Свобода и любовь (сборник)

Наташе казалось, что, если лакей принесет ей весть надежды, хоть слабый луч ее, она зальется слезами невыразимого счастья… И вот та самая весть, за которую Наташа час тому назад готова была отдать свою жизнь, а теперь она стоит растерянная, непонимающая. И к сердцу подкатывает новая мука горькой, едкой обиды.

Что же это? Что?… Он, Сеня, нежный, добрый Сеня, боящийся нанести царапинку Анюте, так пытает, так мучает ее, Наташу? За что? За что?… И он смеет говорить, что «любит» ее.

Наташа характерным своим жестом гордо закидывает голову, как будто Сеня тут, как будто он видит ее…

Нет, такой обиды душа не прощает.

XII

Наташа спала крепко и встала освеженная, примиренная. Где-то глубоко еще шевелится «червячок», но ей не хотелось давать ему волю. Главное то, что опасность миновала. Сеня жив, Сеня поправляется. На днях она его увидит. Тогда, да, тогда она непременно поговорит с ним серьезно, толком, объяснит, что нельзя так небрежно обращаться с любовью, что даже ее большая любовь и та не выдержит. Нельзя безнаказанно натягивать струны порвутся.

Сегодня Наташа впервые почувствовала вкус кофе и улыбнулась горничной, сообщившей, что сегодня чудесная, совсем весенняя погода и что «мадам» должна непременно пойти погулять. Ах, если б она была свободна, как мадам, она с утра до вечера проводила бы на улице.

Наташа перечитала деловые письма, запросы и впервые могла отнестись к ним с той серьезностью, которую требовало дело. Ей было неловко, неприятно теперь: как это она так запустила ответы.

Заготовив пачку писем к отправке, Наташу потянуло за начатую и все не двигающуюся статью. Сегодня впервые в Г. писалось легко, без принуждения легко подыскивались точные, яркие слова, и мысли ложились ровной, логической вереницей, без скачков. Наташа не заметила, как промелькнул день. Начало темнеть. Глава закончена.

Наташа блаженно потянулась. На душе неожиданно легко, ясно. Радовало сознание, что обещанная статья начинает выписываться… Был отдых и в том, что не надо ждать телефона, мучиться, тревожиться за Сеню. Он в безопасности, и, очевидно, ему там, у профессора, так хорошо, что он даже не трудится подумать о ней, о Наташе. Эта мысль не без горечи. Но Наташа ее отгоняет. Душевные мускулы после напряжения последних дней требуют покоя.

Хочется света, движения, людей. Затворничество кажется нелепым, преувеличенным. Она решает пойти на почту, отправить письма, а оттуда зайти в какой-нибудь ярко освещенный модный ресторан.

Наташа стоит в вуали и шляпе, когда, как всегда не постучав в дверь, неожиданно входит Семен Семенович.

– Сеня, ты?

В возгласе больше изумления, чем радости.

– Ох, Наташа, устал… Ослабел после болезни. Но притащился-таки к тебе. Доктор советовал подождать до завтра… Да я не мог больше.

– Ляг, ляг скорее, Сенечка… Ты осунулся. У тебя глаза еще больные. Зачем же ты пришел, голубчик?

– Соскучился, Наташа… Душа была неспокойна.

– Хочешь подушку под голову? Может, снять с тебя сапоги? Дай покрою тебя. Вот так. Хочешь чаю? С лимоном. Лучше с молоком. Сейчас позвоню, распоряжусь, приготовлю. – Наташа суетливой заботливостью старалась скрыть от себя самой, что в душе ее отсутствует та радость, то ликование которое должно же было ее охватить при виде Сенечки.

«Придет, увижу… Брошусь к нему, обниму, зацелую руки его…» Сейчас это желание отсутствовало. Сейчас казалось, что Сенечка пришел как-то не вовремя: перебил ее ясное настроение…

– Да ты не хлопочи, Наташечка. Лучше сядь ко мне поближе. Я без тебя так стосковался… Да что это ты? В шляпе? Уходить собралась? Куда? Значит, без меня мы бегаем, гуляем. Так-то вы, милостивая государыня, соблюдаете ваше инкогнито.

Под шуткой плохо прячется нешутливый упрек.

– Уверяю тебя, Сенечка, это в первый раз… Все эти дни носу не показала, а сейчас скопились письма, видишь, сколько. Ну, и хотела на почте заказным отправить.

