Сага о Форсайтах

- Здравствуйте, юный Монт!

Мистер Блайт, прислонившись к той же колонне, пугливо выглядывал из зарослей бороды.

- Давайте держаться вместе, - сказал он, - очень уж тут людно.

- Вы были вчера в суде? - спросил Майкл.

- Нет, из газет узнал. Вам повезло.

- Меньше, чем ей.

- Гм! - сказал мистер Блайт. - Кстати, "Ивнинг Сан" опять сделала против нас выпад. Они сравнивают нас с котенком, который играет своим хвостом. Пора вам выпускать второй заряд, Монт.

- Я думал поговорить по земельному вопросу.

- Отлично! Правительство скупает пшеницу и контролирует цены. Механизация земледелия. Отнюдь не раздувать аппарата.

- Блайт, - неожиданно сказал Майкл, - где вы родились?

- В Линкольншире.

- Значит, вы англичанин?

- Чистокровный, - ответил мистер Блайт.

- Я тоже; и старик Фоггарт, я посмотрел его родословную. Это хорошо, потому что нас, несомненно, будут обвинять в недостатке патриотизма.

- Уже обвиняют, - сказал мистер Блайт. - "Люди, которые дурно отзываются о своей родине... Птицы, пачкающие свое гнездо... Не успокоятся, пока не очернят Англию в глазах всего мира... Паникеры... Пессимисты..." Надеюсь, вы не обращаете внимания на всю эту болтовню?

- К сожалению, обращаю, - сказал Майкл. - Меня это задевает. Вопиющая несправедливость! Мне невыносима мысль, что Англия может попасть в беду.

Мистер Блайт вытаращил глаза.

- Она не попадет в беду, если мы сумеем ей помочь.

- Будь я уверен в себе, - сказал Майкл, - а то мне все хочется сжаться и спрятаться в собственный зуб.

- Поставьте коронку. Вам, Монт, нахальства не хватает. Кстати о нахальстве: вот идет ваша вчерашняя противница - вам бы у нее поучиться.

Майкл увидел Марджори Феррар, которая только что обменялась рукопожатием со знаменитым итальянцем. На ней было очень открытое платье цвета морской воды; она высоко держала свою золотисто-рыжую голову. В нескольких шагах от Флер она остановилась и осмотрелась по сторонам. Видимо, она заняла эту позицию умышленно, как бы бросая вызов.

- Я пойду к Флер.

- И я с вами, - сказал мистер Блайт, и Майкл посмотрел на него с благодарностью.

И тут наступила интересная минута для всякого, кто не был так заинтересован, как Майкл. Длинный, пронырливый нос Общества дрогнул, потянул воздух и, как хобот дикого слона, почуявшего человека, стал извиваться туда и сюда, жадно ловя запах сенсации. Губы улыбались, тянулись к ушам; глаза перебегали с одной женщины на другую; лбы сосредоточенно хмурились, словно мыслительные аппараты под стрижеными, надушенными черепами затруднялись в выборе. Марджори Феррар стояла спокойная, улыбающаяся, а Флер разговаривала и вертела в руках цветок. Так, без объявления войны, начался бой, хотя враги делали вид, что не замечают друг друга. Правда, между ними стоял мистер Блайт; высокий и плотный, он служил хорошим заслоном. Но Майкл все видел и ждал, стиснув зубы. Нос не спеша изучал аромат; аппарат выбирал. Волны застыли - ни прилива, ни отлива. А потом медленно и неуклонно, как отлив, волны отхлынули от Флер и заплескались вокруг ее соперницы. Майкл болтал, мистер Блайт таращил глаза. Флер улыбалась, играла цветком. А там Марджори Феррар стояла, как королева среди придворных.

Было ли то восхищение, жалость или сочувствие? Или порицание Майклу и Флер? Или просто "Гордость гедонистов" всегда была более эффектна? Майкл видел, как бледнела Флер, как нервно теребила она цветок. А он не смел ее увести, она усмотрела бы в этом капитуляцию. Но лица, обращенные к ним, говорили яснее слов. Сэр Джес Фоскиссон перестарался: своей праведностью он бросил тень на своих же клиентов. "Победа за откровенной грешницей, а не за теми, кто тащит ее на суд!" "И правильно! - подумал Майкл. - Почему этот субъект не послушался моего совета - заплатили бы, и дело с концом!"

И в эту минуту он заметил, что около знаменитого итальянца стоит, разглядывая свои пальцы, высокий молодой человек с зачесанными назад волосами. Бэрти Кэрфью! За его спиной, дожидаясь очереди "почествовать", не кто иной, как сам Мак-Гаун. Право, шутки богов зашли слишком далеко. Высоко подняв голову, потирая изувеченные пальцы, Бэрти Кэрфью прошел мимо них к своей бывшей возлюбленной. Она поздоровалась с ним нарочито небрежно. Но пронырливый нос не дремал - вот и Мак-Гаун! Как он изменился - мрачный, посеревший, злой! Вот кто мог потягаться с великим итальянцем. А тот тоже смешался с толпой придворных.

Напряженное молчание сразу прервалось, придворные, парами, кучками, отступили, и Мак-Гаун остался вдвоем со своей невестой. Майкл повернулся к Флер.

- Едем.

В такси они оба молчали. На поле битвы Майкл болтал до изнеможения и теперь нуждался в передышке. Но он нашел ее руку; она не ответила на его пожатие. Козырь, который он пускал в ход в трудные минуты, - одиннадцатый баронет - последние три месяца что-то не помогал; Флер, по-видимому, не нравилось, когда Майкл прибегал к этому средству. "Огорченный, недоумевающий, он прошел за ней в столовую. Какая она была красивая в этом зеленовато-сером платье, очень простом и гладком, с широким воланом. Она присела к узкому обеденному столу, он стал напротив, мучительно подыскивая убедительные слова. Его самого такой щелчок оставлял глубоко равнодушным, но она!..

Вдруг она сказала:

- И тебе все равно?

- Мне лично - конечно.

- Ну да, у тебя остается твой фоггартизм и Бетнел, Грин.

- Если ты огорчена. Флер, то мне совсем не все равно.

- Если я огорчена!

- Очень?

- К чему говорить, чтобы ты окончательно убедился, что я - выскочка?

- Никогда я этого не думал.

- Майкл!

- Что ты, в сущности, подразумеваешь под этим словом?

- Ты прекрасно знаешь.

- Я знаю, что ты любишь быть окруженной людьми, хочешь, чтобы они о тебе хорошо думали. Это не значит быть выскочкой.

- Да, ты очень добр, но тебе это не нравится.

- Я восхищаюсь тобой.

- Нет, ты хочешь меня, а восхищаешься ты Норой Кэрфью.

- Норой Кэрфью! Мне нет до нее дела; по мне, пусть она хоть завтра же умрет.

Он почувствовал, что она ему верит.

- Ну, если не ею, то ее идеалами, тем, что мне чуждо.

- Я восхищаюсь тобой, - горячо сказал Майкл, - восхищаюсь твоим умом, твоим чутьем, мужеством; и твоим отношением к Киту и к твоему отцу; и тем, как ты ко мне терпима.