Вершинные люди

Я чувствовала, что мои глаза горят вызовом, но отступать и не подумала. Впившимся взглядом наблюдала за его внутренней борьбой и видела: истекшие мгновения протекали в расплеске, растреске, расшибе его эмоций — диких, первобытных — о силу воли, стремящуюся не выпустить их наружу. Каждое из этих мгновений сокращало расстояние между нами, ибо я оценила его умение обуздать себя. А он — что оценил он во мне?

Постепенно бледность сошла с его лица, там что-то дрогнуло и ослабило оцепенение, судорогу и застылость. Мое напряжение спало и разлилось по щекам горячим румянцем торжества. Схватка закончилась обоюдной победой, так бывает: мы оба победили, ибо выиграли друг друга.

Он резко, рывком пододвинул к себе стул и сел, по-американски положив одну ногу на колено второй. Пристально посмотрел суженными глазами:

— Допустим, вы очень умная. Почему же тогда у вас такое гнусное настроение?

— С чего вы взяли?

— А с того, что вы хамите людям. Что-то не ладится, да? — его глаза уже смеялись, выпуская на волю шальных бесенят раздражения: они ему надоели.

В тоне отсутствовало злорадство, но было превосходство человека, умеющего владеть собой и побеждать других. Моя неприязнь исчезла. Я успокоено молчала, как затихает природа после бури, после бешенства и бессмысленных разрушений.

— Итак, прекрасная, — потом он всегда так называл меня, подчеркивая вовсе не то, на что я претендовала. — Я жду, рассказывайте.

Можно сказать так: накануне этого разговора я была сама не своя. Но неправильным было бы и утверждение, что я вернулась теперь к себе истинной. Сильная, самостоятельная, способная на поступок, умеющая прятать эмоции, которые присутствуют здесь лишь для читателя, я обиженным тоном рассказала неожиданному посетителю о своих затруднениях, пожаловалась. На душе стало легче, словно оттуда ушла долгая-долгая зима, словно осела тяжелая замутненность от бурь и проступили истинные черты сущего.

— Только и всего? — послышался его голос, выводящий меня из повествовательного транса то ли насмешливостью, то ли легкомыслием.

— Что, мало?

— Да пустяки все это! — воскликнул он беспечно. — Вы можете на полчаса отлучиться с работы?

— Могу, — озадаченно протянула я, ожидая разъяснения.

Но он, ни во что не вникая дальше, схватил меня за руку и уже уводил из кабинета. Без пальто, без шапки, раздетую, запихнул в какую-то иномарку, стоящую во дворе типографии. Потом выяснилось, что это был «мерседес» — «ну очень крутая тачка», как он любил говорить.

Ехали молча и недолго. Через несколько кварталов машина остановилась возле нужного здания, где начинали сдавать в аренду пустеющие кабинеты. Как в тумане передо мной развернулись и промелькнули коридоры, лифт, еще коридоры, приемная. Остановились перед дверью из натурального дерева — здесь недавно сделали модный дорогой ремонт. Неожиданный знакомец подтолкнул меня к этой двери, и мы вошли.

Меня часто упрекают в том, что я склонна идеализировать людей. Может быть, со стороны виднее. Как и каждый нормальный человек, я знаю свои особенности, проявляющие то слабость, то силу характера, поэтому согласна — есть во мне такой недостаток. И сейчас он сам обнажается перед читателем, без обличителей и толкователей. В большинстве случаев я принимаю людей такими, какими их создала природа, различая, однако, цвета и оттенки на той палитре, где она замешивала краски, но иногда включаю при этом то серый, то розовый фильтр.

Можно было бы и не считать это таким уж редким качеством, если бы ему не сопутствовало другое, что было во мне, — желание потакать достоинствам человека. Глагол «потакать» носит негативный оттенок, как проявление ласкового снисхождения к чему-то предосудительному, нежелательному. Его можно заменить. Достаточно близко по смыслу того, что было в моем характере, подходит слово «потворствовать», но это звучит еще возмутительнее, хотя смысл сказанного остается тем же. Я просто не хочу использовать глагол «поощрять», хотя поощрять достоинства человека — похвальное занятие, но есть в этом слове что-то меркантильное, что идет от головы, от умышленного действия. А у меня же — характер!

