Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник)

Нет. Вчера и позавчера он видел в глазах Грифиуса слишком много злобной хитрости. Нечего и мечтать, что старик хоть на мгновение ослабит свою бдительность. Мало того: ей, помимо разлуки и сидения под замком, чего доброго, приходится терпеть и еще худшие терзания. Что, если этот грубиян, этот прохвост, эта пьяная скотина расправляется с ней на манер отцов из греческих трагедий? Когда можжевеловая ударит ему в голову, не пускает ли он в ход руку, слишком хорошо вылеченную Корнелисом, вполне стоящую двух, да еще с палкой?

Эта мысль, что Роза, быть может, подвергается жестокому обращению, сводила Корнелиса с ума. Он ощущал свою бесполезность, бессилие, свое ничтожество. И в отчаянии спрашивал себя, справедлив ли Бог, посылающий столько невзгод двум невинным созданиям. В такие минуты он утрачивал веру, ведь несчастье не способствует вере.

Ван Берле решил, что напишет Розе. Но где Роза?

Он также прикидывал, не написать ли в Гаагу, чтобы предотвратить новую угрозу, собиравшуюся над его головой, ведь Грифиус наверняка замышлял донос.

Но чем писать? Грифиус отобрал у него карандаш и бумагу. Впрочем, даже имея то и другое, не Грифиусу же поручать отправить письмо?

Корнелис снова и снова перебирал в уме все хитрости, к каким прибегают заключенные. Он подумывал и о побеге, что ему не приходило в голову, пока он каждый вечер виделся с Розой. Но чем больше он думал, тем невозможнее казался побег. Он был из тех избранных натур, которым претит заурядность, и они часто упускают в жизни все оказии, поскольку не хотят идти по обычной дороге посредственных людей.

«Возможен ли, – говорил он себе, – мой побег из Левештейна, откуда некогда бежал Гроций? После того случая здесь наверняка все предусмотрели. Разве окна не охраняются, разве не стало вдвое, а то и втрое больше дверных запоров? Да и бдительность часовых усилилась раз в десять! Но у меня-то, помимо охраняемых окон, двойных дверей и бдительных стражей, имеется еще неутомимый Аргус, то бишь Грифиус, он тем опаснее, что смотрит глазами ненависти.

В конце концов есть ведь еще одно обстоятельство, которое меня парализует. Это разлука с Розой. Допустим, я потрачу десять лет жизни на то, чтобы изготовить пилку и перепилить решетку, а также сплести канат, чтобы спуститься из окна, или приклею себе крылья на плечи и улечу подобно Дедалу… Но я же угодил в полосу неудач! Пилка затупится, канат оборвется, мои крылья растают на солнце. Я разобьюсь. Меня подберут хромым, безруким, безногим калекой. Выставят в гаагском музее между окровавленным камзолом Вильгельма Молчаливого и морской русалкой, выловленной в Ставорене, и все это только и позволит мне попасть в число голландских достопримечательностей.

Ну нет, есть вариант и получше. В один прекрасный день Грифиус устроит мне какую-нибудь очередную пакость. А я, расстроенный из-за отсутствия общения с Розой, стал весьма несдержан, особенно с тех пор как у меня отняли мои тюльпаны. Нет сомнения, что рано или поздно нападки Грифиуса ранят мое самолюбие, оскорбят мою любовь или станут угрожать моей личной безопасности. Когда меня заперли здесь, я стал ощущать в себе странный прилив агрессии. Меня одолевает невыносимый зуд борьбы, жажда схватки, так и надавал бы кому-нибудь тумаков! Я обозлюсь, схвачу старого мерзавца да и придушу!»

