Остров фарисеев

Он направил лодку в заводь и, приподнявшись, ухватился за ветви нависшего над водою дерева. Ялик остановился, недовольно покачиваясь, словно живое существо.

- Я бы ни за что не согласилась жить в Лондоне, - внезапно сказала Антония. - Эти ужасные трущобы! Как жаль, что на свете есть такие места. Но не стоит думать об этом.

- Нет, - медленно ответил Шелтон, - я тоже считаю, что не стоит.

- В дальнем конце Кросс-Итона есть совсем плохие дома. Как-то раз я была там с мисс Трукот. Эти люди ничего не хотят сами для себя делать. А людям, которые ничего не хотят для себя делать, и помогать не хочется.

Упершись локтями в колени и положив подбородок на руки, Антония смотрела на Шелтона. Над ними навис шатер из мягкой густой листвы, а внизу в воде колыхались темно-зеленые отражения. Ветви плакучей ивы качались над лодкой, лаская плечи и руки Антонии, но не задевая ее лица и волос.

- Право же, им помогать не хочется, - снова сказала она.

Наступило молчание. Антония, казалось, глубоко задумалась.

- Что пользы сомневаться? - внезапно сказала она. - Сомнениями делу не поможешь. Главное - одерживать победы.

- Победы? - переспросил Шелтон. - Я предпочел бы понимать, а не побеждать.

Он встал и, ухватившись за ветку, подтянул лодку ближе к берегу.

- Как вы можете относиться ко всему безразлично, Дик? Вы прямо как Ферран!

- Разве вы такого плохого мнения о нем? - спросил Шелтон.

Он чувствовал, что ему вот-вот откроется нечто интересное.

Антония глубже уткнулась подбородком в ладони.

- Сперва он мне нравился, - сказала она. - Но я представляла его себе совсем другим. Я не думала, что он в самом деле...

- В самом деле - что?

Антония не отвечала.

- Право, не знаю, - сказала она наконец. - Мне трудно это объяснить. Я думала...

Шелтон продолжал стоять, держась за ветку; лодка, покачиваясь, колебала воду, испещряя легкой рябью ее гладь.

- Что же вы думали? - спросил он.

Взгляни Шелтон на нее, он увидел бы, что ее лицо стало еще более юным и каким-то по-детски застенчивым. И детским, нежным голоском она отчетливо сказала:

- Знаете, Дик, я в самом деле считаю, что мы должны постараться его исправить! Я знаю, что сама далеко не все для этого делаю. Но сколько ни думай, ничего не придумаешь: все так запутано, что просто не за что ухватиться. А я ненавижу чувство неуверенности. Ведь дело вовсе не в том, что не знаешь, как следует поступать. Иногда я думаю, думаю, и все напрасно, только зря время теряю, и под конец появляется такое ощущение, словно все, что ни делаешь, плохо.

Шелтон нахмурился.

- Хорошо лишь то, что может выдержать любую проверку, - сказал он и, отпустив ветку, сел на свое место.

Ничем не сдерживаемую лодку стало относить от берега.

- Но что вы хотели сказать о Ферране?

- Вчера я долго не спала и все думала, чем он вам так нравится. В нем столько озлобленности, при нем я чувствую себя совсем несчастной. Он никогда и ничем не бывает доволен. И он презирает... - лицо ее стало жестким и холодным, - вернее, ненавидит всех нас.

- И я бы ненавидел, будь я на его месте, - сказал Шелтон.

Лодка медленно плыла по течению, и солнечные блики скользили по их лицам. Антония снова заговорила:

- Вот смотришь на него, и кажется, что его интересуют только мрачные стороны жизни и, как видно, это... это... доставляет ему большое удовольствие. Я думала... я думала сначала, - запинаясь, продолжала она, что мы сумеем оказать на него хорошее влияние.

- Хорошее влияние? Ха-ха-ха!

Вспугнутая его возгласом водяная крыса бросилась в воду и поплыла изо всех сил против течения; Шелтон понял, что совершил роковую ошибку, он внезапно раскрыл Антонии тайну, в которой до сих пор не признавался даже себе самому: что они смотрят на мир разными глазами, что ее отношение к жизни совсем иное, чему него, и что так будет всегда. Он быстро подавил смех. Антония опустила глаза; лицо ее вновь стало томным, но грудь бурно вздымалась. Шелтон следил за ней, отчаянно стараясь придумать какое-то оправдание роковому смеху, но не мог придумать ничего. Приоткрылась завеса, и правда вырвалась наружу. Шелтон медленно греб вдоль берега, не нарушая глубокого молчания реки.

