Полное собрание сочинений. Том 83

Е. А. Берс является автором следующих произведений: «О причинах разорения земледельческой России», Спб. 1899; «Вопросы нашего времени» (на правах рукописи) Спб. 1902; другое издание: Спб. 1906; «Курс на русский рубль», Птг. 1914.

⁴ Повесть Софьи Андреевны была написана в 1860 г. (п. С. А.). Содержание ее характеризуется Т. А. Кузминской так: «Подробности повести я хорошо не помню, но сюжет и герои остались у меня в памяти. В повести два героя — Дублицкий и Смирнов. Дублицкий — средних лет, непривлекательной наружности, энергичен, умен, с переменчивыми взглядами на жизнь. Смирнов — молодой, лет 23, с высокими идеалами, положительного спокойного характера, доверчивый и делающий карьеру. Героиня повести — Елена. Молодая девушка, красивая, с большими черными глазами. У нее старшая сестра Зинаида, несимпатичная, холодная блондинка, и меньшая — 15 лет, Наташа, тоненькая и резвая девочка. Дублицкий ездит в дом без всяких мыслей о любви. Смирнов влюблен в Елену, и она увлечена им. Он делает ей предложение; она колеблется дать согласие; родители против этого брака, по молодости его лет. Смирнов уезжает по службе. Описание его сердечных мук. Тут много вводных лиц. Описание увлечения Зинаиды Дублицким, разные проказы Наташи, любовь ее к кузену и т. д. Дублицкий продолжает посещать семью Елены. Она в недоуменьи и не может разобраться в своем чувстве, не хочет признаться себе самой, что начинает любить его. Ее мучает мысль о сестре и о Смирнове. Она борется с своим чувством, но борьба ей не по силам. Дублицкий как бы увлекается ею, а не сестрой и тем, конечно, привлекает ее еще больше. Она сознает, что его переменчивые взгляды на жизнь утомляют ее. Его наблюдательный ум стесняет ее. Она мысленно часто сравнивает его с Смирновым и говорит себе: «Смирнов просто, чистосердечно любит меня, ничего не требуя от меня». Приезжает Смирнов. При виде его душевных страданий и вместе с тем чувствуя увлечение к Дублицкому, она задумывает итти в монастырь. Тут подробностей я не помню, но кончается повесть тем, что Елена как будто устраивает брак Зинаиды с Дублицким и много позднее уже выходит замуж за Смирнова. Эта повесть интересна тем, что сестра Соня описывала в ней состояние души своей в это время и вообще семью нашу. Жалко, что сестра сожгла свою повесть, потому что в ней ярко выступал как бы зародыш семьи Ростовых: матери, Веры и Наташи» («Моя жизнь дома и в Ясной поляне», I, стр. 97—98). Сама С. А. Толстая сообщает в своей «Автобиографии» о повести следующее: «Вскоре после экзаменов я принялась писать повесть, взяв героинями себя и мою сестру Таню и назвав ее «Наташей». Так и Лев Николаевич назвал свою героиню Наташей в «Войне и мире». Я сожгла эту повесть перед свадьбой, так же, как и свои дневники, писанные с одиннадцатилетнего возраста, и другие начала моих юных произведений, о чем очень сожалею» («Начала» 1921, I, стр. 142).

О передаче повести Толстому и о произведенном впечатлении С. А. Толстая вспоминала в 1912 г.: «Мы много гуляли и беседовали со Львом Николаевичем, и он меня расспросил, пишу ли я свой дневник. Я сказала, что пишу давно, с одиннадцатилетнего возраста, и кроме того, написала в прошлое лето, когда мне было 16 лет, длинную повесть. — Дайте мне прочесть ваши дневники, — просил меня Лев Николаевич. — Нет, не могу. — Ну, так дайте повесть. — Повесть я дала. На другое утро я спросила его, читал ли он ее? Он мне ответил спокойно и равнодушно, что просмотрел ее». («Дневник С. А. Толстой. 1860—1891». М. 1928, стр. 18.)

Сам Толстой записал в своем Дневнике следующее 26 августа: «Пошел к Берсам пешком.... Дала прочесть повесть. Что за энергия правды и красоты! Ее мучает не ясность. Всё я читал без замирания, без признака ревности или зависти, но «необычайно непривлекательной наружности» и «переменчивость суждений» задело славно. Я успокоился: всё это не про меня». (См. т. 48.) Это успокоение длилось недолго, ибо, как вспоминает С. А. Толстая, «потом он мне рассказал, что не спал всю ночь и очень его волновало мое суждение о лице повести, «князе Дублицком, в котором он узнал себя» («Дневник С. А. Толстой», стр. 19).

