Похождения одного матроса

Чайкин взглянул на рейд, и крик изумления вырвался у него из груди.

Невдалеке стоял на якоре клипер «Проворный», такой же щеголеватый, как и прежде, весь черный, с золотой полоской вокруг, с высокими, немного подавшимися назад мачтами и с белоснежной трубой.

У Чайкина екнуло сердце не то от страха, не то от неожиданности.

И в то же время ему очень хотелось увидать русских матросов, поговорить с ними, узнать, как живется им, по-прежнему ли трудно, или полегче.

Он стоял и не спускал глаз с клипера, ожидая, не отвалит ли шлюпка…

И действительно, к парадному трапу был подан щегольской вельбот, в него спустилась толстая приземистая фигура в статном платье, в которой Чайкин тотчас же угадал капитана, — и вельбот отвалил.

Усердно налегая на весла, откидываясь назад и выпрямляясь, когда лопасти весел на секунду оставались плашмя в воздухе, матросы гребли с тою однообразною правильностью и с тем мастерством, которым особенно щеголяют на капитанских шлюпках.

Вельбот быстро приближался к пристани.

Чайкин отошел немного в сторону от того места, где должен был пристать вельбот.

— Крюк! — услыхал он отрывистый, сипловатый голос капитана и глядел на его красное бульдожье лицо, обросшее заседевшими черными бакенбардами.

Матрос на носу шлюпки бросил весло и взял крюк.

— Шабаш! — раздалась команда капитана.

И в мгновение ока весла были убраны, и вельбот пристал к пристани.

Капитан вышел из шлюпки.

— По чарке за меня! — сказал он, обращаясь к молодому загребному, который вместе с другими гребцами стоял, вытянувшись, перед капитаном и, весь вспотевший, тяжело дышал своей здоровой, высоко выпяченной грудью.

— Покорно благодарим, вашескобродие! — за всех отвечал загребной.

— Вельботу быть на пристани в семь часов!

— Есть, вашескобродие.

— Слышал?

— Слышал, вашескобродие, в семь часов.

— Если минуту опоздаешь… смотри!..

И с этими словами капитан пошел своей быстрой походкой по пристани, слегка сгорбившись по морской привычке.

Он был в нескольких шагах от Чайкина, взглянул на него и равнодушно отвел взгляд.

«Не узнал!» — подумал Чайкин.

И в ту же секунду в голове его блеснула мысль:

«А что, если б он узнал да велел отвезти его на клипер?»

От одной мысли у Чайкина упало сердце, и он инстинктивно отодвинулся.

Его окрик: «Прикажу вас всех отодрать!» — напомнил Чайкину прошлое и заставил облегченно вздохнуть, когда он, успокоенный, радостно подумал, что теперь никто не может сказать ему этих слов…

Капитан взял коляску и уехал.

И гребцы тотчас же выскочили на пристань, исключая одного, и пошли на берег, направляясь, очевидно, в ближайший кабачок, чтобы «раздавить» по стаканчику.

Тогда Чайкин подбежал к ним.

— Братцы-матросики, здравствуйте! — радостно воскликнул он.

— Здравствуйте, земляк! — ответили матросы и, видимо, не узнавая Чайкина, удивленно смотрели на него.

— Аль не признали, братцы?

— Да вы кто такие будете? — спросил загребной.

— Нешто не узнал Чайкина, Вань?

— И впрямь, не узнал… Здорово, брат… Тебя и не узнать, Чайкин… Совсем форсистый стал… ровно господин.

Вельботные обрадовались и пожимали руку Чайкина — недаром же его все так любили на клипере. Его оглядывали и дивились.

— Так ты, значит, остался тогда…

— Остался, братцы…

Они вместе пошли в кабачок, и Чайкин на радостях угостил всех по стаканчику и выпил сам пива.

— Ну что, братцы, как живете?.. по-старому?

— По-старому! — отвечал загребной. — А ты как?

— Хорошо, братцы.

— При месте?

— В матросах был, а теперь около земли буду… И денег заработал, братцы… И вообще хорошо на воле жить… А старший офицер как?

— Известно, как… Только, слышно, отмена скоро порки будет! — сказал загребной.

— Беспременно должна быть… А боцман что? — спрашивал Чайкин.

— Боцман куражится… Что ему!..

— Кланяйтесь Кирюшкину, братцы, от меня. И всем ребятам кланяйтесь… А скоро пускать будут команду на берег?

