Похождения одного матроса

— А если я вас возьму в дилижанс и довезу до Фриски? И револьвер дам?

— Спасибо, Билль. Но я откажусь.

— Почему?

— Я не хочу стрелять в бывших товарищей. Если бы даже со вчерашнего дня я и переменил о них мнение, все-таки мне бы не хотелось поднимать на них руку. Это пахнет предательством…

— Пожалуй, вы правы, Дэк. Вы гораздо лучше, чем я думал.

— Предупредить я могу… это долг совести, но пристать к какой-либо стороне считаю неудобным. Я предпочту оставаться нейтральным в этом деле и не спеша продолжать путь до Фриски…

— В таком случае я возвращу ваш револьвер… Без револьвера неудобно?

— Как будто бы не совсем.

Минут через десять приехала почта, то есть небольшая тележка с несколькими десятками писем и посылок.

— Что так поздно, Джо? — обратился Билль к заспанному мальчику лет четырнадцати, который привез почту и начал ее укладывать в фургон.

— Дорога скверная, Старый Билль!

— А может быть, нам и спать хотелось, Джо?

— Хотелось, Старый Билль.

— И мы вздремнули. А, Джо?

— Вздремнули, Старый Билль!

— И лошади вздремнули?

— Очень может быть, Старый Билль!

— В следующий раз выспитесь хорошенько дома, Джо, перед тем как везти почту. Слышите?

— Слышу, Старый Билль.

— И хорошо слышите, Джо?

— Хорошо, Старый Билль. А вот посылочка лично вам, Старый Билль. Отец велел передать!

И мальчик подал Биллю корзинку с персиками.

— Это для кого же?

— Для вас, Старый Билль. Мать сказала: «Старый Билль любит персики».

— Поблагодарите, Джо, отца и мать. Персики отличные. Каков урожай, — сказал Билль, пробуя один крупный свежий персик, — в вашем саду?

— Отличный.

— Кушайте, джентльмены, персики… Попробуйте и вы, Джо. После сна приятно съесть персики… Дэк! Полакомьтесь да возьмите себе на дорогу! — говорил Билль, поставив корзину на сиденье.

Все стали есть персики и похваливали, пока Билль запрягал лошадей.

— А что на свете нового, Джо? — спросил Билль.

— Перемирие заключено.

— С этого следовало начать, Джо! Слышите, джентльмены? Конец войне и рабству!.. Ура! — радостно воскликнул Старый Билль.

— Ура! — повторили все.

— А еще что нового, Джо, у вас?

— Одного молодца повесили.

— За что?

— Пять лошадей увел.

— Лошадей-то вернули?..

— Вернули! Двадцать миль гнались за конокрадом. Нагнали, привезли к нам и ночью вздернули. Так и надо! Не кради лошадей! — энергично прибавил мальчик, внезапно оживляясь.

— Здесь за конокрадство строго! — шепнул по-русски Дунаев Чайкину.

— А еще что нового, Джо?

— Больше ничего, Старый Билль.

— Ну так до свидания, Джо. Кланяйтесь всем, да вперед не опаздывайте! Прощайте, Дэк! Еще раз спасибо вам!

И старый Билль крепко пожал руку Дэка.

— Револьвер получили?

— Вот он.

— И зарядов Дун дал?

— Дал.

— Возьмите и провизии.

И Билль отдал Дэку небольшой окорок, сухарей, бутылку рома и с десяток персиков.

Дунаев и Чайкин, в свою очередь, крепко пожимали руку Дэка и благодарили его.

А Дэк сказал Чайкину дрогнувшим голосом:

— Будьте счастливы, Чайк.

— Дай бог и вам счастия! — задушевно ответил Чайкин.

Все было готово. Дунаев и Чайкин сели в дилижанс. Билль взобрался на козлы.

— Будьте настороже, Билль, под Сакраменто, у Старого дуба… Желаю, чтобы игра разыгралась вничью, если встретитесь с агентами! — говорил Дэк. — Прощайте, джентльмены! Спасибо вам, Чайк!

— Надеюсь услыхать о вас хорошие вести, Дэк! Еще раз спасибо! — сказал Билль.

— Во Фриски зайдите ко мне, Дэк… Быть может, устроимся с местом. Я открываю мясную.

И Дунаев сказал свой адрес.

— Прощайте, Дэк! — крикнул Чайкин, снимая шляпу.

