Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник)

– Так с чем же вы ко мне пришли?

– Я пришла сказать вам, сударь, что у меня похитили мой тюльпан.

– Значит, ваш тюльпан – это и есть тюльпан господина Бокстеля. В таком случае вы плохо объясняетесь, дитя мое, и тюльпан украли не у вас, а у него.

– Повторяю вам, сударь: я понятия не имею, кто такой господин Бокстель, сейчас, когда вы произнесли это имя, я его услышала впервые в жизни.

– Вы не знаете, кто такой господин Бокстель, но у вас тоже есть черный тюльпан?

– Значит, существует второй такой? – спросила Роза, чувствуя, что ее бьет дрожь.

– Ну да, у господина Бокстеля.

– Какой он?

– Да черный же, дьявольщина!

– Безупречно черный?

– Ни малейшего пятнышка, ни точки.

– И он у вас, этот тюльпан? Его доставили сюда?

– Нет, но доставят, ведь я должен продемонстрировать его комитету, прежде чем награда будет присуждена.

– Сударь, – вскричала Роза, – этот Бокстель, этот Исаак Бокстель, который выдает себя за владельца черного тюльпана…

– И является таковым в действительности.

– Сударь, этот человек, он очень худой, костлявый, не правда ли?

– Да.

– Лысый?

– Да.

– С блуждающим взглядом?

– Пожалуй, да.

– Сутулый, весь какой-то издерганный, с кривыми ногами?

– Сказать по чести, вы черта за чертой рисуете портрет Бокстеля.

– А этот тюльпан, сударь, он в бело-голубом фаянсовом горшке, на котором с трех сторон изображена клумба с желтоватыми цветами?

– Ну, в этом я не столь уверен, я больше на цветок смотрел, чем на горшок.

– Сударь, это мой тюльпан, тот самый, который у меня украли, он моя собственность, сударь, я пришла, чтобы потребовать ее обратно, и объявляю вам об этом.

– Ого-го! – протянул господин ван Херисен, разглядывая Розу. – Вон оно что! Вы явились сюда, чтобы прибрать к рукам тюльпан господина Бокстеля? Черт возьми, до чего дерзкая бабенка!

– Сударь, – сказала Роза, несколько задетая подобной репликой, – я не говорила, что посягаю на тюльпан господина Бокстеля. Я сказала, что хочу получить обратно мой!

– Ваш?

– Да, тот, который я сама посадила, своими руками вырастила.

– Что ж, ступайте к господину Бокстелю на постоялый двор «Белый лебедь», объясняйтесь с ним сами. Мне эта ваша тяжба представляется такой же сложной, как та, что некогда разрешил покойный царь Соломон, я же, не имея претензии равняться с ним мудростью, ограничусь тем, что составлю свой доклад, констатирую существование черного тюльпана и назначу его создателю сто тысяч флоринов награды.

– О сударь! Сударь! – взмолилась Роза.

– Однако, дитя мое, – продолжал ван Херисен, – так как вы красивы, молоды и еще не до конца испорчены, примите мой совет. Будьте осторожны в этом деле, ведь у нас в Харлеме есть суд и тюрьма, к тому же мы чрезвычайно щепетильны в том, что касается доброго имени тюльпанов. Ступайте же, дитя мое, ступайте. Господин Исаак Бокстель, постоялый двор «Белый лебедь».

И господин ван Херисен, снова вооружившись своим прекрасным пером, продолжил свое прерванное сочинение.

XXVI. Член общества садоводов

Почти обезумев от радости и страха при мысли, что черный тюльпан нашелся, Роза сломя голову устремилась к постоялому двору «Белый лебедь», по-прежнему сопровождаемая лодочником, благо это мускулистое дитя Фрисландии могло бы в одиночку слопать живьем десяток Бокстелей.

Дорогой она ввела лодочника в курс дела. Парень был не против драки, если она завяжется, отступать не собирался, но в этом случае она приказала ему действовать осторожно, дабы не помять ненароком тюльпан.

Но когда подходили к Большому Рынку, Роза вдруг остановилась, застигнутая внезапной мыслью, которая подействовала на нее, подобно гомеровской Минерве, схватившей Ахилла за волосы в момент, когда он рвался вперед, ослепленный гневом.

