Змия в Раю: Роман из русского быта в трех томах

Сергей несколько сконфуженно взял книгу, которую Наталья держала в руке, и взглянул на заглавие. Это был «Айвенго» Вальтера Скотта.

— Ах! И в который раз вы этот роман перечитываете?

— Раз, вероятно, уже в двадцатый.

— Это, похоже, единственная книга, которую вы читали?

— Нет, позвольте, я читала еще «Дон Кихота».

Беседуя, они добрели до садовой беседки и теперь расположились в ней. Сергей заговорил о сокровищах мировой литературы, и ему удалось добиться того, что девушка наконец проявила любопытство.

— Знаете, я буду приносить вам книги, если вы позволите, — в заключение сказал он.

— Большое спасибо, — промолвила Наталья, проглаживая между пальцами лист дикого винограда, — но я не осмелюсь принять их, поскольку это наверняка будет неприятно родителям, а кроме того, у меня не так много времени остается для чтения.

В этот момент, поглядев на землю, Сергей увидел, что Черныш, вытянувшись, лежит перед девушкой, и она водрузила на него ноги.

— Вы так странно ведете себя со мной, — проговорил он, — ах, как я завидую сейчас Чернышу!

Наталья быстро сняла ноги с собаки.

— Не шутите, господин Ботушан, — ответила она, спокойно посмотрев ему в глаза. — В довершение ко всему вы еще надо мной насмехаетесь и заставляете думать всякое… Это несправедливо, в самом деле, несправедливо.

С этими словами она поднялась и потом весь вечер держалась от него на расстоянии. А когда он уходил, даже не пригласила его, как обычно, поскорее навестить их снова. Однако он все же пришел. По собственному почину.

3. Наталья

Люди, которые поддерживали отношения с Меневыми и часто их навещали, имели с ними так много общих черт, что во всех них без исключения, казалось, прослеживалось определенное семейное сходство. Но на самом деле родственником Меневым приходился только господин Богданович, или дядюшка Карол, как имели обыкновение его называть. Он обладал таким же целомудренным, умеренным и миролюбивым характером, как все они, и умел жить так же экономно, не влезая в долги, как Менев. Причем из всех его достоинств миролюбие давалось ему всего легче, поскольку он был по натуре человеком исключительно боязливым да в придачу еще находился под властью гипертрофированной мнительности. Его поместье Хорпынь располагалось лишь в пятнадцати минутах ходьбы от Михайловки, однако он ни за что на свете не пошел бы ночью домой один. Несмотря на оставленные за плечами сорок пять лет земного существования, в этом славном кузене сохранилось что-то от безбородого юнца. Или, сказать точнее, у этого дородного мужчины среднего роста со светло-русыми волосами и усами, с по-мальчишески румяными щеками, была наружность откормленного белого кролика. Его кроличье сердце начинало учащенно биться, стоило летом подуть легкому ветерку, ибо тогда он сразу и самым серьезным образом начинал опасаться, что может разразиться гроза. Появившись первый раз в каком-нибудь доме, он внимательно присматривался, имеется ли на крыше громоотвод, а на окнах — решетки, ибо помимо грома и молнии панически боялся разбойников. Впрочем, собаки тоже внушали ему неприятное ощущение. Стоило маленькой дворняжке, играя, залаять на камень или на кошку, и дядюшка Карол тут же с тревогой спрашивал, своевременно и достаточно ли поят эту милую животинку, поскольку боялся, как бы его не укусила бешеная собака. Между тем мысль, что он может сломать руку или ногу, тоже постоянно преследовала его. И однажды поздно ночью в городе, в одиночестве возвращаясь с какого-то домашнего бала — а дело было зимой в гололед, — он предпочел опуститься на четвереньки и в такой позе добираться до расположенной неподалеку гостиницы, в которой остановился.

Подвигнуть дядюшку Карола к поездке по железной дороге и даже просто заставить его зайти на вокзал было совершенно бесперспективной затеей.

— Знаю я эти штучки, знаю, — обычно отвечал он в подобных случаях, — у них там постоянно то поезда сходят с рельсов, то случаются взрывы и столкновения. Нет-с, человек не должен искушать судьбу.

Он, впрочем, совершал путешествия в Вену, в Венгрию и один раз даже в Триест, однако делал это всегда как в добрые старые времена — в собственном тарантасе [15] со спальным тюфяком позади и со слугой впереди, на козлах.

Как ни странно, но именно этот человек увлекался историей Древней Эллады и Рима, восторгался деяниями Леонида и Муция Сцеволы, с неистовой страстью коллекционировал все, что имеет хоть какое-то отношение к античному миру, — особенно гипсовые отливки, оружие и монеты. Его настольной книгой был старик Гораций, некоторые оды которого он знал наизусть.