Нет, я именно потакала тому в человеке, что мне нравилось, что было хорошего, светлого, на что можно положиться, чему доверять, с чем мириться, работать и дружить. Остальное для меня не имело значения, я на него не обращала внимания, в лучшем случае делала поправку на наличие, на то, что оно есть, и все. Каждого я воспринимала как сосуд, доверху наполненный содержимым, при этом всякая-всячина, как и полагается мути, опускалась на дно, а драгоценные эфиры души поднимались над нею. У кого-то их слой был толще, у кого-то тоньше, но я всегда старалась не расплескать эти капли природного дара. И старалась не поднять со дна муть.

Да, я люблю петь дифирамбы человеческому в человеке. И потому утверждаю, что в кабинете, куда я попала, за столом сидел симпатичный, абсолютно бесцветный человек моих лет. Вся его внешность, улыбка, наклон головы, взгляд — тлелись необыкновенной доброжелательностью. Предполагалось, что и голос должен быть тихим и мягким. Коротко стриженые усы неопределенного оттенка предназначались для того, чтобы прятать не приличествующую наступающим суровым временам доброту ухмылки вглубь торчащих срезов. Он напоминал Аристарха Ливанова, но в земном исполнении, скромном и без аристократической помпы и вальяжности.

Он выжидающе молчал.

— Виктор Михайлович, оплатите этой даме счет на… — Валентин Николаевич назвал сумму счета.

— Это в наших интересах? — последовал обращенный к нему вопрос тем голосом, который я и предполагала услышать от хозяина кабинета.

— Да какой там интерес! — воскликнул Углов. — Без интереса. Просто надо помочь ей. Она того стоит, — добавил он, глядя на меня с озорной симпатией.

— Счет с вами? — Виктор Михайлович, наконец, посмотрел на меня.

— Да, — я не услышала собственного голоса, так тихо он звучал, я прокашлялась, произнесла громче: — Со мной.

— Оставьте у меня. Мы оплатим. До свидания, — и он опустил взгляд в бумаги на своем столе.

Ничего не оставалось делать, только так и сделать.

— Как вам наш генеральный? — восхищенно спросил Валентин Николаевич, когда мы вышли в приемную, при этом в его тоне было ровно столько же экспрессии, сколько в тех вопросах, которыми он терзал меня в моем кабинете.

— Да-а! — сказала я со значением, вкладывая в интонации подтекст о его силе, мощи, но он меня, по своему обыкновению, не слушал и уже мыслями мчался куда-то дальше.

Вот я и на коне! — подумала и… испугалась, вспомнив сон, давнишний странный сон, который запомнился. Я резко остановилась и, заступив дорогу Углову, посмотрела на него так, как смотрят на половецкого идола, выставленного в музее.

— Что, прекрасная? Целоваться будем? — даже его голос теперь показался мне знакомым, точно из того сна. И лицо. И говорил он так, словно все время шутил.

— «Куда нам ехать, чтобы попасть вперед», да? — зачем-то спросила я, но он и не подумал уточнить, что я имею в виду.

— О, вам, чтобы попасть вперед, надо приблизиться ко мне, — ответил он, только в моем сне эти слова произносила я сама.

— Нет, все должно быть наоборот, не приписывайте себе чужих слов, — запротестовала я.

— Ха-ха-ха! — залился Углов беспечным смехом.

— Чего смеетесь?

— Я не смеюсь, я радуюсь.

И все же события, напоминающие сказку, в которые теперь невозможно поверить, но которые происходили на самом деле, на этом не закончились. Самое чудесное и трогательное, драматичное и дорогое было еще впереди. Оглядываясь назад, я до бессильных слез сожалею, что они были сосредоточены на слишком малом отрезке времени.

***

Сильный человек — это какой? Что характерно для него, что присуще? Чего в нем есть такого, чего нет у обыкновенного? Это хорошо или плохо, когда человек сильный? Из каких составляющих состоит понятие «сильный человек»?