Искатели

— Ишь ты! — благодушно удивился Борисов.

— Это, конечно, чепуха, — сказал Андрей, — но интересно другое. Вы задумывались когда-нибудь, сколько книг может прочитать человек за свою жизнь?

— Тысяч сто, — немедленно ответил Пека.

— Тысяч тридцать, — сказал Ванюшкин.

Стали рассуждать, какие книги, по сколько страниц. Андрей предложил вычислить. Допустим, вот Пека в среднем читает в день пятьдесят страниц.

— Да, допустим, — согласился польщенный такой цифрой Пека.

— Читает он одну книжку в месяц, — фыркнул Ванюшкин.

— Средняя книга имеет, ну, триста страниц, — продолжал Андрей, — значит, одна книга в шесть дней. Значит, за триста шестьдесят дней…

— Шестьдесят книг, — вычислил Пека.

— Так, а за пятьдесят лет?

— Три тысячи, — выговорив эту цифру, Пека разочарованно посмотрел на Андрея, потом на ребят. Получалось что-то маловато.

— Три тысячи за всю жизнь, — говорил Андрей, — считая и учебники. А в Библиотеке Ленина больше пяти миллионов книг. Представляете себе, как надо тщательно отбирать, чтобы успеть прочитать самое хорошее.

Заинтересованные разговором, ребята придвинулись ближе к Андрею.

Подошли Воронько с Верой Сорокиной, Новиков, Соня Манжула.

Наблюдая за Андреем, Борисов с удовольствием убеждался, что тот ледок отчуждения, который существовал еще вчера, незаметно подтаивал, ребята с Андреем спорили, его перебивали, спрашивали. Пека теребил его за рукав. За минувшие сутки ребята сдружились с Лобановым больше, чем за полгода.

— Есть такие книги, которые несколько раз перечитываешь, — сказал Воронько. — Вот «Петр Первый», например.

— Если книгу не стоит читать два раза, то ее вовсе не стоит читать, — внушительно изрек Новиков.

Ребята наперебой перечисляли любимые книги. Андрей старался заранее угадать, кто что назовет, и большей частью ошибался. Для него было открытием, что Борисов любит Тургенева, а Соня Манжула — «Далеко от Москвы»; ему казалось, что должно быть наоборот. Когда очередь дошла до Пеки, тот неуверенно сказал:

— Роман в двух частях «Тайна синего замка». Автор оборван.

— А у вас, Андрей Николаевич? — спросила Вера Сорокина.

— У меня по настроению, — сказал Андрей. — Последнее время я две книжки перечитываю — «Сын рыбака» и Джека Лондона «Мартин Идеи».

Вдруг раздался резкий голос Саши:

— А «Иудушку Головлева» вы перечитывать не любите?

Все повернулись в его сторону. Он курил, облокотясь о поручни, пуская дым уголком искривленного рта. Андрей внимательно всмотрелся в его потемневшие глаза.

— Давно не перечитывал, — сказал он. Саша сплюнул за борт.

— Зря…

Новиков вынул гребешок, стал причесываться, Воронько густо откашлялся, никто больше не смотрел на Сашу.

— Почему это наши писатели мало пишут про любовь? — сказала Вера Сорокина, стараясь нарушить неприятное молчание.

— Теперь редко встречается несчастная любовь, — начал Новиков. — Нетипично. Так, Ванюшкин?

— Точно, — выпалил Ванюшкин. Все знали, что он женился год назад, был счастлив и ждал через несколько недель рождения сына.

Никто не заметил, откуда появилась Нина Цветкова. Волосы ее были гладко зачесаны назад и повязаны газовой косынкой. Густо припудренное под глазами лицо стало строже. Ей уступили плетеное кресло.

— Практически встречаются у нас безобразные факты, — говорил Ванюшкин.

— Есть такие жучки, охмурят девушку, а потом бросят. А то, например, считают: гулять с ней можно, а жениться — нет. Как так — он техник, а она простая работница. Конечно, с приближением к коммунизму такие пережитки будут выдыхаться.

— Да, при коммунизме люди будут честные, без подлости, — сказал Саша.

Выставив нижнюю челюсть, он в упор смотрел на Лобанова.

Вера Сорокина вздохнула:

— Неужели при коммунизме будут несчастные люди? Красивый человек, нравится всем, а в любви никакой удачи. Может так случиться?

Все задумались, плохо представляя себе несчастных людей при коммунизме.