– А все-таки это с твоей стороны неосторожно. Особенно теперь… А вдруг Анюта оказалась бы в городе? И потом: разве можно было телефонировать к профессору? Ай-ай-ай, Наташа. Я же тебя так просил. Не думал я, что ты так мало считаешься с моими просьбами… Я все время болезни этого боялся… А уж после твоего вчерашнего телефона места себе не находил. И решил: будь что будет, а поплетусь к тебе… А то ты еще, чего доброго, сама к профессору явишься…

– Ты только потому пришел сегодня? Только из страха, что я явлюсь к профессору? – в голосе дрожит обида.

Семен Семенович ее улавливает, скользит по Наташе быстрым, внимательным взглядом.

– Ну как только потому? Не только из страха. Я же по тебе стосковался, это же ясно, Наташечка…

– Стосковался? Ты? Ха-ха-ха! – Семен Семенович еще никогда не слышал такого смеха у Наташи. – Стосковался! Ха-ха! Ха! Это после того, как ты все эти дни мучил, так терзал меня, с такой утонченной жестокостью.

– Наташа что с тобой, что ты говоришь? Точно Анюта… Ведь я же не виноват, что я заболел… Как же я тебя терзал? Чем, Наташечка? Я не хотел… Я же тебя люблю, Наташа… Нет, видно, права Анюта: кого люблю, того только мучить умею… Анюту, тебя… Тяжело как.

И Семен Семенович прячет голову в ладони, и во всей его позе столько беспомощности и искреннего горя, что Наташа сразу отмякает.

– Сеня, Сенечка, милый, дорогой мой. Я сама не знаю, что я говорю, что со мной… Я так исстрадалась за эти дни. Так боялась за тебя, за твою жизнь… Чего только не передумала! Я же так люблю тебя. Сеня, Сенечка, Симеон. Слышишь, Симеон?

Это имя имеет для них особый смысл, и Семен Семенович улыбается Наташе уже просветленной, успокоенной улыбкой, и Наташа на коленях перед ним, в своей любимой позе целует милую, умную голову.

– А теперь дай твои руки, Сеня… Я мечтала эти ужасные дни: увижу Сеню, прежде всего, поцелую ему руки.

– Глупенькая девочка. Как ты меня напугала своим смехом. Изнервничалась, бедная… Ох, Наташа, жизнь трудная. Что ты так жмешься ко мне?

– Я рада, что ты тут… Что ты вообще есть. Понимаешь?

– Понимаю, милая. Я еще слаб после болезни. Твоя близость меня волнует. Ты знаешь, врач сказал, будто вся эта болезнь на нервной почве. Надо покой.

Наташа готовит чай, а Семен Семенович, лежа на диване с папироской, рассказывает не спеша о ходе болезни, о семье профессора, об их дружеской заботливости, внимании. Говорил о страхах, которые пережил, боясь ее вторжения, о неудобствах переписки с ней.

– Ты бы только хоть записочку прислал… Или хоть бы только за книгами. Мало ли что можно придумать.

– Но ты же знаешь, я плохой выдумщик. Вот как только силы позволили, сам приплелся к тебе.

За чаем Наташа рассказывает ему новости из писем. Новости одни тревожные, другие бодрящие; пишут о возможности, о нарастании событий?…

Семен Семенович и Наташа увлекаются, обсуждая эти возможности, строят предположения, намечают план… Принимают во внимание и ходы «оппозиции». Предстоит борьба и с ними. Но это только еще сильнее обостряет желание: скорей на дело, на живую работу.

– Ах, батюшки! – вдруг спохватился Семен Семенович. – У тебя тут такой кейф, что забудешь обо всем на свете. Я обещал, что вернусь домой, то есть к профессору, в половине восьмого, а сейчас уже восемь. Время-то как летит у тебя. Только бы там не забеспокоились… Еще сюда прибегут.

– Ты уходишь?… Ты там ночуешь?

– Они и слышать не хотят, чтобы я оставался в гостинице… Надо собрать свои пожитки да и бежать… Но я вот что еще хотел тебе сказать, Наташечка. – Семен Семенович старается не смотреть на Наташу, и она знает, что сейчас последует «неприятность». – Я хотел тебе предложить. Ты бы того: не поедешь ли ты в X.?…

– Я в X.?… Зачем?

– Ведь ты же знаешь, какой это интересный город. Столько старины… Ты же любишь старину. – Он уговаривает ее, как уговаривают детей проглотить лекарство.

– Я тебя не понимаю.

– Тебе не хочется. – Он смотрит на нее виновато-просительно. – Видишь ли, я тебе прямо скажу: пока ты здесь, я теперь ни дня, ни часу не буду покоен. Мне пришлось написать Анюте о своей болезни… Ты же знаешь Анюту. Чего доброго, еще сюда прикатит… Лучше ты поезжай в X. Спокойнее, вернее.