Северный свет

Она остановилась, словно не смея уйти.

— Вы, наверное, меня помните? — сказал Хейнз.

— Нет… я никогда вас не видела, — тихо, почти неслышно ответила она.

— Простите, мисс… — тогда ведь вы были мисс Бейтс, — но у меня с собой газетные вырезки с фотографиями и подписанные вами показания, которые вы дали в больнице.

Он сунул руку во внутренний карман. Пейджу показалось, что Кора сейчас упадет. И вдруг она зарыдала — судорожно, без слез, содрогаясь всем телом. Генри не мог этого вынести.

— Довольно, — сказал он Смиту. — Ради бога, уходите.

— Убедились? — спросил Най, вставая.

Смит тоже поднялся. Сжимая в руке папку, он остановился у письменного стола, не глядя на Пейджа. На лбу у него выступили капли пота.

— Ну, послушайте, мистер Пейдж. Все это можно сохранить в тайне. Мы будем немы, как могила. Все обойдется. Поверьте. Есть же очень простой выход. Я принес соглашение. Честное, и никаких ловушек. — Он неловким движением открыл папку. — Я уверен, что оно вас вполне устроит. В таком случае, мы ни словечка не напечатаем об этом неприятном обстоятельстве. Право же, дорогой мистер Пейдж, можно все уладить полюбовно.

— Будьте добры, уйдите все. Я поговорю с вами потом.

Смит положил на стол длинный оранжевый конверт и первым направился к двери.

Когда все трое ушли, Пейдж повернулся к Коре. Ему нечего было сказать, абсолютно нечего, слова застревали у него в горле. Она все еще плакала, закрыв локтем лицо и уткнувшись в стену. Он хотел как-то утешить ее и не мог найти ни одного подходящего слова. Первой молчание нарушила она. Все еще пряча лицо, она заговорила сквозь слезы:

— Это правда… правда… то, что они вам говорили. Только, наверное, они вам всего не сказали… о том, как с шестнадцати лет я сама себя содержала, работала в мелких лавчонках. Один раз летом я уехала на неделю отдохнуть в Блэкпул — сколько месяцев мне пришлось копить деньги на эту поездку! Я пошла потанцевать в «Альгамбру». Управляющий увидел меня и предложил работать у них. Я согласилась. Он обходился со мной так ласково, а я была так одинока! Ведь я всю жизнь была одинокой. И от этого очень хотелось кого-нибудь любить. Я не знала, что он женат… сперва-то я не знала. А он меня вовсе и не любил никогда. Подлец он был, и все. Когда он узнал, что я… он озлился на меня дальше некуда. Боялся, как бы это до его жены не дошло. Он сказал, что знает, как все поправить. А мне было все равно — после того, как он меня обругал-то. Я и позволила ему отвести меня туда. Там одна женщина все и сделала. Мне было плохо, так плохо! Я думала, умру… и рада была этому. Она испугалась и привела доктора. Он отправил меня в больницу, а потом все это и началось… — У Коры перехватило дыхание, но она заставила себя продолжать. — В больнице я пролежала два месяца. Горячка у меня была и еще что-то. А когда меня выписали, то тут же забрали в полицию — ведь это их обязанность такая. Они требовали, чтобы я дала показания против той женщины. А она была бедная, без друзей… вроде меня… и не могла я так сделать. На суде это повернули против меня, только судья все равно дал мне только шесть месяцев. Видно, пожалел меня. Страшна я была, наверное, как смерть. В больнице меня остригли, я так исхудала — кожа да кости. А мне было все равно. Хотя бы и закатали меня на весь срок. Совсем все равно. Я как неживая сделалась…

— Не надо, Кора… — Охваченный жалостью, Генри встал и подошел к ней. — Больше ничего не надо говорить.

— Я должна рассказать вам все, даже если это меня убьет. Когда я вышла, благотворительное общество хотело подыскать мне работу в Блэкпуле. Но я только и думала, как бы оттуда выбраться. Было опять лето. Я прочла объявление, что в Скарборо есть работа. И поехала туда. Работа оказалась легкая — продавать пончики в киоске на набережной. Но я все еще была как неживая. Некуда мне было деться. И чувство у меня было такое, будто я уже умерла. Каждый вечер, как закрою в шесть свой киоск, так и иду гулять в порт. А он всегда сидел там на лавочке. Дэвид то есть. В нем было что-то такое… И как-то раз я не выдержала — подошла к нему и заговорила. — Она снова содрогнулась от рыданий. — Так вот все и началось. Я побоялась рассказать ему о себе. Только сразу увидела, что он тоже… как и я… несчастный. И хотела ему помочь. И ведь я помогла. Я старалась быть хорошей женой. Но если он узнает, тогда всему конец. Что же с нами будет, что с нами будет?

