Избранное

Ветер крепчает, становится холодно. Енс Фердинанд стоит теперь у трапа, ведущего к кубрику. Здесь хорошо, с подветренной стороны, под прикрытием полуюта. Но одновременно он с ужасом замечает, как мрачное настроение мстительно подбирается к нему, присасываясь, словно щупальца спрута.

Страстное самобичевание: «Почему ты не любил Юхана, своего единственного брата? Почему известие о его смерти не потрясло тебя? А когда болезнь вцепилась в него когтями скорпиона, почему ты не испытывал сострадания?

Ты не желал ему этого, конечно же, нет. Ты же не чудовище. Но испытывать горе и боль?.. Откровенно говоря — никогда. А не было ли все же и некоторого… злорадства? Боже милостивый, что ты хочешь сказать? Нет, это не инсинуация, это исследование твоего сердца, глубокоуважаемый… не было ли в нем чего-либо похожего? Не завидовал ли ты ему, его здоровью, его превосходству… и прежде всего тому, что Лива была его возлюбленной? Та легкость, с которой он овладел ею под носом у тебя… не привела ли тебя в бешенство, не ввергла ли в смертельную тоску?»

— Правильно! — раздается резкий голос с крайней скамьи слушателей.

Мелкие дьяволята наказующие делают свое дело. За ними появляются более крупные. Душный пар поднимается из кубрика, Енса Фердинанда мутит от него, хотя обычно он не страдает морской болезнью. Он выхватывает фляжку из кармана и делает большой глоток. Еще один.

— Нет, — продолжает он, преисполняясь чувством справедливого гнева. — Никогда я не испытывал зависти к Юхану. — Ты хочешь легко отделаться, мой друг!.. Ведь совершенно очевидно, что брат-калека должен испытывать чувство горечи по отношению к прекрасно сложенному брату… тема для пошлого фильма, да. А тут еще красавица — возлюбленная брата. Нате вам! Но это не легковесный фильм с ожидаемым Happy end [17], глубокоуважаемый. Что касается меня, то я никогда не чувствовал себя обойденным. Если у моего брата была прекрасная внешность, то у меня — прекрасный внутренний мир. Способность мыслить в перспективе, охватывать умом и постигать явления! Конечно, ум не ведет к радости и уверенности, наоборот, скорее — к бесконечным огорчениям.

Енс Фердинанд почувствовал, что эта последняя фраза нарушает логику. Лучше бы ее не было. Она разоблачает слабость во всей его системе доказательств. Крики демонов с задней скамьи слушателей становятся все более назойливыми: «Эх, ты, философ с колыбели, Архимед в отставке! Поэтому ты в трезвом виде и хныкал вчера на улице. „Лива! Я люблю тебя“, — визжал ты, словно паршивая собака».

Из кубрика внезапно доносится жесткий кашель, за ним — стон и чмоканье спящего человека. Какого черта… тут есть еще пассажир? Енс Фердинанд спускается по трапу. Да. На скамье, растянувшись на спине, положив руку под голову, а вторую опустив вниз, лежит крепко спящий человек. Он удивительно похож на… да это и есть сам Симон-пекарь!

Енс Фердинанд снова поднимается на палубу. Засовывает сжатые руки глубоко в карманы.

— Да, а почему бы нет? Почему бы нет?

Но успокойся. Возьми себя в руки. Признайся в своих собственных побуждениях.

Он осушил фляжку и ощутил росток хорошего самочувствия в уставшей голове, но росток погиб и с безошибочностью химического процесса возвратилось отвратительное состояние. Снег перестал. Удаляющаяся туча темнела далеко на западе свинцово-серой горной цепью. На востоке же снова начало снежить. В море возвышался пустынный крутой остров, весь запудренный белым, за исключением береговой кромки, теплые духи моря вымыли ее дочерна.

Белый как мел, черный как уголь.

Енс Фердинанд нашел Фьере Кристиана.

— Нет ли у вас аптечки? — спросил он.

— Укачало? — улыбнулся капитан, и Енс Фердинанд кивнул с надеждой во взоре.

— Нет, к сожалению, никаких лекарств на судне нет. Но хочешь кофе? — Кристиан вопросительно поднял щетки бровей.

— Нет, спасибо.