⁵ О наружности Толстого его ученик пишет: «Такой дюжий, гладкий и некрасивый. Борода черная, цыганская. А волосы длинные, нос широкий» («Воспоминания о Л. Н. Толстом ученика яснополянской школы Василия Степановича Морозова». Под ред. и с прим. Алексея Сергеенко, изд. «Посредник». 1917, стр. 26).

Сам Толстой писал в письме к А. А. Толстой от 7 сентября 1862 г.: «А на меня всё несчастия в последнее время... 3-е главное несчастье или счастье, — как хотите судите: я, старый, беззубый дурак, влюбился» (ПТ, стр. 174). Характеристика Т. А. Кузминской такова «В молодости наружность Льва Николаевича всегда мучила его. Он был уверен, что он отталкивающе дурен собой. Я не раз слышала от него, как он это говорил. Он, конечно, не знал того, что привлекательную сторону его наружности составляла духовная сила, которая жила в его глубоком взгляде, он сам не мог видеть и поймать в себе этого выражения глаз, а оно-то и составляло всю прелесть его лица» («Моя жизнь дома и в Ясной поляне», 1846—1862, стр. 128).

⁶В подлиннике: в Ивицы. Ивицы — имение Александра Михайловича Исленьева, Тульской губернии, Одоевского уезда, в пятидесяти верстах от Ясной поляны. Берсы поехали в Ивицы навестить деда Софьи Андреевны А. М. Исленьева в августе 1862 г. По дороге заезжали в Ясную поляну. О дальнейшем Софья Андреевна рассказывает так: «На другой же день нашего пребывания в Ивицах неожиданно явился верхом на своей белой лошади Лев Николаевич.... Было что-то очень много гостей. Молодежь, после дневного катанья, вечером затеяла танцы. На двух столах старички и дамы играли в карты. Когда потом все разъехались и разошлись, столы остались открытыми, свечи догорали, а мы всё еще не шли спать, потому что Лев Николаевич оживленно разговаривал и удерживал нас. Но мама нашла, что всем пора отдохнуть, и строго велела итти спать. Мы не смели ослушаться. Уже я была в дверях, когда Лев Николаевич меня окликнул. — Софья Андреевна, подождите немного! — А что? — Вот прочтите, что я вам напишу. — Хорошо, — согласилась я. — Но я буду писать только начальными буквами, а вы должны догадаться, какие это слова. — Как же это? Да это невозможно! Ну, пишите. Лев Николаевич очистил щеточкой все карточные записи, взял мелок и начал писать. Мы оба были очень серьезны, но сильно взволнованы. Я следила за его большой, красной рукой и чувствовала, что все мои лучшие силы и способности, всё мое внимание были энергично сосредоточены на этом мелке, на руке, державшей его. Мы оба молчали. «В.м.и.п.с.с.ж.н.м.м.с.и.н.с.», — написал Лев Николаевич. «Ваша молодость и потребность счастья слишком живо напоминают мне мою старость и невозможность счастья», — прочла я. Сердце мое забилось так сильно, в висках что-то стучало, лицо горело, — я была вне времени, вне сознания всего земного: мне казалось, что я всё могла, всё понимала, обнимала всё необъятное в эту минуту. — Ну, еще, — сказал Лев Николаевич и начал писать: «В.в.с.с. л.в.н.м.и.в.с.Л.З.м.в.с.в.с.Т.» «В вашей семье существует ложный взгляд на меня и вашу сестру, Лизу. Защитите меня вы с вашей сестрой Танечкой», — быстро и без запинки читала я по начальным буквам. Лев Николаевич даже не был удивлен. Точно это было самое обыкновенное событие. Наше возбужденное состояние было настолько более повышенное, чем обычное состояние душ человеческих, что ничто уже не удивляло нас. Послышался недовольный голос матери, звавшей меня спать. Мы наскоро простились, потушили свет и разошлись» («Дневник С. А. Толстой» 1860—1891, стр. 14—15). Т. А. Кузминская вспоминала так: «В Ивицах я стала замечать, что Лев Николаевич больше бывал с Соней, оставался с ней наедине, словом, отличал ее от других, Соня краснела и оживлялась в его присутствии» («Моя жизнь дома и в Ясной поляне», 1846—1862, стр. 115).