— По-моему, счастье станет необходимостью, обязанностью, как у нас сейчас учеба, — мечтательно улыбнулась Соня Манжула.

— О чем речь? — громко спросил Морозов, присаживаясь на ручку кресла рядом с Ниной.

После трепки, полученной от Воронько, Морозов реши, что надо, назло всем, держаться так, как будто ничего не произошло. Он по-своему рассчитается и с Сашей, и с Воронько, и с Лобановым.

Он обнял Нину за плечи, она усмехнулась, быстро взглянула на Андрея и не отстранилась.

— О любви спорят, — вздохнул Пека.

Борисов, не вмешиваясь в разговор, следил за Сашей, не понимая, что с ним происходит. С приходом Морозова спор принял иной характер. По мнению Морозова, несчастная любовь была выдумкой неудачников, все зависит от «подхода»: знаючи, можно покорить любую девушку, на одну надо потратить неделю, на другую — год, вот и вся разница.

— Невинность — все равно что безграмотность, — рассмеялся Морозов.

В прежние времена подобные его рассуждения пользовались успехом, по сейчас все молчали.

— Спортсмен ты, — тихо сказала Соня Манжула. Закусив губу, она встала и быстро отошла.

Морозов фыркнул ей вслед и, пробуя скрыть смущение, сказал:

— Теряться в этом деле нельзя. Тут смелостью надо брать. Девчата, вы ведь любите смелых?!

Рука его держала Нину за плечо, на одном из пальцев поблескивало кольцо с квадратным камнем.

Ни одно из столкновений по работе не возбуждало у Андрея такого отвращения к Морозову, как этот разговор.

— Вы и впрямь охотник, — сказал Андрей.

— Тут, Андрей Николаевич, теряться нельзя, — повторил Морозов, радуясь, что хоть кто-то отвечает ему.

— А Андрей Николаевич в таких случаях не теряется, — громко сказал Саша.

Никто не понимал, что с ним стряслось. Он цеплялся к каждому слову Лобанова, явно напрашиваясь на ссору. Всем стало неловко и стыдно. Ванюшкин подошел к нему, стиснул ему руку, что-то зашептал. Саша только рванулся и ничего не ответил.

— Ты, Заславский, чепуху порешь, — твердо сказал Борисов, кладя руку на окаменевшее от напряжения колено Лобанова. — Морозова защищаешь? Андрей Николаевич правильно подметил насчет охотника. Вы, Морозов, относитесь к женщинам как к животным. Побольше подстрелить. Я лично избегаю разговоров о любви. Но если хотите знать, мое мнение такое: в любви надо быть принципиальным. Если человек действительно любит, тогда он имеет право требовать.

— Насильно мил не будешь, — сказал кто-то.

— Разрешите спросить вас, Андрей Николаевич, — звенящим голосом сказал Саша. Он отстранил Ванюшкина и подошел к Лобанову, по- мальчишески пригнув голову. — Вот хотя бы вы, ухаживаете за девушкой… Она для вас самая лучшая. И вот какой-нибудь тип пошел с ней гулять и начал приставать к ней.

Стукнули бы вы его и больше в их сторону не смотрели бы… или как?

Андрей облегченно улыбнулся:

— Ну что же, если он действительно приставал к ней, стукнул бы, а вот от девушки не отступился бы.

— Гордость должна быть какая-то, — растерянно сказал Саша. — Самолюбие ведь у каждого…

Андрей встал. Пека, сидевший на полу между Сашей и Лобановым, предусмотрительно отодвинулся.

— Именно из-за самолюбия. Что ж, по-твоему, любовь — это так: обиделся и ушел? Самолюбие… Конечно, если сам себя любишь больше всех… Нет, я советую драться за свое чувство, пока есть хоть маленькая надежда… И… — Андрей потер кончик носа, — и, скажем, если бы мой лучший друг встал мне на пути, я бы не уступил ему дорогу.

Проходя мимо Саши, Нина презрительно бросила:

— Эх ты, мыслитель недоразвитый!

«Недоразвитый», — счастливо повторил про себя Саша, начиная догадываться о том, что произошло между Ниной и Лобановым в лесу. Прежде всего он был счастлив, что к нему вернулась вера в Лобанова. И даже когда он думал о том, как теперь сложатся его отношения с Ниной — она, без сомнения, влюблена в Лобанова, — то даже эти мрачные, горькие мысли согревало чувство радостной благодарности к Лобанову.