Представив эту сценку, Корнелис на мгновение замер с остановившимися глазами и перекошенным ртом. Жадно упиваясь столь заманчивой мыслью, он принялся развивать ее:

«А что? Когда Грифиус будет задушен, почему бы не завладеть его ключами? Почему бы не спуститься по лестнице – спокойно, будто я совершил самый добродетельный поступок? Почему бы не объяснить Розе, что случилось, и выпрыгнуть вместе с ней из окна прямо в Вааль? Плавать я умею достаточно хорошо, у меня наверняка хватит сил на двоих.

Да, но Роза! Боже мой, ведь Грифиус ее отец, и если я его удушу, она этого никогда не простит, какую бы привязанность ко мне ни питала, как бы груб и жесток ни был ее папаша. Так что мне еще придется ее уговаривать, спорить, а пока мы будем препираться, кто-то из служителей найдет Грифиуса еще хрипящим или уже удавленным, подоспеет и положит мне руку на плечо. Тогда не миновать мне тюремного замка, блеска того поганого меча, но на сей раз он уж не преминет обрушиться на мою шею. Э, нет, дружище Корнелис, только не это средство: оно никуда не годится! Однако что же делать? Как найти Розу?»

Вот в какие раздумья наш герой был погружен на третий день разлуки с милой после той тягостной сцены. В тот момент, когда Корнелис, опершись локтями о подоконник, глядел вдаль, он думал именно об этом.

А тут пожаловал Грифиус.

В руках он держал громадную палку, злобный огонек тлел в его зрачках, губы кривила злорадная ухмылка, сам он подозрительно пошатывался, и весь он был проникнут дурными намерениями.

Корнелис, как мы только что убедились, надломленный необходимостью все терпеливо сносить, слышал и догадался, что кто-то вошел, но даже не оглянулся, зная, что на этот раз дочь не появится вслед за отцом.

Для людей, обуянных злобой, нет ничего досаднее, чем равнодушие тех, на кого должен излиться их гнев. Кто уже потрудился, чтобы как следует распалить себя и не желает, чтобы его боевой раж пропал зря, тот уже не успокоится, не получив удовлетворения хотя бы от небольшого взрыва.

Всякий законченный негодяй, разбудив в себе зверя, не успокоится, пока его заточенные клыки не нанесут кому-нибудь хорошую рану. Грифиус, увидев, что Корнелис не двигается, попытался привлечь его внимание зычным:

– Гм! Гм!

Тогда Корнелис стал напевать сквозь зубы песню цветов, грустную, но очаровательную:

Эта песня, чья мелодия, умиротворяющая и кроткая, вселяла в душу тихую меланхолию, взбесила Грифиуса. Он постучал своей палкой по плитам пола и гаркнул:

– Эй, господин певец! Вы что, не слышите? Я пришел!

Корнелис обернулся.

– Добрый день, – сказал он.

И снова запел:

– Ах ты, проклятый колдун! – завопил Грифиус. – Ты, похоже, вздумал посмеяться надо мной?!

Корнелис продолжал:

Грифиус подступил к узнику:

– Да ты что, не видишь, какое я припас славное средство, чтобы укротить тебя и заставить признаться в своих преступлениях?

– Вы часом не помешались, господин Грифиус? – спросил Корнелис, поворачиваясь к нему.

Говоря это, наш герой взглянул на старого тюремщика повнимательней и увидел искаженную физиономию с горящими глазами и пеной на губах.

– Дьявольщина! – усмехнулся он. – Мы уже не просто спятили, мы взбесились!

Грифиус выразительно повертел в воздухе своей палкой. Но ван Берле, не двигаясь с места и скрестив руки на груди, промолвил:

– Вот как, господин Грифиус! Вы, кажется, мне угрожаете?

– О да! – выкрикнул тюремщик. – Я тебе еще как угрожаю!

– И чем же?

– Для начала посмотри, что у меня в руках.

– По-моему, это палка, – невозмутимо отвечал Корнелис, – и даже довольно толстая. Но не могу же я предполагать, что вы этим угрожаете мне.

– Ах, так ты этого не предполагаешь? Интересно, почему?