этот закон успокаивал всех, всех мирил, всех делал счастливыми. Из него возникали дружеские, братские отношения не только между людьми, но и между животными, и только злое начало да необходимость защиты впервые поселили в славянах элементы сомнения, вражды… Этот замкнутый мир не требовал ничего, кроме свободы вращаться в своих постоянных, неизменных пределах.

После ужина гости опять встали, чтобы помолиться, и только по окончании молитвы снова уселись.

Пяст спросил, какие были слова их молитвы, и могут ли они ему быть понятными.

Тогда младший из двух гостей повторил звучным голосом слова молитвы благодарственной, которая воздавала должное всемогущему Богу за все им ниспосланное в этот день и за все, что вообще когда-либо Богу угодно было им даровать.

Пяст понял слова, но призадумался над их смыслом.

— Стало быть, — сказал он, — Бог один для всех на земле?

— Да, — ответил гость, — и этому-то Богу мы поклоняемся, а кроме нас и большая часть народов… Между ними есть и братия наши, говорящие одним с нами языком.

— Они, значит, будут нашими врагами? — спросил хозяин.

— Нет, никогда, потому что они глубоко убеждены, согласно учению их новой веры, что люди все, все народы — их братья, что никому не следует нападать на соседа, ни убивать его; любить всех, даже своих врагов — вот закон новой веры!

— Врагов любить!.. — удивился Пяст и всплеснул руками. — Да разве это возможно? Врагов? Значит, и немца тоже?

— Да, — отвечал гость, — и немца надо любить; конечно, в случае нападения разрешается защищаться.

Лицо хозяина приняло строгое выражение. Подняв руку вверх, он проговорил торжественно:

— Они никогда не будут нашими братьями, никогда!.. Разговор прервался на этом. Гости не настаивали на своем.

Долго полная тишина царствовала в светлице. Наконец приезжие стали расспрашивать о том, что теперь происходит на родине Пяс-та. Тогда он, как бы придравшись к случаю, всю неурядицу объяснял влиянием немцев, с которыми князья слишком дружат.

— Немцы хотят завладеть нашею землею, сделать ее своею добычею, — сказал он, между прочим, — они прижимают нас, не прочь бы и уничтожить, а все для того, чтобы им было просторнее…

— Это правда, — сказал старший гость, — некоторые князья, как, например, ваш, вздумали с ними дружбу водить, стараясь сохранить хорошие отношения, потому что немцев несметное количество, и притом вооружены они все превосходно… Другие князья, напротив, подумывают, как бы соединить все наши небольшие народы и племена в одно целое и таким образом создать новую силу, которая с успехом могла бы противиться нападениям немцев… Для того, чтобы сравняться с немцами, они принимают новую веру, а между собою завязывают дружеские отношения с целью сообща воевать с исконным нашим врагом.

Пяст просил поименовать этих умных князей, и тогда в коротких словах гости объяснили ему, что все, о чем они говорили, осуществилось уже в Чехии и Моравии; что поляне тоже вскоре должны были пристать к этому союзу. Дальше он продолжал:

— Все же вождь и глава нужен народу… Прочие наши народы тоже имеют князей, особенно те, которые волей-неволей принуждены воевать. Вот потому-то вы и нехорошо делаете, желая свергнуть настоящего вашего князя, чтоб уж не знать никого.