Завещание

Почти десять лет, со дня замужества её с любимым человеком, которого злонамеренные люди успели оклеветать во мнении генерала, дочь его покорно несла его гнев. Не переставая писать ему, умоляя простить её, понять, что он ошибался, что муж её честный человек, и что она была бы совершенно, вполне счастлива, если бы не тяжесть гнева отцовского и разлука с ним, она никогда, до последнего времени, не получала его ответов. Лишь в последний месяц случилось что-то непонятное: отец не только написал ей, что желал бы повидаться с ней и детьми в Петербурге, куда должен тотчас ехать, но через несколько дней написал опять, – длинное нежное письмо, где прямо просил её прощения. Ничего не объясняя, он говорил, что получил такие явные доказательства невинности и рыцарской честности её мужа, что чувствует себя пред ним глубоко виноватым и несчастным своей несправедливостью. В следующих письмах Дрейтгорн, умоляя дочь поспешить приездом, потому что он болен и по мнению докторов «долго не протянет», её окончательно поразил уведомлением о смысле своего нового духовного завещания, о непременной воле разлучить меньшую дочь «с такою матерью» и мольбами к ней и мужу её не отказаться принять к себе на воспитание маленькую Ольгу.

– Что случилось? Чем так могла эта пустая женщина так жестоко оскорбить отца? – в недоумении рассуждала Анна.

– Если бы она только была пуста! – пожав плечами, отвечал ей муж. – Но она так зла, так хитра и так беззастенчиво смела, что от неё всего можно было ждать!

– Но в таком случае был бы скандал! Мы бы наверное что-нибудь знали… Нынче погляди, вон, даже в газетах расписывают такие истории, а мой отец такой известный, заметный человек!

– Вот и причина почему не пишут! – улыбаясь, заметил Борисов.

Сам ехать он отказался наотрез. Он с ужасом вспоминал тот первый год своей женитьбы, когда он ещё не мог добиться перевода в другой город и поневоле терпел встречи с этой ненавистной ему женщиной, – «с этой женой Пентефрия», – как он мысленно со смехом над собой самим, порою обзывал Ольгу Всеславовну; да и с ним, с её мужем, этим честным умным стариком, так унизительно отдавшимся в распоряжение хитрой и низкой интриганке! Анна Юрьевна знала, что муж презирает её мачеху; что он ненавидит её за всё горе, им перенесённое чрез неё, а ещё более за её дурное влияние на отношения отца её к её брату.

Борисов шесть лет жил учителем и воспитателем при Пете Дрейтгорне и очень любил его. Мальчик был уж в последних классах гимназии, когда сестра, на два года старше его, кончила курс и вернулась в отцовский дом почти одновременно с вторичной женитьбой генерала.

То что молодой учитель старался не замечать и терпеть, ради дружбы к своему воспитаннику, в первый год свадьбы Дрейтгорна, стало невыносимо, когда приехала его дочь, и ко всем осложнениям трудного положения Борисова ещё прибавилось сознание их взаимной любви… Тут он повёл дело начистоту и всё скоро разыгралось. Никогда, никому в свете не заикался молодой человек о причине ненависти к нему генеральши Дрейтгорн. Он искренно надеялся для спокойствия своего тестя, что он никогда о ней не узнает. Анна была убеждена, что всему причиной гордость её мачехи, сумевшей и отцу её внушить предубеждение против такого, по её мнению, «mésalliance’а». Отчасти она была права, но главные причины вражды остались ей навсегда неизвестны. К несчастью не так было с её отцом.

В последние годы он всё сильней разочаровывался в достоинствах своей жены. Дошло наконец до того, что генералу стало спокойнее житься, когда его супруга отсутствовала… До последней болезни Юрия Павловича, которая, сказать к слову, едва ли не была и первой, – Ольга Всеславовна уехала на год путешествовать с дочкой по чужим краям; но пробыла не более двух месяцев, как генерал неожиданно решился ехать в Петербург искать развода, увидаться с дочерью и переменить своё духовное завещание… Быть может он и не решился бы никогда на такие крутые меры, если бы не случилось нечто никем не предусмотренное.