Ветер стих, кругом была тишина, даже не плескалась рыба, и птицы: молчали, - только далеко в небе звенели жаворонка да одинокая горлинка ворковала в соседнем лесу.

Скоро они сошли на берег.

Возвращаясь в шарабане домой, они вдруг увидели за поворотом дороги Феррана в его вечном пенсне; держа в руке папиросу, он разговаривал с каким-то бродягой, который сидел на корточках на берегу. Молодой иностранец, узнав их, тотчас снял шляпу.

- А вот и он, - сказал Шелтон, отвечая на приветствие.

Антония тоже поклонилась.

- О, как бы я хотела, чтобы он уехал! - воскликнула она, когда Ферран уже не мог их слышать. - Я престо видеть его не могу: кажется, будто заглядываешь в пропасть.

ГЛАВА XXIX

ОТЛЕТ

В тот вечер Шелтон поднялся к себе в комнату и, готовясь к выполнению неприятной обязанности, набил трубку. Он решил намекнуть Феррану, что ему следует уехать. Он еще обдумывал, как поступить: написать ли Феррану, или самому пойти к нему, - когда раздался стук в дверь и тот появился на пороге.

- Мне было бы очень жаль, если б вы сочли меня неблагодарным, - начал он, первым нарушая неловкое молчание, - но здесь я не вижу для себя никакого будущего. Лучше мне уехать. Меня не может удовлетворить перспектива всю жизнь преподавать иностранные языки - ce n'est guere dans mon caractere {Это не в моем характере (франц.).}.

Услышав из уст Феррана то самое, что он хотел и не решался сказать, Шелтон возмутился.

- А на что лучшее вы можете рассчитывать? - спросил он, стараясь не встречаться взглядом с Ферраном.

- Благодаря вашей доброте я стал теперь на ноги, - ответил тот, - и считаю, что должен приложить все усилия, чтобы улучшить свое общественное положение.

- Я бы на вашем месте сначала как следует подумал, - сказал Шелтон.

- Я и подумал, и мне кажется, что я понапрасну трачу здесь время. Для человека, у которого есть хоть капля мужества, преподавание языков не занятие, а я при всех своих недостатках все же не потерял мужества.

Шелтон даже забыл раскурить трубку, так тронула его уверенность молодого человека в своих силах, - уверенность вполне искренняя, хотя Шелтон чувствовал, что не она побуждает Феррана уехать отсюда. "Надоело ему все это, - подумал Шелтон. - Вот в чем дело. Ему надоело жить на одном месте". И инстинктивно чувствуя, что нет такой силы, которая могла бы удержать Феррана, Шелтон с удвоенной энергией стал уговаривать его остаться.

- По-моему, - говорил Шелтон, - вам следовало бы пожить здесь и подкопить немного денег, прежде чем отправляться неизвестно куда.

- Я не умею копить, - сказал Ферран, - но благодаря вам и вашим милым знакомым у меня есть деньги, чтобы продержаться первое время. Я переписываюсь сейчас с одним приятелем, и для меня крайне важно попасть в Париж до осени, когда все начнут возвращаться туда. Быть может, мне удастся получить место в одной из западноафриканских компаний. Люди наживают там целые состояния - если остаются в живых, - а я, как вам известно, не слишком дорожу жизнью.

- А вы знаете пословицу, что синица в руках лучше журавля в небе? спросил Шелтон.

- Эта пословица, как, впрочем, и все остальные, справедлива только наполовину, - возразил Ферран. - Весь вопрос в темпераменте. Не в моем характере возиться с синицей, когда я вижу журавля и только от меня зависит его поймать. Voyager, apprendre, c'est plus fort que moi! {Странствовать, узнавать новое - нет, я не в силах отказаться от этого! (франц.).} - Глаза его чуть сощурились, на губах появилась насмешливая улыбка; помолчав немного, он продолжал: - К тому же, mon cher monsieur, лучше будет, если я уеду. Я никогда не создавал себе иллюзий и сейчас отлично вижу, что мое присутствие лишь с трудом терпят в этом доме.