Блестящая будущность

— Эстелла, дорогая, дорогая Эстелла, не дозволяйте миссъ Гавишамъ уговорить васъ на такой роковой шагъ! Устраните меня навѣки, — вы такъ и сдѣлали, я знаю, — но отдайте себя кому-нибудь болѣе достойному васъ, чѣмъ Друмль. Миссъ Гавишамъ отдаетъ васъ ему только ради оскорбленія и обиды, которыя это нанесетъ многимъ лучшимъ людямъ, любящимъ васъ, и немногимъ, любящимъ васъ отъ всего сердца. Среди этихъ немногихъ можетъ быть одинъ, который любитъ васъ такъ же сильно, хотя и не такъ долго, какъ я. Изберите его, и я перенесу это, ради васъ!

Моя горячность вызвала у нея удивленіе, какъ будто съ примѣсью состраданія.

— Я выхожу за него замужъ, — повторила она, болѣе мягкимъ голосомъ. — Приготовленія къ моей свадьбѣ уже начались, и я скоро буду обвѣнчана. Зачѣмъ вы такъ оскорбительно затрогиваете имя моей нарѣченной матери? Я сама, по доброй волѣ, выхожу замужъ.

— По доброй волѣ выходите замужъ! Но вы забыли, какой это человѣкъ, Эстелла?

— За кого же мнѣ выходить, — отвѣчала Эстелла съ улыбкой. — Неужели за человѣка, который скоро почувствуетъ (если только люди чувствуютъ эти вещи), что я нисколько его не люблю? Оставимъ это. Дѣло сдѣлано. Я довольна, и мужъ мой будетъ доволенъ. Что касается того, будто бы меня уговорили сдѣлать это, то, напротивъ того, миссъ Гавишамъ желала бы, чтобы я подождала еще и не выходила замужъ; но я устала отъ той жизни, какую веду, и жизнь эта мнѣ совсѣмъ не нравится, а потому я охотно перемѣню ее. Не говорите больше ничего. Мы никогда не поймемъ другъ друга.

— Но онъ ужасный, ужасный человѣкъ! — въ отчаяніи настаивалъ я.

— Не бойтесь, я не дамъ ему счастія, — сказала Эстелла. — Этого не будетъ! Полноте! Вотъ моя рука. Неужели мы такъ разстанемся, мой пылкій мальчикъ… или мужчина!

— О, Эстелла! — отвѣчалъ я, и горькія слезы закапали на ея руку, — несмотря на всѣ мои усилія, я не могъ удержать ихъ, — если бы я даже и оставался въ Англіи и удержалъ бы свое мѣсто въ обществѣ, могъ ли бы я примириться съ тѣмъ, чтобы видѣть васъ женою Друмля!

— Пустяки, пустяки. Все это пройдетъ.

— Никогда, Эстелла!

— Вы выкинете меня изъ своей головы черезъ недѣлю.

— Изъ моей головы! Вы часть моего существованія, часть меня самого. Вы были въ каждой строчкѣ, которую я когда-либо читалъ съ тѣхъ поръ, какъ сюда пришелъ, грубымъ, простымъ мальчикомъ, чье сердце вы уже и тогда поранили. Вы были въ каждомъ предметѣ, на который я смотрѣлъ: на парусахъ кораблей, на болотахъ, въ облакахъ, въ свѣтѣ и мракѣ, въ вѣтрѣ и въ лѣсахъ, на морѣ и на улицахъ. Вы были воплощеніемъ каждой граціозной фантазіи, какая зарождалась въ моемъ умѣ. Эстелла, до послѣдняго часа моей жизни вы останетесь частью моей души, частью того немногаго добра, которое во мнѣ есть, и частью зла. Но при нашей разлукѣ я соединяю васъ только съ добромъ и буду вѣренъ вамъ всегда, потому что вы сдѣлали мнѣ больше добра, чѣмъ зла, какъ ни тяжело мнѣ чувствуется въ настоящую минуту. О, Богъ да благословитъ васъ, Богъ да проститъ васъ!

Я изрекалъ эти отрывистыя рѣчи въ какомъ-то упоеніи своемъ горемъ. Слова мои изливались, какъ кровь изъ внутренней раны. Я прижалъ руку Эстеллы къ губамъ, и поспѣшно удалился. Но всегда потомъ помнилъ, — и вскорѣ затѣмъ имѣлъ на то немаловажную причину, — что въ то время, какъ Эстелла глядѣла на меня только съ недовѣрчивымъ удивленіемъ, мрачная фигура миссъ Гавишамъ съ рукой, прижатой къ сердцу, казалось какъ бы застывшей въ безмолвномъ выраженіи состраданія и раскаянія.

Кончено все, все кончено! Я такъ много потерялъ въ эту минуту моей жизни, что, когда я выходилъ изъ воротъ, дневной свѣтъ показался мнѣ темнѣе, чѣмъ онъ былъ, когда я въ нихъ входилъ. Нѣкоторое время я бродилъ по полямъ и боковымъ тропинкамъ, затѣмъ вышелъ на большую дорогу и пѣшкомъ пошелъ въ Лондонъ.

Было уже далеко за полночь, когда я перешелъ черезъ Лондонскій мостъ. Проходя по узкимъ переулкамъ, которые въ то время вели на западъ вдоль берега рѣки, я узналъ путь, по которому мнѣ ближе всего пройти къ себѣ домой. Меня не ждали раньше завтрашняго дня, но у меня былъ ключъ отъ входной двери, и если Гербертъ легъ спать, то я могъ лечь, не безпокоя его.