Борисов напрасно думал, что он так тщательно уничтожал все письма к нему молодой генеральши в то время, когда не был ещё женат, – что не осталось никаких вещественных доказательств её раннего вероломства. У неё и до замужества была поверенная, исполнявшая многие маленькие поручения красивой барышни, слава которой гремела в трёх приволжских губерниях, – арене её ранних лет. Впоследствии молодая барыня нашла себе в чужих краях новую любимицу, эту самую Риту, которая и ныне была при ней. Марфа, русская наперсница, конечно возненавидела «немку» и пошли между ними такие баталии, что не только генеральша, но и сам генерал лишились покоя. Марфа была не промах: её Ольге Всеславовне приходилось беречь; она и берегла, но и сама не знала до какой степени находится в её руках. Предвидя чёрный день неблагодарности, Марфа с удивительной предусмотрительностью откладывала по одному или по несколько писем из каждой серии тайных переписок барыни, неуклонно проходивших через руки её, в разные времена. Быть может она и не воспользовалась бы ими так зло, если бы не последняя смертельная обида барыни!.. Ценя в слуге, кроме расторопности, знание языков, барыня её услугами не пользовалась обыкновенно заграницей, но брала с собой в путешествие, доныне, обеих горничных. Но в предпоследнюю поездку Марфа до того надоела ей вечными слезами и ссорами, что генеральша задумала обойтись без её услуг, тем более, что с нею ехала ещё гувернантка при дочери. Штат выходил чересчур велик.

Не стало меры озлоблению Марфы, когда она узнала, что остаётся дома… Дерзость её была так велика, что она прямо сказала барыне, что «жалея её», советует ей её не обижать, потому что она «такой обиды без отместки не оставит». Но барыне и в голову не приходило, что Марфа замыслила и чем она рискует.

Едва генеральша уехала, Марфа попросила генерала отпустить её, говоря, что она поищет дела в другом месте. Задерживать её генерал не видел возможности, да и не желал, видя в ней вздорную сварливую бабу. Доверенная слуга ушла из дому, уехала даже из города! И тут-то началось её мщение и пытка Юрия Павловича, сразу подкосившая его счастье, здоровье, едва ли не самую жизнь. Почти каждый день начал он получать письма из разных мест России, – у Марфы кумовей и друзей было множество!.. С беспредельной жестокостью Марфа начала свои присылки с менее важных документов шалостей его жены. Вначале приходили записочки, ещё подписанные её девичьим именем; потом два-три письма из серий последних лет, и, наконец, пришла целая пачка посланий генеральши в первый год брака, «к учителю» – когда Борисов ещё не знал Анны.

Коварная Марфа, прекрасно зная всё, о чём в этих записочках говорилось, часто передавала их содержание на словах, а их припрятывала и сберегала, ввиду того, что «ведь Бог знает, что может со временем приключиться?..»

«Не будут нужны – сожгу! а может пригодятся?.. Господ завсегда хорошо в руках держать!» – рассуждала сметливая баба – и не ошиблась в расчётах, хотя эти письма послужили не к выгоде ей, а только к кровавой мести.

Они самые, – записочки и письма эти, открывшие окончательно глаза генералу на личность его супруги и собственную его вопиющую несправедливость к родным детям, и лежали теперь в шкатулке покойного, аккуратно завёрнутые в пакет, с надписанным доктором адресом, на имя «её превосходительства, Ольги Всеславовны Дрейтгорн».

По первому же письму отца Анна стала собираться в Петербург, но на беду её задержали болезни сначала одного ребёнка, потом другого. Если бы не последние телеграммы его, она и теперь бы ещё не выехала, потому что не знала о его опасной болезни.

Но теперь, приехав слишком поздно, бедная женщина простить себе не могла этого.

Вчуже тяжко было видеть, как она убивалась над гробом отца, после панихиды!.. Княгиня Рядская разливалась в слезах, на неё глядя; и все многочисленные знакомые и родственники гораздо более расстроились её отчаянием, нежели смертью самого генерала. Ольга Всеславовна втайне была скандализирована такой несдержанностью; но по наружности была очень расстроена и тронута положением своей бедной падчерицы… Однако она не рискнула, при людях, явно высказывать ей симпатию, помня слово, вырвавшееся «у этой сумасшедшей», когда её привели в себя из обморока и она было бросилась к ней с объятиями.