— Первую вахту завтра…

— И Кирюшкина пустят?

— Верно, пустят…

— Так скажи ему, Вань, что я его беспременно хочу видеть. Добер он был до меня, и я этого не забуду вовек…

С четверть часа просидели гребцы с Чайкиным в кабачке, и все это время шли взаимные расспросы. Чайкин расспрашивал про житье на клипере, матросы расспрашивали Чайкина, как он этот год жил, и хорошо ли здесь жить, и как он научился ихнему языку, — словом, разговор не иссякал.

— А очень сердился капитан, что я опоздал тогда, братцы?

— Очень, и старший офицер тоже.

Когда загребной объявил, что пора «валить» на вельбот, Чайкин проводил гребцов до вельбота и еще раз просил сказать Кирюшкину, что он ему кланяется и будет завтра поджидать его на пристани… Пусть он позади всех, мол, идет… Затем Чайкин простился со всеми, пожелал, чтобы вышла матросикам «ослабка», и долго еще провожал глазами удалявшийся вельбот.

Через четверть часа он зашел в один из салунов на набережной и, позавтракавши, направился к Абрамсонам.

2

Переулок, в котором жил старый еврей, Чайкин нашел после долгих блужданий. Наконец он попал в него и узнал дом. Войдя во двор, он подошел к старенькому флигелю и постучал в двери.

Некоторое время никто ему не отворял. Тогда он стал стучать сильнее.

— Кто там? Кого нужно? — по-английски спросил молодой голос, по которому Чайкин тотчас же признал Ревекку.

— Чайк! Русский матрос! — отвечал по-английски Чайкин.

— Мы не знаем Чайка… И отца нет дома…

— В таком случае кланяйтесь господину Абрамсону и вашей маменьке, Ревекка Абрамовна, а вас позвольте поблагодарить, что вы ко мне были добры и научили, сколько жалованья требовать… А я в другой раз приду! — проговорил Чайкин по-русски.

— Так это вы, тот бедный матросик, которого ночью отец привел? — спросила Ревекка, и тоненький ее голос сразу сделался радостным.

— Я самый, Ревекка Абрамовна!

— Так подождите минутку. Я сейчас отворю…

За дверьми торопливо зашаркали туфли.

Через несколько минут послышались шаги, и двери отворились.

При виде хорошо одетого Чайкина Ревекка удивленно попятилась назад.

— И вы, Ревекка Абрамовна, не узнали? — спросил, улыбаясь, Чайкин.

— Вы тогда были в другом костюме, а теперь такой джентльмен. Пожалуйте в комнату, господин Чайкин!.. Здравствуйте! Очень рада, что вы нас вспомнили! — радостно говорила Ревекка, пожимая руку Чайкина.

Чайкину показалось, что она похудела и побледнела и ее большие черные глаза как будто ввалились.

— Чем угощать вас, господин Чайкин? Может быть, рюмку вина хотите?

— Благодарю… Ничем. Я только что завтракал.

— Папенька скоро придет… Он по делам ушел, и маменька тоже по делам.

— А Абрам Исакиевич как поживает?

— Ничего себе… Все теми же делами занимается! — прибавила смущенно Ревекка.

Скорбное выражение показалось в ее глазах.

— Только уж больше грогу мы не даем… Не даем больше грогу тем, кого приводит папенька! — словно бы желая оправдать отца, говорила Ревекка. — А дела плохо идут! — грустно прибавила она.

— А маменька ваша торгует?

— Да… старое платье покупает… Кое-как перебиваемся… А ваши дела, видно, хорошо?

Чайкин сказал, что его дела хороши, что он поступает рабочим на ферму, и прибавил:

— И все с вашей легкой руки пошло, Ревекка Абрамовна. Дай вам бог всего хорошего! Тогда вы меня надоумили, чтобы я и не пил и дешевле десяти долларов жалованья не брал. Помните?

— Очень помню. И папенька потом говорил, что вы очень умный человек — не дали себя обидеть. Очень хвалил…

— А вы как поживаете, Ревекка Абрамовна?

— Я?.. Нехорошо, Василий… извините… Егорович, кажется…

— Егорович… Чем же нехорошо?

— Всем нехорошо!

И Ревекка рассказала, что она вот уже шесть месяцев, как больна грудью и ходит к доктору. Но доктор ничего не может сделать.