Нет, нужно до конца испить чашу страданий. Енс Фердинанд с горечью подумал: «Давайте, идите сюда, адские псы! Да, я знаю: я бессердечный, занятый только собой калека. Циник и эгоист. Эту поездку, эту похоронную поездку, я задумал как своего рода платоническое сватовство. Словно мартовский кот, я пылаю вожделением к опечаленной вдове моего брата и лопаюсь от ярости, обнаружив соперника.

Хорошо. Хочешь знать еще больше? Что же я намерен делать теперь, когда меня разоблачили? Выпить. Понял? Хочу раздобыть бутылку водки и просто-напросто напиться и попасть туда, где живет скарабей. Я же все равно никому не нужен среди живых людей».

Он наклонился над бортом, надеясь, что его вырвет, но тщетно. Заметил, что руки у него светло-зеленого цвета и грязные, как бураки.

— Наполеон говорит, что у Карла-моториста есть пузырек хинных капель, — прошептал голос ему в ухо. Он вздрогнул, увидев щетки бровей и вечную улыбку Фьере Кристиана.

— Ради бога, дай мне этот пузырек! — простонал он. — Мне так плохо, так плохо.

— Его как-то забыл пассажир, — сказал Кристиан, принеся пузырек. — Возьми его, если надеешься, что это поможет. Ты плохо выглядишь, Енс Фердинанд.

Горький напиток пустил свои разъедающие корни по всему телу, и из них выросло бальзамическое растение непорочной тишины. В ушах стоял радостный звон.

Он осушил пузырек с лекарством и бросил его за борт.

Хмель от хинных капель держался лишь короткое мгновение, тоненький звон умолк и растаял, превратился в хаотическое дребезжание колокольчика, и тут же пришлось расплатиться головной болью и морской болезнью. Он наклонился над перилами, его вырвало зеленой желчью.

Увы. Можно мужественно переносить испытания, в которых ты неповинен, но не страдания, являющиеся следствием собственной глупости и слабохарактерности. И подобно тому, как благословенное влияние хмеля — это иллюзия, так и проклятие хмеля — это, в сущности, шутка, жестокая шутка… своего рода карикатура на страдание; в данное мгновение твои внутренности жжет и разъедает, а через неделю, когда будет выдернута заноза актуальности, ты вспомнишь об этом со снисходительной улыбкой.

Но, к сожалению, снисходительно улыбнуться авансом нельзя. Демонизм расплаты в том и состоит, что ты это сознаешь. Приходится стоять здесь с горьким вкусом желчи во рту, находясь на грани безумия и все же зная, что все это временное явление. В припадке легкомысленной глупости ты выбросил свое собственное «я»… и оно блуждает в печали, тоскуя по своему обычному месту, и оно найдет его, но вначале…

Но тут появляется нечто такое, что сразу властно возвращает выброшенное «я» на место, — перископ! Маленькая вертикальная черточка на темной воде, тросточка для прогулок, прогуливающаяся одна в океане, оставляя за собой чуть-чуть завихренную полоску воды.

Кристиан и его сын тоже увидели перископ и сразу же дали задний ход.

Да, что же еще делать? Ведь маленькому морскому гусю не убежать от подводной лодки. Здесь нет никакой щелочки, в которую мышка могла бы укрыться. Не остается ничего другого, как смиренно надеяться, что большой строгий кот — это добрый кот, умный кот, животное с золотым сердцем, которое только нехотя снисходит до убийства… Фьере Кристиан выбрал средством самозащиты улыбку, он стоит и улыбается, словно находится у фотографа и несколько стесняется того, что на него нацелен скрытый глазок.

Моторист поднялся наверх. Он осторожно вынимает из футляра чистые очки в роговой оправе и водружает их на свое измазанное маслом лицо.

Енс Фердинанд чувствует, как ледяной холод сковал все тело, как каждую пору стянуло и сжало, словно его окунули в раствор квасцов, но никогда в жизни он не был таким собранным, таким цельным, мысль чиста и холодна, как у полководца: невероятно, чтобы подводная лодка истратила дорогостоящую торпеду на такую просмоленную щепку, как «Морской гусь». Поэтому очевидно, что сейчас она явит нам свою так называемую башню, которая вынырнет на водную поверхность и сделает один или два милостивых выстрела. И на том история закончится.