В ответ и Дэк взмахнул своей, когда Билль взял вожжи, и фургон покатился.

ГЛАВА XX

1

Несмотря на тревожные вести, сообщенные Дэком о готовящемся нападении, Чайкин на этот раз менее беспокоился, почти уверенный, что Старый Билль как-нибудь да проведет снова агентов и встречи с ними не будет и, следовательно, не придется обагрять своих рук кровью.

Эта уверенность в мудрость Билля поддерживалась и спокойствием, с которым тот принял известие, сообщенное Дэком… Спокойствие это чувствовалось Чайкиным и в покойной позе Старого Билля, и в его могучей широкой спине, и в тех неторопливых окриках, которыми он по временам понукал левую дышловую лукавую лошадь.

Все это не омрачило того хорошего настроения, в котором находился Чайкин по случаю поступка Дэка, свидетельствующего, что он, Чайкин, не ошибся в своей вере в Дэка.

«Совесть небось заговорила и повернула человека!» — думал Чайкин, вспоминая вчерашний день, когда Дэк мужественно ожидал, что его вздернут на дерево.

И Чайкин, душевно умиленный, радовался за «человека». Ему теперь этот Дэк казался близким, и будущая его судьба заботила русского молодого матроса.

— А ты, Дунаев, дай место! — обратился Чайкин.

— Кому? Тебе?

— Нет, Дэку.

— Отчего не дать!

— Не побоишься его взять?

— Чего бояться? Здесь, брат, если будешь всего бояться, так никакого дела не сделаешь. Был бы только человек пригоден к делу, а чем он занимался прежде, — этого не касаются. Тут ведь люди нужны, и большого выбора не приходится делать. Возьму. Попробую его. Если подойдет, оставлю.

— То-то. Надо вызволить человека.

— Он сам себя может вызволить, если захочет. Работай только. Только вряд ли он пойдет ко мне.

— Отчего ты так думаешь?

— Не пойдет он на «мясное» место.

— Почему?

— Джентльменист очень. Видел, руки у него какие господские… тонкие такие да длинные… Ему по какой-нибудь другой части надо заняться: либо в контору, либо по чистой торговле… Деликатного он воспитания человек… Это сразу оказывает… А впрочем, нужда прижмет, так не станет разбирать местов. Здесь, братец ты мой, не то, что в России: барин — так он ни за что не возьмет простой должности. Здесь люди умней, никакой работой не гнушаются, — понимают, что никакая работа не может замарать человека.

— Это что и говорить!

— Здесь, в Америке, сегодня ты, скажем, миллионщик, а завтра ты за два доллара в день улицы из брандспойта поливаешь. И никто за это не обессудит. Напротив, похвалит. В Сан-Францисках был один такой поливальщик из миллионщиков…

— Разорился?

— Да. А была у него и контора, и свой дом, и лошади — одним словом, богач форменный… Но в несколько дней лопнул. Дело большое, на которое рассчитывал, сорвалось, и все его богатство улыбнулось… И он дочиста отдал все, что у него было, до последней плошки, потому гордый и честный человек был, и сам определился в поливальщики. Так все на него с уважением смотрели… На этот счет в Америке умны, очень умны!

— Что ж, этот миллионщик так и не поправился? — спросил Чайкин, заинтересованный судьбой этого миллионера.

— Опять поправился… Поливал, поливал улицы, да и выдумал какую-то машину новую… Люди дали под эту машину денег, и он разбогател, и опять дом, и контора…

— Ишь ты!..

— А то, братец ты мой, и в возчиках у нас был довольно-таки даже странный человек из немцев!

— А чем странный?

— Да всем. Сразу обозначил, что не такой, как все… И с первого раза видно: к тяжелой работе не привык… И старался изо всех сил, чтобы, значит, не оконфузить себя… И как, бывало, идем с обозом, он сейчас из кармана книжку — и читает. И на привалах поест, да за книжку… И вином не занимался, и в карты ни боже ни!.. Из себя был такой щуплый, длинноногий, в очках и молодой, годов тридцати… И никогда не ругался, тихий такой да простой… И кто же, ты думаешь, оказался этот немец?

— Кто?

— Ученым немцем. Он всякую науку произошел и был в своей земле при хорошем месте. Студентов обучал, профессором прозывался и книжки разные сочинял… А очутился в возчиках. И очень был рад, что его приняли в возчики.