Собрание сочинений. Т. 3
Собрание сочинений. Т. 3 читать книгу онлайн
Сергей Бочаров: …В позапрошлом веке было такое – «Среди долины ровныя…», «Не слышно шуму городского…», «Степь да степь кругом…». Тогда – «Степь да степь…», в наше время – «Товарищ Сталин, вы большой ученый». Новое время – новые песни. Пошли приписы- вать Высоцкому или Галичу, а то кому-то еще, но ведь это до Высоцкого и Галича, в 50-е еще годы. Он в этом вдруг тогда зазвучавшем звуке неслыханно свободного творче- ства – дописьменного, как назвал его Битов, – был тогда первый (или один из самых первых).«Интеллигенция поет блатные песни». Блатные? Не без того – но моя любимая даже не знаменитый «Окурочек», а «Личное свидание», а это народная лирика. Обоев синий цвет изрядно вылинял, в двери железной кругленький глазок, в углу портрет товарища Калинина, молчит, как в нашей хате образок … Дежурные в глазок бросают шуточки, кричат ЗК тоскливо за окном: – Отдай, Степан, супругу на минуточку, на всех ее пожиже разведем . Лироэпос народной жизни. Садись, жена, в зелененький вагон…В те 60-е бывало так, что за одним столом исполняли свои песни Юз Алешковский (не под гитару, а под такт, отбиваемый по столу ладонями) и Николай Рубцов. И после «Товарища Сталина» и «Советской пасхальной» звучали рубцовские «Стукнул по карману – не звенит…», «Потонула во мгле отдаленная пристань…» (Я в ту ночь позабыл все хорошие вести, все призывы и звоны из кремлевских ворот, я в ту ночь полюбил все тюремные песни, все запретные мысли, весь гонимый народ… – впрочем, это до- письменное нельзя прописывать текстом вне музыкального звука). Аудиторию же составляли Владимир Соколов, Вадим Кожинов, Лена Ермилова, Ирина Бочарова, Ирина Никифорова, Андрей Битов, Герман Плисецкий, Анатолий Передреев, Станислав Куняев, Владимир Королев, Георгий Гачев, Серго Ломинадзе… Попробуем представить уже лет 15 спустя эту компанию за одним столом
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
– Федор, – обратился я к товарищу по беде народной, чтобы начать отвлекать его от состояния страха, – благодарю тебя сердечно за такую отменную хаванину. Помыслить не мог ни о чем подобном в скучном рационе дней. Квакаю от удовольствия. Спасибо… ы-ык… ы-ы-ык… но отку… ды-к… откуда так-ак-ая иноземная традиц-иц-ия?
Федя, слава богу, отвлекся, засмеялся, тоже отрыгнул жжение пламенного уксуса со зловонно-огненной горчицей и сразу жизнелюбиво отдался жажде отвлечения от своих невыносимых видений.
Передаю его великодушно развернутый ответ на мой вопрос, то есть речь его я передаю без каких-либо самовольных сокращений и полностью сохраняя самобытный ее ритм.
Рифмовал, кстати говоря, Федя бессознательно, как это бывает с натурами одаренными, но дара своего культурно не развивающими. Подобные натуры лишь чувствуют реальное его присутствие в себе и жажду соответствия ему в минуты истинного вдохновения, когда заключенной в нас художественной силе оставаться наедине с самой собою становится почему-либо невмоготу. Вот его повествование.
Это у нас от Наполеона еще осталось.
Кутузов, когда отступал, сжег
на хрен весь хлеб
и вакуировал курей со скотиной,
чтоб врагу ничего не досталось.
Не желал он, чтоб русский с французом
сшиблись решительно лбами.
Народ это дело пережидает.
Сидит народ на картошке и щах с грибами.
Старики печально побздехивают на печах,
потому что все науке известно
насчет вечного брожения бздо во щах.
Тут французы пришли. Нигде цыплят
не нашли.
Нечем им, вроде нас, закусывать красное
и белое вино.
Один офицер ихний балакал слегка по-русски.
«Это, – говорит, – не война и не гастрономия,
а обыкновенное варварское говно.
Наш император, даже отступая,
наоставлял бы наступающему врагу
благородной выпивки и почетной закуски.
Французский, – говорит, – офицер –
не крепостной мужик.
У него должен торчать, почти
как гренадерский штык.
А при отсутствии надлежащей закуски
разве кого удовлетворишь по-нашенски,
по-французски?
Дикая, дикая, варварская страна.
Разве это красивейшая египетская баталия?
Это – просто отвратительная,
неблагородная война,
бесхозяйственный бардак и так далее».
Но тут подходит к тому офицерику
каптенармус Жак,
который, как написано в истории
для четвертого класса,
закусить и выпить был не дурак.
Подходит и подносит офицерику тому
чугунок на ухвате.
Тут такая сытая вонища
распространяется по хате,
точно картошки нажарила баба
с салом и лучком.
Офицер глаза от удивления выпучил.
Чубчик у него на голове – ажно
привстал торчком.
Это, короче говоря, были затушенные в
провансальском масле
задние дрыгалки местных наших
болотных жаб.
На следующий день собрал офицер
в колхозном клубе
всех стариков, пацанву и молодых
солдаток-баб.
«Всем, – говорит, – приказываю выйти срочно
на заготовку
лягушек и больших лягушат,
пока не наступила русская зима».
Тут поднимается на трибуну
толстожопая Авдеиха –
староста и моего прапрапрадеда
замечательная кума.
«Наполеоновская, – говорит, – шатия
и партобратия
принесла нашей Родине одни мучения
и проклятия.
Заявляем, несмотря на угрозы
со стороны штыков и пушек,
что сроду не жрали мы тута ни мышей,
ни тараканов,
ни тем более каких-то сопливых лягушек.
У нас от них по всему невинному телу
выскакивают шершавые бородавки.
И ни одна русская душа не выйдет
на подобные заготовки.
Хоть загоняйте всем нам под ногти
французские ваши булавки.
Хоть даже наставляйте вы на нас
одноглазые мортиры
и двуствольные винтовки».
Ну, Наполеонов офицер, как известно,
не германский –
в отношении к дамскому полу – фашист.
Пять минут прилипал он к Авдеихе,
как банный лист.
Десять минут он руки ее крестьянские,
задыхаяся, целовал.
Затем сорвал с погон аксельбанты.
Ручку жареным кренделем захреначил.
Рандеву, говорит, объявляется –
пройдемте на сеновал…
Федя сделал паузу. При этом выражение его лица было в высшей степени деликатным и даже, я сказал бы, благоговейно предупредительным, то есть истинно культурным – лицо человека, вынужденного в силу известных обстоятельств любезно оставить в одиночестве, скажем, парочку резко сблизившихся в дороге соседей по купе и на цыпочках удалиться перекурить в вонючий тамбур экспресса Смоленск – Воркута.
Он достал сигарету «Дымок» из такой смятой, измордованной и грязноватой пачки, что сердце у меня враз почему-то сжалось от сострадания к типично советскому, то есть бездарно бескачественному состоянию формы и вещества ничтожного этого, в сущности, изделия.