Такъ какъ мнѣ рѣдко приходилось такъ поздно проходить черезъ ворота и, такъ какъ я былъ весь въ грязи и очень утомленъ, то и не обидѣлся на то, что привратникъ оглядѣлъ меня съ большимъ вниманіемъ, когда пропускалъ сквозь ворота. Чтобы освѣжить его память, я назвалъ себя.

— Я не былъ вполнѣ увѣренъ, сэръ, но думалъ, что это вы. Вотъ записка, сэръ. Посыльный, который ее принесъ, проситъ васъ покорнѣйше прочитать ее при свѣтѣ моего фонаря.

Очень удивленный этой просьбой, я взялъ записку. Она была адресована Филиппу Пипъ, Эсквайру, и подъ адресомъ стояли слова: «Пожалуйста, прочитайте это здѣсь». Я распечаталъ записку, привратникъ поднесъ мнѣ свой фонарь, и я прочиталъ слова, написанныя почеркомъ Уэммика:

ГЛАВА XI

Прочитавъ эти слова, я повернулся спиной къ воротамъ и прошелъ въ сосѣднюю улицу; тамъ я нанявъ запоздалаго извозчика велѣлъ ему везти себя въ знакомую гостиницу. Я зналъ, что тамъ можно во всякій часъ ночи получить комнату. Какую мучительную ночь провелъ я! Какую тревожную, мрачную, долгую! Какія бы ночныя бредни и ночные шумы не тревожили меня, они не могли отвлечь меня отъ знаменательныхъ словъ: «не ходите домой». Незадолго передъ тѣмъ я прочиталъ въ газетахъ, что какой-то неизвѣстный джентльменъ прибылъ ночью въ этотъ самый меблиреванный домъ и легъ спать, и затѣмъ покончилъ съ собой, такъ что утромъ его нашли мертвымъ. Мнѣ пришло въ голову, что, вѣроятно, это случилось въ той комнатѣ, которую занималъ я, и, вставъ съ постели, я сталъ осматривать, нѣтъ ли въ ней слѣдовъ крови; затѣмъ отворилъ дверь въ коридоръ, чтобы успокоить себя видомъ отдаленной свѣчи, около которой, я зналъ, дремлетъ коридорный.

Вопросы о томъ, почему мнѣ не надо было итти домой, и что дѣлаетъ Провисъ, у себя ли онъ и въ безопасности, — всѣ эти вопросы волновали мой умъ такъ, что я не могъ думать ни о чемъ другомъ. Даже когда я вспоминалъ объ Эстеллѣ и о томъ, какъ мы простились съ ней сегодня навсегда, и о подробностяхъ нашего прощанія, ея взгляды и слова, и движеніе ея пальцевъ, когда она вязала, — даже и тогда у меня не выходили изъ ума слова: «не ходите домой». Когда я наконецъ задремалъ отъ крайняго истощенія ума и тѣла, я продолжалъ мысленно склонять безконечный глаголъ: не ходи домой, пусть онъ не идетъ домой, не ходите домой, пусть они не идутъ домой. Или: я не могу, не смѣю, не долженъ итти домой и т. д, пока я наконецъ не почувствовалъ, что у меня въ головѣ мутится, и черезъ силу заставилъ себя проснуться.

Я рѣшилъ пойти къ Уэммику на домъ въ его замокъ, такъ какъ только тамъ могъ узнать отъ него, въ чемъ дѣло, а не въ его конторской обстановкѣ.

— Ага! м-ръ Пипъ! — сказалъ Уэммикъ, завидя меня. — Вы, значитъ, вернулись?

— Да, — отвѣчалъ я, — но домой не ходилъ.

— Прекрасно, — сказалъ онъ, потирая руки. — Я оставилъ по запискѣ у всѣхъ воротъ на всякій случай. Вы черезъ какія ворота проходили?

Я сказалъ ему.

— Я обойду днемъ всѣ другія и уничтожу записки, — сказалъ Уэммикъ:- хорошее правило никогда не оставлять никакихъ документовъ, потому нельзя знать, какое изъ нихъ сдѣлаютъ употребленіе. Я позволю себѣ обезпокоить васъ просьбой: не будете ли вы такъ-добры зажарить эту сосиску для престарѣлаго родителя!

Я отвѣчалъ, что съ удовольствіемъ.

— Тогда вы можете итти по своимъ дѣламъ, Мери-Анна, — сказалъ Уэммшсъ дѣвочкѣ-служанкѣ:- и мы такимъ образомъ останемся вдвоемъ, не правда ли, м-ръ Пипъ? — прибавилъ онъ, подмигивая мнѣ, когда она исчезла.

Я поблагодарилъ его за дружбу и осторожность, и мы продолжали бесѣдовать вполголоса въ то время, какъ я поджаривалъ сосиску для престарѣлаго родителя, а онъ жарилъ ему гренки.

— Ну, м-ръ Пипъ, вы знаете, что мы хорошо понимаемъ другъ друга. Мы теперь бесѣдуемъ, какъ частные люди о нашихъ личныхъ дѣлахъ, а передъ тѣмъ мы вошли въ тайную сдѣлку.