– Боже мой! – прошептала она. – Я совершила ужасную ошибку, я, может быть, погубила Корнелиса, и тюльпан, и самое себя!.. Подняла тревогу, внушила подозрения… А ведь я всего лишь женщина, все эти мужчины могут объединиться против меня, и тогда я пропала… О, если бы только я, это бы ладно, но Корнелис, но тюльпан!

Она помедлила в колебании, говоря себе: «Что, если я, заявившись к Бокстелю, не узнаю его? Вдруг он вовсе не мой Якоб, а какой-то другой любитель, который тоже вывел черный тюльпан? Или, может быть, мой тюльпан украден не тем, кого я подозреваю, а кем-то еще? А что, если он уже перешел в другие руки? Если я не знаю этого человека, а узнаю только тюльпан, как мне доказать, что он мой? С другой стороны, даже если в этом Бокстеле я узнаю мнимого Якоба, еще неизвестно, чем все обернется. Тюльпан засохнет, пока мы будем препираться, оспаривая его друг у друга! О Пречистая Дева, просвети меня! От этого зависит моя судьба, вся моя жизнь, от этого зависит участь несчастного узника, который в эту минуту, может быть, уже при смерти!»

Вознеся к небесам эту молитву, Роза благочестиво затихла в ожидании знака свыше, о котором она так горячо просила.

В это время с дальнего конца Большого Рынка донесся сильный шум. Люди бежали куда-то, двери домов распахивались. Одна лишь Роза осталась равнодушной ко всей этой суматохе.

– Надо вернуться к председателю, – пробормотала она.

– Так пошли, – отозвался лодочник.

Они свернули на маленькую Соломенную улочку, что вела прямиком к дому господина ван Херисена, который продолжал усердно трудиться, прекрасным пером и прекрасным почерком выводя на бумаге строки своего доклада. Пока шли туда, Роза со всех сторон слышала разговоры о черном тюльпане и о награде в сто тысяч флоринов: эта новость уже облетела весь город. Снова, как и в первый раз, ей не легко было проникнуть к господину ван Херисену, однако волшебные слова «черный тюльпан» и теперь не оставили его равнодушным. Но когда он узнал Розу, которая оставила у него впечатление помешанной, если не того хуже, председатель разгневался и хотел прогнать ее.

Но Роза, умоляюще сложив руки, обратилась к нему с выражением той неподдельной искренности, что смягчает сердца:

– Сударь, во имя Неба, не отталкивайте меня, выслушайте то, что я вам скажу. И если вы не сможете восстановить справедливость, у вас по крайней мере не будет причин в день, когда предстанете перед Господом, упрекать себя за то, что вы стали пособником злого дела.

Ван Херисен приплясывал от нетерпения, ведь Роза уже во второй раз помешала ему шлифовать текст, в сочинение коего он вкладывал удвоенное честолюбивое воодушевление как бургомистр и как председатель Общества садоводов.

– Но как же мой доклад? – возопил он. – Мой доклад о черном тюльпане?!

– Сударь, – продолжала Роза с твердостью, какую дают человеку невинность и сознание своей правоты, – если вы меня не выслушаете, ваш доклад о черном тюльпане будет основан на лжи, причем лжи преступной. Умоляю вас, сударь, вызовите сюда господина Бокстеля, который, я уверена, хорошо мне знаком под именем господина Якоба. Пусть он предстанет здесь перед вами и передо мной, и я Богом клянусь признать тюльпан его собственностью, если не узнаю ни цветка, ни его владельца.

– Черт возьми, хорошенькое предложение! – усмехнулся ван Херисен.

– Что вы хотите этим сказать?

– Я вас спрашиваю: если бы вы их узнали, что бы это доказывало?

– Но, в конце концов, – возмутилась Роза, готовая впасть в отчаяние, – вы же честный человек, сударь! Вас не смущает, что вы вручите награду не только тому, кто не сделал работы, за которую его награждают, но и вору, укравшему плоды этой работы?

Может статься, что ее голос и тон тронули сердце ван Херисена, внушив ему некоторое доверие, и он теперь, пожалуй, ответил бы бедной девушке помягче, но тут с улицы послышался шум, который казался просто-напросто усиленным повторением того, который Роза уже слышала возле Большого Рынка, но она и тогда не придала ему значения, и теперь не могла отвлечься ради него от своей горячечной мольбы.