Орган титана

В момент «возношения даров» он почувствовал приступ слабости и сделал мне знак, чтобы я занял его место. До сих пор я играл только в его присутствии и понятия не имел, чего я могу достигнуть в музыке. Мэтр Жан никогда не кончал со мной урока, не заявив торжественно, что я осел. Одно мгновение я был почти так же взволнован, как перед органом титана. Но детству свойственны приступы внезапной самоуверенности; я набрался храбрости и сыграл мотив, поразивший учителя в момент катастрофы, — он с тех пор не выходил у меня из головы.

Это был успех, который, как вы увидите, решил мою судьбу.

По окончании мессы старший викарий — меломан, большой знаток церковной музыки, вызвал мэтра Жана.

— У вас есть талант, — сказал он ему, но надо уметь разбираться. Я вас уже порицал за то, что вы, импровизируя или сочиняя мелодии, не лишенные достоинства, пользуетесь ими некстати. Они нежны или игривы, когда должны быть строгими; они угрожающие и как бы гневные, когда должны быть смиренными и умоляющими. Вот сегодня при «Возношении» вы преподнесли нам настоящую боевую песню. Не отрицаю, это было прекрасно, но больше подходило для шабаша, чем для «Поклоняемся тебе, господи!»

Я стоял все время позади мэтра Жана, пока старший викарий разговаривал с ним; сердце мое сильно билось. Органист, разумеется, извинился, говоря, что он почувствовал себя плохо и что во время «Возношения» за органом сидел мальчик из хора, его ученик.

— Не вы ли это, мой дружочек? — спросил викарий, заметив мой взволнованный вид.

— Да, это он, — ответил мэтр Жан, — вот этот маленький осел.

— Этот маленький осел прекрасно играл, — заметил, смеясь, старший викарий. — Но не можешь ли ты мне сказать, дитя мое, что это за мотив, который меня поразил? Я сразу же почувствовал, что это нечто замечательное, но я бы не смог сказать, откуда это.

— Это звучит только в моей голове, — уверенно ответил я. — Мне это пришло в голову… в горах.

— Приходили тебе в голову и другие мотивы?

— Нет, это случилось со мной в первый раз.

— Однако…

— Не обращайте на него внимания, — перебил органист, — он сам не знает, что говорит. Эта мелодия, конечно, пришла ему на память.

— Возможно, но чья она?

— Моя, по всей вероятности. Когда сочиняешь, разбрасываешь столько идей, первый встречный и подхватывает обрывки.

— Вам бы не следовало терять этот обрывок, — лукаво сказал старший викарий, — один этот обрывок стоит целой пьесы.

Он повернулся ко мне и добавил:

— Приходи ко мне завтра после мессы, я проэкзаменую тебя.

Я был точен. У викария было достаточно времени, чтобы навести справки, но он нигде не нашел моего мотива. У него было прекрасное фортепьяно, и он заставил меня импровизировать. Сначала я волновался, и у меня получалась какая‑то каша. Но^ мало — помалу мои мысли прояснились, и прелат был так мною доволен, что вызвал к себе мэтра Жана и поручил меня ему как ученика, которому он оказывает особое покровительство. Это значило, что за уроки со мной учителю будут хорошо платить. Мэтр Жан извлек меня из кухни и конюшни, стал со мною мягче обходиться и в несколько лет научил меня всему, что сам знал. Мой покровитель увидел тогда, что я могу пойти дальше и что маленький осел был более трудоспособен и куда более одарен, чем его учитель. Он отправил меня в Париж, где, несмотря на мою молодость, я мог уже давать уроки и участвовать в концертах. Но я не обещал рассказывать вам историю всей своей жизни, это было бы слишком долго, а то. что вы хотели знать, вы теперь знаете. Вы знаете, как сильным страх, вызванный опьянением, развил во мне способность, которую учитель, вместо того чтобы развивать, подавлял своею грубостью и презрением. Тем не менее я вспоминаю о нем с благодарностью. Если б не его тщеславие и пьянство, которые у скалы Санадуар подвергли опасности мою жизнь и мой рассудок, может быть то, что таилось во мне, никогда бы не вышло наружу. Это сумасшедшее приключение, выявившее мой талант, однако же оставило после себя повышенную нервную Еозбудимость, постоянно заставляющую меня страдать. Иногда во время импровизации мне чудится вдруг, что на голову мне рушится ркала, и я чувствую, как руки мои растут и становятся такими, как у «Моисея» Микеланджело. Теперь это длится мгновение, но окончательно еще не прошло; вы видите, что и возраст не излечил меня.

Чему же приписываете вы этот воображаемый рост ваших рук и ту боль, которую вы почувствовали еще до того, как в самом деле обрушилась скала? — заметил доктор, обратившись к маэстро, когда тот кончил свой рассказ.

Я могу это приписать только крапиве или колючке, которые росли на воображаемой клавиатуре, — ответил маэстро.

Вы видите, друзья мои, что в истории моей все символично, о ней полностью раскрылось мое будущее! иллюзии, шум… и шипы!