Избранное

Само собой разумеется, наши занятия продолжались недолго. Я не сомневался, что Аруна без труда разгадала мою хитрость и подумала, что ни у кого еще не было такого идеального отца.

В самом начале беседы о квантовой теории зазвонил телефон. Я вскочил:

— Это по важному делу. Знаете что, поиграйте пока в настольный теннис, а я вернусь тотчас же, как освобожусь.

— Алло! — послышалось в телефонной трубке, — это номер двенадцать-ноль-ноль такой-то, такой-то?

— Нет, — ответил я, — это номер семь-ноль-ноль такой-то, такой-то.

Затем я спустился вниз и принялся читать старую газету. Когда стемнело, я зажег свет.

В комнату вошла Шунетра, Лицо у нее было строгое.

— Если бы метеоролог взглянул на тебя, он сообщил бы о приближении бури, — пошутил я.

Шунетра не отозвалась на шутку.

— Зачем ты поощряешь Шойлена? — спросила она.

— Потому что человек, который к нему неравнодушен, незримо присутствует в его душе, — ответил я.

— Если прервать на некоторое время их встречи, это ребячество кончится само собой.

— Да разве могу я так жестоко расправиться с ребячеством? Дни идут, люди стареют, а ребячество уже никогда не возвратится.

— Ты не признаешь сочетаний звезд, а я признаю. Им не суждено быть вместе.

— Я не знаю закона сочетания звезд, но зато совершенно ясно, какое прекрасное сочетание представляют собой эти дети.

— Ты меня не поймешь. В момент нашего рождения нам свыше предопределен спутник жизни. Если же, ослепленные чувствами, мы изберем другого, то совершим неосознанный грех. В наказание на нас посыплются несчастья и беды.

— А как распознать своего спутника?

— Для этого существует документ, подписанный звездами.

III

Больше я не мог скрывать.

Мой тесть Аджиткумар Бхоттачарджо принадлежал к знатному роду пандитов. Воспитывался он в санскритской школе. Затем приехал в Калькутту, сдал экзамен по математике и получил ученую степень. Он глубоко верил в астрологию и был большим ее знатоком. Отец его замечательно владел логикой. По его мнению, существование богов следовало поставить под сомнение. У меня были доказательства, что и мой тесть не признавал богов. И вся его вера, оставшаяся таким образом не у дел, обратилась на звезды и планеты; это был тоже своего рода фанатизм. С самого детства планеты и звезды зорко стерегли Шунетру.

Я был любимцем профессора, который обучал и Шунетру, и поэтому мы с ней часто виделись. О том, что это принесло свои плоды, мне сообщили по беспроволочному телеграфу сердца. Мать Шунетры звали Бибхаботи. Она была воспитана в духе старых времен, но, благодаря общению с мужем, ум ее остался светлым и свободным от предрассудков. В отличие от мужа она не верила в звезды и признавала лишь своего бога. Как-то раз муж стал шутить над ней, и она сказала:

— Ты бьешь челом перед стражей, а я почитаю самого раджу.

— Ты разуверишься в нем, — ответил муж, — твой раджа, что он есть, что его нет — все равно. А вот стража с дубинками — дело другое.

— Ну и пусть разуверюсь, — возразила жена, — зато я не стану кланяться страже.

Мать Шунетры очень меня любила и читала в моей душе как в открытой книге. Однажды, улучив минутку, я сказал ей:

— У тебя нет сына, а у меня — матери. Отдай мне свою дочь, я буду тебе вместо сына. Скажи: да, и я пойду умолять профессора.

— О профессоре потом, сынок, — сказала она, — сначала принеси мне свой гороскоп.

Я принес.

— Не суждено, — сказала она. — Профессор не согласится. А дочь профессора — ученица своего отца.

— А ее мать? — спросил я.

— Обо мне говорить нечего, — ответила она. — Я знаю тебя, знаю сердце своей дочери, и у меня нет желания устремляться к звездам, чтобы узнать еще что-нибудь.