Она в последний раз судорожно всхлипнула и, порывисто повернувшись, шагнула к Генри, словно и теперь, отверженная, потерявшая последнюю надежду, она все еще мучительно мечтала о счастье и искала у него помощи.

— Не плачьте, — сказал он, осторожно обняв ее за плечи. — И ни в коем случае ничего не говорите Дэвиду. Мы что-нибудь придумаем.

— Я же не виновата… так случилось… и все. Мне больше нечего сказать. Но что вы должны думать… вы-то? Вы столько для меня сделали, а я вам так отплатила! Ну как вы не хотите понять… что думать сейчас надо только о вас!

Она вдруг умолкла, поглядела на него безумными глазами и, прежде чем он успел удержать ее, вырвалась и бросилась вон из комнаты.

Генри не пытался ее вернуть. Он тяжело опустился на стул и сжал голову руками, стараясь собраться с мыслями, найти в себе силы встретить этот последний удар. «Тупик, — думал он. — Какой безнадежный тупик!» Гнев и негодование, сначала охватившие его, уже сменились жалостью. Он не винил Кору, но знал, что последствия ее поступка будут роковыми и для него и для «Северного света».

Машинально он взял документ, который Смит оставил на столе, и рассеянно прочел его. Соглашение никак нельзя было назвать грабительским, оно было составлено самым честным образом, — Смит, пытаясь хоть как-то оправдаться в собственных глазах, постарался возможно справедливее оценить имущество обеих газет и их доходы, исходя из цифры тиража за последний год. И все же, хотя с финансовой точки зрения эту сделку можно было бы назвать даже выгодной, Пейдж не обманывался относительно своего положения. У него отнимают «Северный свет». Если он откажется, прошлое и настоящее Коры, история ее жизни, соответствующим образом приукрашенная, появится под огромным заголовком на первой странице «Хроники» и остальных газет Соммервила по всей стране.

Генри вздрогнул при одной мысли об этих страшных статьях. Как они будут издеваться над ним — поборником просвещения и высокой морали, бывшим мэром, в честь которого город собирается дать банкет, человеком непоколебимой честности и принципиальности, клеймившим коррупцию и разложение. Не пощадят они ни Алису с ее великосветскими замашками, ни Дэвида — обманутого мужа, и даже Дороти получит свою долю — нет, никому из них не удастся избежать страшного испытания. Их вываляют в грязи люди, хорошо набившие на этом руку. Для него это означает конец его деятельности, изгнание из общества. А для Дэвида… ему было страшно даже подумать об этом: такое потрясение будет для него гибельным, оно снова столкнет его в призрачный, полный кошмаров ад, и второй раз ему уже не спастись.

А Кора? Тяжелее всего придется ей. Сознание того, что она навлекла на них беду, что ей опять предстоит переносить уже пережитые муки и унижение, только теперь в сотни раз усиленные и что с таким трудом обретенные безопасность, спокойствие и душевный мир утрачены навсегда, — все это, несомненно, сломит ее, разобьет ей сердце.

Генри вскочил и начал ходить по комнате. Он не может допустить, чтобы все это обрушилось на нее, на его семью, — придется уступить, придется отказаться от «Северного света». При одной мысли об этом он почувствовал острую боль в груди. Он пытался убедить себя, что поражение просто уязвляет его гордость, порожденную ничем не оправданной привязанностью к газете, столько лет издававшейся его семьей; он внушал себе, что он, Генри Пейдж, — просто нелепый старомодный идеалист, который публиковал статьи, полные избитых истин, и придавал слишком уж большое значение своей роли провинциального издателя. Но ничто не помогало. Стоило ему вспомнить, какую напряженную борьбу он вел, какую трудную одержал победу, лишь для того, чтобы в последнюю минуту у него отняли все, — и кровь бросалась ему в голову. «Северный свет» был его наследием, его детищем, смыслом его жизни.