Очерки лондонских нравов (старая орфография)

Едва только мы кончили послѣднія слова вышеупомянутаго тоста, какъ на сосѣднихъ церквахъ раздалась первые удары полночнаго часа. Не правда ли, что въ звукахъ этого удара отзывается что-то благоговѣйно-страшное? Не правда ли, что въ другое время они не поражаютъ насъ такъ сильно, какъ теперь? Въ другое время часы спокойно летятъ мимо васъ, и мы вовсе не замѣчаемъ ихъ полета. Но вѣдь мы мѣряемъ человѣческую жизнь годами, а этотъ торжественный звонъ ясно гласитъ намъ, что мы миновали еще одинъ поверстный столбъ, поставленный между нами и нашей могилой; пожалуй, мы можемъ заглушить его, но намъ не заглушить душевнаго убѣжденія, что когда слѣдующій звонъ возвѣститъ прибытіе новаго года, то мы также останемся нечувствительны къ глаголу времени и не подумаемъ о предѣлѣ нашей жизни!

IV. ГОСПИТАЛЬНАЯ ПАЦІЕНТКА

Бродя по вечерамъ по улицамъ Лондона, мы часто останавливались подъ окнами какого нибудь госпиталя и рисовали въ своемъ воображеніи мрачныя и унылыя сцены, происходившія внутри этой храмины. Внезапное движеніе свѣтильника отъ одного окна къ другому, а потомъ постепенное уменьшеніе свѣта, какъ будто его уносили въ отдаленный конецъ комнаты, къ кровати страдальца, — быстро пробуждало въ нашей душѣ цѣлую толпу грустныхъ размышленій. Чтобъ прекратить порывы шумной веселости, въ то время, когда весь городъ погруженъ въ глубокій мракъ и сонъ, стонъ только взглянуть на тусклый свѣтъ ночника у постели больного, который изнемогаетъ въ мучительныхъ недугахъ.

Кто можетъ высказать тоску тѣхъ долгихъ томительныхъ часовъ, когда единственный звукъ, поражающій слухъ больного — это несвязный бредъ другого больного, снѣдаемаго пламененъ горячки, или невнятныя слова молитвы, произносимой умирающимъ? Кто кромѣ тѣхъ, которые испытали это, можетъ представить себѣ чувства одиночества и унылой печали, этого неизбѣжнаго удѣла несчастныхъ, оставленныхъ во время ужасной болѣзни на руки чужихъ людей? кто кромѣ матеря, жены или дочери такъ нѣжно отретъ холодный потъ съ лица страдальца или поправить ему жосткой изголовье?

Подъ вліяньемъ такихъ размышленій мы отворачивались, завидѣвъ больницу, и быстро уходили по опустѣлымъ улицамъ. Грусть, которую испытывало тогда наше сердце, нисколько не уменьшалась при видѣ жалкихъ созданіи, изрѣдка попадавшихся намъ на встрѣчу. Каждому изъ насъ извѣстно, что госпиталь есть мѣсто прибѣжища и успокоенія множества бѣдняковъ, которые безъ этого заведенія должны бы умереть на улицѣ; но каковы должны быть чувства отверженныхъ бродягъ, когда имъ придется слечь на одръ болѣзни; безъ всякой надежды на выздоровленіе? Если несчастную женщину, которая бродитъ по тротуарамъ далеко за полночь, и жалкую тѣнь мужчины, призракъ нищеты и пьянства, которая ищетъ пріюта себѣ на ночь въ какомъ нибудь уголкѣ, прикрытомъ отъ дождя если ихъ ничто не привлекаетъ въ этой жизни, то можетъ ли въ ней оставаться что нибудь, на которое они могли бы оглянуться при кончинѣ? Станутъ ли они заботиться о спокойномъ кровѣ и мягкомъ ложѣ, когда въ ихъ душѣ пробуждаются воспоминанія о позорной жизни ихъ, когда, раскаяніе для нихъ непонятно и сожалѣніе рождается слишкомъ поздно?

Нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, мы безъ всякой цѣли бродили по Ковентъ-Гардену, какъ вдругъ вниманіе наше привлечено было весьма замѣчательной наружностью буяна, который, не соглашаясь принять на себя трудъ прогуляться въ полицію, на томъ основаніи, что не имѣетъ къ тому ни малѣйшаго расположенія, былъ посаженъ на тачку и отвезенъ туда, къ величайшему восторгу зрителей, но, повидимому, къ крайнему прискорбію съ его стороны.

По какому-то странному влеченію, мы никакъ не могли удержаться отъ того, чтобъ не вмѣшаться въ толпу любопытныхъ и ни войти въ контору, вмѣстѣ въ привезеннымъ буяномъ, съ двумя полицейскими и такимъ множествомъ зрителей, сколько контора могла помѣстить въ себѣ.