Все во мне взбунтовалось. Как можно признавать столь нереальные преграды! Но ведь нереальное недоступно ударам. Как же я буду с ним бороться?

Между тем Шунетру усиленно сватали. Бывало, что гороскоп жениха не вызывал возражения звезд. Но дочь упрямо твердила, что замуж не пойдет и посвятит себя служению науке.

Отец не догадался, в чем тут дело, ему пришла на память Лилавати [186]. Мать поняла и украдкой лила слезы. Кончилось тем, что однажды она сунула мне в руку какую-то бумагу и прошептала:

— Это гороскоп Шунетры. Покажи его астрологу, пусть исправит твой. Я не могу видеть, как дочь моя страдает понапрасну.

О том, что произошло потом, можно не говорить. Я освободил Шунетру из тенет гороскопа. Вытирая слезы, ее мать сказала:

— Ты сделал доброе дело, сынок.

С тех пор прошел двадцать один год.

IV

Ветер усилился, дождь лил не переставая. Я сказал Шунетре:

— Свет режет глаза, можно, я его погашу?

В темную комнату проник бледный луч уличного фонаря. Я усадил Шунетру на диван рядом с собой и сказал:

— Шуни, ты думаешь, я был предназначен тебе судьбой?

— Почему вдруг ты спросил об этом? Это и так ясно.

— А что, если мы поженились вопреки сочетанию светил?

— Да разве я не знаю, что это неправда?

— Мы столько лет прожили вместе, и у тебя никогда не возникали сомнения?

— Если ты будешь задавать мне пустые вопросы, я рассержусь.

— Шуни, мы с тобой нередко знавали горе. Наш первый ребенок умер, когда ему было восемь месяцев. Когда я едва не погиб от тифа, скончался мой отец. Потом старший брат подделал завещание и завладел всем имуществом, и сейчас служба — моя единственная опора. Любовь твоей матери была в моей жизни путеводной звездой. После Пуджи на пути домой она погибла вместе с мужем в волнах Мегхны. Профессор, человек неопытный в делах, наделал кучу долгов, и я взял их на себя. Быть может, все эти несчастья произошли по злой воле моей звезды? Знай все заранее, ты бы не согласилась стать моей женой?

Шунетра молча обняла меня.

— Разве жизнь наша не доказала, что любовь сильнее всех предвестниц бед? — спросил я.

— Конечно, доказала.

— Представь себе, что, милостью планет, я умру раньше тебя. Разве не восполнил я при жизни и эту твою потерю?

— Довольно, довольно, не говори больше ничего.

— Чтобы провести с Сатьяваном [187] всего день, Савитри согласилась на вечную разлуку. И ее не страшила смерть.

Шунетра промолчала.

— Твоя Аруна, — продолжал я, — любит Шойлена. Достаточно знать одно это, остальное неважно. Что ты скажешь, Шунетра?

Шунетра молчала.

— На пути моей любви к тебе встало препятствие, — продолжал я. — Так пусть никто не верит в зловещие предсказания какой-то планеты. Я не дам зародиться сомнению, подогнав цифры их гороскопов.

В этот момент на лестнице послышались шаги. Это спускался Шойлен.

Шунетра быстро поднялась с дивана.

— Ты что, Шойлен, — воскликнула она, — уже уходишь?

— Я немного задержался, — стал оправдываться Шойлен. — У меня не было часов. Уже так поздно.

— Совсем не поздно, — возразила Шунетра, — ты поужинаешь с нами.

Вот что называют поощрением.

В этот вечер я поведал Шунетре историю подправленного гороскопа. Она сказала:

— Лучше бы ты мне об этом не рассказывал.

— Почему?

— Отныне я буду жить в вечном страхе.

— Что же страшит тебя, вдовство?

Шуни долго молчала, затем проговорила:

— Нет, я не стану бояться. Если я покину тебя и уйду раньше, моя смерть будет для меня двойной смертью.

1933

МИНИАТЮРЫ

Облако-вестник [188]