Господин Винтерлих, в чьем доме — в окружном городе — квартировал Феофан, тоже был великим энтузиастом, однако совершенно иного свойства. Исполняя службу финансового смотрителя — наподобие того как, например, Гете когда-то нес на плечах бремя государственной деятельности, — Винтерлих, аналогично последнему, считал недостойным человека заниматься чем-то иным, кроме поэзии, музыки и театра. По-детски невзыскательный, он был напрочь лишен пороков и состоял исключительно из всех мыслимых добродетелей. Даже выпить бокал вина представлялось ему эксцессом. Всякий раз, когда по делам службы он оказывался где-то поблизости, Винтерлих непременно наведывался в Михайловку; часы, проведенные там, были для него самыми замечательными, поскольку он встречал полное понимание.

Михайловский священник, преподобный отец Михаил Черкавский, и его супруга Февадия были настоящей парой голубков: они нежно любили друг друга и своих чад и подавали общине возвышенный пример богобоязненного образа жизни. У батюшки была только одна слабость — он интересовался звездами; а бойкую, энергичную попадью можно было бы, в свою очередь, упрекнуть разве что в желании капельку покомандовать в сфере светской и духовной жизни Михайловки. Однако никому даже в голову не пришло бы утверждать, что кто-нибудь этим обижен. Сыновья их, Данила и Василий, вместе с Феофаном посещавшие гимназию в окружном городе, слыли добросовестными учениками и послушными детьми. Все в обществе их любили.

Фактор Менева, Камельян Сахаревич, представлял собой воплощение честности, только вот внешне наш герой до такой степени походил на Сократа, что его многочисленные достоинства и благородство его души совершенно не были по нему заметны. Низенький, упитанный человек с фатально уродливыми чертами лица, длинным ястребиным носом, огненно-рыжими волосами и бородой, он при первом знакомстве не внушал никакой симпатии и доверия — и тем не менее был порядочным человеком и в своих поступках руководствовался законами любви к ближнему как немногие из христиан.

Все эти скромные в запросах и ограниченные люди были смущены и взволнованы появлением Сергея в Михайловке, но не прислушались к осторожным намекам людей, его прежде знавших, ибо смысла этих намеков никто из них толком не понимал и они вследствие этого остались без последствий. Впрочем, эти намеки даже оказались излишними, поскольку своей легкой, светской манерой держать себя Сергей невольно сам сделал все для того, чтобы вызвать к себе в Михайловке недоверие. Строго говоря, ему нельзя было бросить серьезного упрека, ибо отягощавшие его совесть веселые проделки теперь относились к прошлому и поросли быльем. Однако здесь, в этом раю, среди этих идиллически настроенных людей оказалось достаточно уже его свободного поведения и столичной элегантности, чтобы вызвать чувство тревоги и смутного недовольства. Он, например, смотрел женщинам прямо в глаза, словно каждую из них тотчас же мог раскрыть и прочитать, будь она массивным фолиантом или миниатюрной изящной книжицей с золотым обрезом. Затем его лакированные сапоги скрипели так, будто под ним трещало адское пламя. Он иногда защемлял левым веком круглое стеклышко, и это особых вопросов не вызывало, но то обстоятельство, что он всегда носил только одну перчатку, да и ту натягивал лишь на четыре пальца, смущало душевный уют пожилых господ, тогда как дамам сей факт представлялся секретом великосветского шика. Всё сокрушеннее и сокрушеннее качали в Михайловке головами — все, кроме Натальи. До сей поры весело и беззаботно взиравшая на мир вокруг себя, она, казалось, стала задумчивей, погрузилась в мечты, и сердце ее потеряло покой, хотя она и не осознавала этого. Она видела только, что с ней Сергей держит себя иначе, чем со всеми другими, что он смотрит на нее такими глазами… Впрочем, какими, собственно говоря, глазами он на нее смотрел? Она полагала: благосклонными и вопрошающими. Но тогда о чем же он вопрошал ее? И должна ли она была отвечать ему? И что именно отвечать? Почему ее рука начинала чуть заметно дрожать от его прикосновения, почему он иногда так болезненно, тяжело вздыхал, как будто чувствовал себя очень несчастным? Что он искал у них? Как следовало ей понимать то, что порой глаза Сергея лучились добротой, а потом вдруг в них опять появлялось что-то такое, для определения чего она не могла подобрать верного слова, что-то зловещее и пугающее. Иной раз ее бросало в дрожь от его взгляда, как будто он был демоном, расставляющим вокруг нее незримые западни. Она бессознательно искала встречи с ним и так же без конкретной причины избегала его.