⁷ П[оливанову]. — Митрофан Андреевич Поливанов (1842—1913), сын Андрея Андреевича Поливанова и Елизаветы Ивановны, рожд. Смирновой, брат военного министра Поливанова. Службу начал в третьем резервном стрелковом батальоне и продолжал в л.-гв. Егерском полку. По окончании Инженерной академии занимал там должность репетитора; состоял начальником участка Николаевской ж. д., затем заведывал придворными конюшенными зданиями. Был женат на Анне Михайловне Пармонт. — Об его знакомстве с семьей Берсов Т. А. Кузминская рассказывает: «С переездом в Москву жизнь стала приятнее. Субботы вносили большое оживление. Приезжали кадеты — Саша [Александр Андреевич Берс, старший брат Софьи Андреевны] и его новый знакомый, которого товарищем его нельзя было назвать: он был тремя годами старше брата. М. А. Поливанов был товарищ покойного сына деда Исленьева, и дедушка нам его привез в первый раз, а потом уже Поливанов всегда приезжал к нам в отпуск, проводил у нас и праздники, и лето. Это был высокий, белокурый юноша, умный, милый, вполне порядочный. Он был сын Костромских помещиков. Мы навсегда сохранили с ним хорошие отношения» («Моя жизнь дома и в Ясной поляне» 1846—1862, стр. 50). В главе «Наши юные увлечения» Т. А. Кузминская рассказывает: «Поливанов чаще стал бывать у нас, он проводил в корпусе последний год. Я замечала, что уже давно он был неравнодушен к Соне. Любовь эта была вызвана ее участливостью к нему. Он был одинок, наш дом был для него как бы родным. Соня участливо относилась к нему, когда его постигло горе. Одна сестра его умерла. Другая, восемнадцати лет, пошла в монастырь. Соня утешала его, как умела. Беседовала с ним, играла ему его любимые арии из оперы и сочувствовала ему, когда у него бывали неприятности по корпусу» (там же, стр. 66—67). По окончании корпуса Поливанов «уехал в Петербург для поступления в академию. После своего отъезда он оставил в семье нашей пустое место и, когда приезжал из корпуса один брат, у меня щемило сердце. Соня втихомолку плакала о нем, скрывая свое чувство к нему, хотя, конечно, все в доме знали об их обоюдном увлечении и смотрели на это, как на самое обыкновенное дело» (там же, стр. 77). После разговора с Софьей Андреевной в связи с ее новым чувством к Толстому Татьяна Андреевна размышляла ночью: «А Поливанов? — думала я, — ведь он ей сделал предложение, она согласилась, но он сказал, что она свободна и не связана словом. Да, любовь ее раздвоилась... «Вода утекает», как предсказала няня. Когда она видит Льва Николаевича, она всей душой льнет к нему; когда я получаю письмо от Поливанова, она с нетерпением перечитывает его!» (Там же, стр. 85). В своем дневнике С. А. Толстая сформулировала так: «Любя свои мечты, я сделала П[оливанова] приложением к ним» (запись 8 октября 1862 г.). Поливанов тяжело пережил известие о том, что С. А. Берс выходит замуж за Толстого. С. А. Толстая рассказывает: «На другой день [после сделанного Толстым предложения] были именины матери и мои. Все приезжали нас поздравлять и всем объявляли мое замужество. Был тяжелый эпизод. Приехал... П. — Он хотел на мне жениться, и я почти обещала ему, но когда полюбила Льва Николаевича, то написала ему отказ. Он письма не получил, и когда ему сказали, что я выхожу замуж, он не поверил, пока не спросил меня. — Я очень смутилась, мне было и совестно, и страшно, но я сказала, что это правда. Он встал и ушел. Через несколько времени меня зовет няня... вниз... Я сошла к ней вниз. В детской сидел П. и рыдал страшно. Я никогда прежде не видала рыдающего мужчину. Это было ужасно, я убежала» («Дневник С. А. Толстой, 1891—1897», стр. 90). Но всё же брак Толстого с Софьей Андреевной не поколебал отношения Поливанова к семье Берсов. Вспоминая о своем пребывании в Петербурге весной 1863 г., Т. А. Кузминская пишет: «Все эти дни Поливанова не было в Петербурге. Мы встретились с ним друзьями. Я нашла в нем перемену к лучшему. Он был спокоен и даже весел. Но всё же с интересом расспрашивал о жизни Сони» («Моя жизнь дома и в Ясной поляне», II, стр. 39). В дневнике Толстого под 3 января 1863 г. мы находим следующую запись: «Присутствие П[оливанова] неприятно мне; надо его перенести». Толстой изобразил Поливанова в «Войне и мире» в образе Бориса Друбецкого. Сам Поливанов писал 2 марта 1865 г.: «В Борисе есть кусочек меня». Татьяна Андреевна подтвердила это в ответном письме от 26 марта того же года: «Да, в нем [Борисе] есть ваша наружность и ваша manière d’être [манера себя держать]».