За рѣшоткой сидѣлъ судья и тотчасъ же приступилъ къ допросу. Преступника обвиняли въ побояхъ, нанесенныхъ женщинѣ. Нѣсколько лицъ, формальнымъ образомъ подтвердили это обвиненіе; и въ заключеніе прочитано было донесеніе врача изъ сосѣдняго госпиталя, въ которомъ описано было свойство нанесенныхъ побоевъ и предположеніе о сомнительномъ выздоровленіи женщины

Со стороны присутствующихъ сдѣлано было нѣсколько возраженій касательно личности обвиняемаго — вслѣдствіе чего положено было отправиться въ восемь часовъ вечера въ госпиталь, чтобъ отобрать показанія отъ больной, взявъ туда и преступника. При этомъ рѣшеніи лицо обвиняемаго покрылось мертвенной блѣдностью, и мы видѣли, какъ онъ судорожно схватился за рѣшотку. Его выведи вонъ, и надобно сказать, что во все время допроса онъ не сказалъ ни слова.

Мы чувствовали крайнее желаніе присутствовать при этой очной ставкѣ, хотя не умѣемъ сказать, почему именно: мы заранѣе знали, что сцена будетъ непріятная. Для насъ нетрудно было получить позволеніе войти въ госпиталь, и мы получили его.

Когда мы явились въ госпиталь преступникъ уже находился такъ, и, вмѣстѣ съ конвойнымъ, ожидалъ въ маленькой комнатѣ нижняго этажа прибытія судьи. Руки его были скованы, и шляпа совершенно закрывало его глаза. По чрезвычайной блѣдности и безпрестаннымъ подергиваніямъ мускуловъ, легко можно было видѣть, что онъ страшился за послѣдствія. Спустя немного времени, госпитальный докторъ привелъ въ маленькую комнатку судью, писца и еще двухъ молодыхъ людей отъ которыхъ сильно несло табакомъ; а спустя нѣсколько минутъ, въ теченіе которыхъ судья успѣлъ пожаловаться на страшную стужу на дворѣ, а докторъ — объявить, что въ вечерней газетѣ ничего нѣтъ новаго, намъ объявили, что все приготовлено, и мы отправились въ «отдѣльную комнату», гдѣ лежала больная.

Тусклая свѣча, горѣвшая въ довольно обширной комнатѣ, скорѣе увеличивала, нежели уменьшала страшный видъ несчастныхъ больныхъ. Они лежали въ постеляхъ, разставленныхъ въ два продольные ряда по обѣимъ сторонамъ комнаты. Въ одной кровати лежалъ ребенокъ, въ другой — обезображенная женщина, которая подъ вліяніемъ страшныхъ страданій судорожно комкала въ рукахъ одѣяло; на третьей лежала молодая дѣвушка, и уже, по видимому, въ томъ безчувственномъ состояніи, которое такъ часто бываетъ предвѣстникомъ смерти; ея лицо обагрено было кровью, грудь и руки перевязаны. Двѣ или три кровати оставались пусты, и ихъ владѣтели сидѣли подлѣ нихъ съ такими глазами, что страшно было встрѣчаться съ ихъ взглядами. На лицѣ каждаго выражались душевная пытка и страданія.

Предметъ нашего посѣщенія находился къ отдаленномъ концѣ комнаты. Это была прекрасная молодая женщина, около двадцати-двухъ или трехъ лѣтъ отъ роду. Длинныя, черныя волосы ея, мѣстами выстриженные, и именно тамъ, гдѣ были раны на головѣ, въ безпорядкѣ лежали на подушкѣ. Лицо ея носило страшные слѣды побоевъ; одной руки она сжимала бокъ, какъ будто тамъ заключалось главное страданіе; дыханіе ея было коротко и тяжело; и ясно было видно, что она быстро умирала. На вопросъ судьи о ея страданіяхъ она произнесла нѣсколько невнятныхъ словъ, и когда сидѣлка приподняла ее на подушку, страдалица безумнымъ взглядомъ окинула незнакомыя лица, окружавшія ея постель. Судья сдѣлала знакъ привести преступника. Его привели и поставили подлѣ кровати. Молодая женщина взглянула на него съ безумнымъ и мучительнымъ выраженіемъ въ лицѣ; зрѣніе ея уже потухало, и она не узнала его.

— Снимите съ него шляпу, сказалъ судья.

Приказанія его исполняли, и черты лица несчастнаго вполнѣ обнаружились.

Молодая женщина вдругъ приподнялась почти съ сверхъ-естественной энергіей; въ тусклыхъ глазахъ ея загорѣлся огонь, блѣдные и впалыя щоки покрылись румянцемъ. Усиліе было судорожное. Она снова упала на подушку и, закрывъ избитое лицо свое обѣими руками, тихо зарыдала. Обвиняемый устремилъ на нее пристальный взоръ. Послѣ непродолжительнаго молчанія дѣло объяснилось, и обвиняемый признанъ виновнымъ.

— О! нѣтъ, это не онъ, джентльмены! сказала больная, поднявшись еще разъ и сложивъ свои руки: — не онъ, не онъ! Эти я сама сдѣлала…. тутъ никто не виноватъ — эти несчастный случай. Онъ мнѣ ничего рѣшительно не сдѣлалъ; онъ не тронулъ бы меня ни за что на свѣтѣ! Джэкъ, дорогой мой Джэкъ, вѣдь ты знаешь, что ты ничего не сдѣлалъ бы мнѣ.