Гость-краснобай на казенном пиру

— Как? А Жорж его так расхваливал!

— Да, отчислили, чтобы освободить место для кого-то из даскаровских родственников. Его погубили интриги Даскарова. Жорж восхищался Аврамовым, но не посмел, — в этом я убежден, — стать на защиту сослуживца, зная, что все равно не спасет его, раз уж министр решил его уволить. Аврамов, знаешь ли, немножко остер на язык, а по характеру — полная противоположность Жоржу. Зачем же рисковать собой? Сам знаешь: «Своя рубашка ближе к телу»… Но Жорж искренно и глубоко скорбит за Аврамова… Мы с ним сегодня виделись.

— Скорбит? — с насмешкой проговорил Аврамов. — Вот так же он скорбит и о своем друге, которого хоронил сегодня… от великой скорби не мог забыть про котильон… Оставь меня, Балтов!

И Аврамов с отвращением отвернулся, словно стараясь не видеть что-то неприятное.

Балтов подождал, пока он снова не повернулся к нему лицом, и продолжал:

— И нечего удивляться его поведению; оно в духе его житейской философии… Что пользы досадовать и огорчаться, сетуя на непоправимое зло? Аврамова, сослуживца его, уволили; Рачева, друга его, сегодня похоронили… Но Жорж выполнил свой нравственный долг: Аврамова он пожалел в душе, Рачева проводил в последний путь. А сейчас он выполняет свой долг по отношению к жизни: ест, пьет, работает, танцует, ибо из подобных противоположностей состоят все звенья в цепи человеческой жизни… Жизнь коротка, почему же нам не пользоваться ею?

Аврамов смотрел на приятеля со все возрастающим изумлением; он не мог понять, серьезно ли говорит Балтов, стараясь оправдать в его глазах поведение Жоржа, или же смеется над ним? Глаза у Балтова сейчас, как всегда, смотрели спокойно и насмешливо. Это раздражало Аврамова, и он сказал язвительным тоном:

— А чем ты объяснишь, что этот Жорж вчера обливал грязью и Австрию, и немцев, и моды, а сегодня тащит на бал свою жену, разодетую, как герцогиня, в немецкие тряпки, а сам тоже расфрантился, напялил фрак и шапокляк? Ругает иностранную эксплуатацию, а сам поддерживает ее!.. Где же тут логика?

— Все это очень просто, — ответил Балтов. — Он говорит правду и, как любой человек с сердцем, возмущается злом, но живет, как все люди. Ведь он не может переделать мир… Бери его таким, каков он есть. Кто против общества, тот от него бежит в горы. А Жорж не чудак и не дикарь. Он любит пожить, он эпикуреец и хочет пользоваться всеми развлечениями, какие ему предоставляет общество… Волей-неволей мы подчиняемся законам, мы выносим гнет тирании, мы опустошаем свои кошельки, тратясь на дрянные австрийские товары и всякий мусор, но зато сохраняем за собой право ругательски ругать и все это, и немцев, и моды, и общество… Чего ты хочешь? Ведь Жорж обитает в столице, а будучи столичным жителем, он и живет по-столичному. Здесь его среда, его атмосфера. Что же ему делать? Коли на то пошло, твой покорный слуга — птица того же полета.

— Да, но ты, Балтов, не проповедуешь в «Красном раке», ты по крайней мере последователен.

Балтов пристально посмотрел на приятеля, положил ему руки на плечи и сказал:

— И он последователен, говорю тебе — он поступает так, как поступает весь свет, и не отделяет себя от толпы. Он придерживается здоровых принципов: оппозиционерствует, когда возможно; ломает шапку перед кем следует; прикидывается слепым дурачком, когда это разумно; ругает Австрию потому, что все болгары ее ненавидят; с жаром разглагольствует против мод, потому что это в моде; следует моде по той же причине… Словом, скажу тебе, что Жорж — это человек девятнадцатого века. Он болгарский оппортунист — со всеми хорош, всем приятен, всегда доволен. Коротко говоря, это очень умный и обаятельный человек!..

Аврамов, пораженный, пристально вглядывался в лицо Балтова. Но он не видел в этом лице ни насмешки, ни негодования — оно неизменно носило свою ехидно-спокойную маску. Возможно ли, думал Аврамов, что Балтов и правда находит естественным, правильным и даже достойным уважения образ действий Жоржа, этого непонятного, бесцветного и беспринципного человека?

— А как его фамилия, этого Жоржа? — спросил Аврамов. — Я хочу ее запомнить.

— Я же познакомил нас вчера вечером!

— Да, но он не назвал себя, а сразу заговорил о чем-то другом, болтун, и я так и не узнал его фамилии. А потом ты все время называл его просто Жоржем… Так как же его имя, этого ловкача чиновника?

— Имя ему легион! — с усмешкой проговорил Балтов.

И он перешел в бальный зал, где уже звучала музыка котильона, оставив в буфете своего приятеля, погруженного в глубокое раздумье.