Рассвет над волнами (сборник)

— Докладываю, товарищ командир, прибыли в указанную точку. Получили радиограмму стать на якорь и ждать новых распоряжений. Сейчас находимся рядом с буем. Готовимся стать на якорь…

Якоб одобрительно улыбнулся:

— Вижу, ты успешно справился с задачей.

— Не хотелось будить вас, — принялся оправдываться Нуку. — Хоть немного отдохнуть удалось?

— Разве поспишь в такую болтанку?! Как думаешь, утихнет наконец этот бешеный ветер?

— Думаю, он уже начинает стихать, — ответил Нуку. — Разрешите продолжать маневр? — Он взял микрофон и скомандовал: — Якорь! — Затем повернулся к механику: — Стоп, машины!

Послышался характерный лязг якорной цепи. Затихли двигатели, и вой ветра стал слышен отчетливее.

— Надо было побольше отпустить якорную цепь, чтоб не заносил якорь, — сказал Нуку и вопросительно посмотрел на командира.

Капитан второго ранга Якоб поглядел на буй, затем спросил:

— На какую длину отпущена якорная цепь в воду?

— В три раза длиннее глубины моря. Дно здесь песчаное.

— Добавь еще два витка.

— Два витка якорной цепи на воду! — скомандовал Нуку в микрофон.

Короткое затишье — и опять послышался характерный лязг опускаемой якорной цепи, голоса и какой-то шум внизу. Командир посмотрел на палубу и спросил:

— Что там происходит?

— Сейчас поднимусь к вам и доложу, товарищ командир, — донесся голос боцмана.

— Не пойму, что там у них творится, — проворчал Якоб. — Столько шума во время маневра!

Через несколько минут на трапе показался боцман с красным лицом. Он тяжело дышал.

— В чем дело, Панделе?

— Докладываю, товарищ командир, я грубо обошелся с матросом Штефанеску при спуске якоря.

— Что значит «грубо обошелся»?

— Он заслуживал и большего, — огрызнулся Панделе.

Командир шагнул к нему:

— Ну-ка, возьмите себя в руки. Забыли, где находитесь? Пойдемте внутрь, поговорим. — Он спустился по трапу, распахнул дверь штурманской рубки и бросил через плечо: — Помощника ко мне.

Нуку в недоумении пошел вслед за командиром. В нос ему ударил теплый воздух и запах краски. Лейтенант Пэдурару вскочил и прилип к стене левого борта, не сводя глаз с командира. На стуле перед гидролокационной станцией сидел не шелохнувшись матрос Драгомир в наушниках.

— Поди разомнись немного, Драгомир, — положил ему руку на плечо капитан второго ранга Якоб.

Матрос вскочил, снял наушники и неестественно громко выкрикнул:

— Есть!

— Иди, сделай небольшой перерыв, — повторил Якоб, — пока на станции не работаем.

Матрос отдал честь и вышел. Панделе подошел к станции и остановился, широко расставив ноги, чтобы удержать равновесие. Качка еще ощущалась.

— Успокоился, товарищ Панделе?

Боцман встал по стойке «смирно», насколько позволяла качка, и, опустив глаза, сказал:

— Прошу простить меня, товарищ командир. Я был слишком взвинчен. В самом деле неприятный случай. Еще раз прошу прощения…

— Оставьте свои извинения и расскажите, что там у вас произошло.

— Ну… мы с матросом Штефанеску стояли на маневре якоря. Когда во второй раз включили лебедку, оказался заблокирован страховочный механизм. Якорь вниз не шел. Тогда матрос Штефанеску, не спросив разрешения, перегнулся через борт, чтобы устранить неисправность. Его же могло смыть волной! Когда он вернулся на место, а все произошло в считанные секунды, я даже отреагировать не успел, я не сдержался и вырвал у него из рук ключ.

— И все? Ты не ударил его?

— Что вы, товарищ командир! Я вырвал у него ключ из рук, и все. Он держал ключ крепко и не желал отдавать, и я… Я его оттолкнул и сказал; «Пошел отсюда!»

— Зачем же вы его толкнули? — медленно спросил командир. — Не пойму, он что, не хотел уходить?

— Просто я перенервничал, — объяснил Панделе, не поднимая глаз. — С некоторых пор я не узнаю этого матроса, товарищ командир. А какой хороший парень был вначале!

— Вы это бросьте, Панделе. О матросе поговорим попозже. Сейчас речь идет не о нем, а о вас. На флоте нет места драчунам!

— Я не драчун, товарищ командир, прошу мне поверить. Просто характер у меня вспыльчивый. Потом сам жалею.

— Почему же не сдерживаете себя?

— Не могу.

— Не можешь? — перешел Якоб на привычный отцовский тон. — Почему же сдерживаешься, когда разговариваешь со старшими?

Военный мастер Панделе разинул рот, не зная, что ответить. Через несколько секунд он, удивленно глядя на командира, с трудом выговорил:

— Не понял, товарищ командир.

— Не понял? Я спрашиваю, куда девается твоя вспыльчивость, когда ты разговариваешь с начальниками, ведь бывает, что ты недоволен тем или иным решением, оценкой. Почему в этих случаях ты не взрываешься? Или ты вспыльчив только по отношению к тем, кто ниже тебя по званию?

Панделе онемел, уставясь на командира.

— Вот что, Панделе, — продолжал Якоб, — хочу тебя предупредить: твоя вспыльчивость доведет тебя когда-нибудь до беды. Возьми себя в руки, пока не поздно.

— Постараюсь, товарищ командир.

— Не «постараюсь», а надо твердо обещать. Обращаю твое внимание, если подобное повторится, я отдам тебя под суд. Свободен. Пришли ко мне матроса Штефанеску.

Панделе приложил руку к козырьку и вышел. Командир повернулся к Нуку:

— Ну, что скажешь? Вспыльчив. Конечно, с теми, кто ниже его по званию. Только тогда он дает волю своим эмоциям. Психология двуличного человека…

В дверях рубки показался матрос Штефанеску:

— Разрешите, товарищ командир?

— Подойди поближе, Штефанеску. Как это произошло?

— Все равно во всем буду виноват я. Даже отец ни разу не поднял на меня руку…

— А сегодня на тебя кто-нибудь ее поднял?

Штефанеску молчал.

— Ну, говори же, не бойся. Расскажи, как было дело. Он что, ударил тебя?

— Не ударил, товарищ командир, но когда хотел забрать у меня ключ, а я не отдавал, он с такой силой выдернул его у меня, что я чуть было не упал. А потом он толкнул меня в плечо и заявил, чтобы я убирался.

— Вот как! Так ты что, не знаешь устава? Уставной порядок не для тебя? Почему поступаешь так, как заблагорассудится? Если во время исполнения маневра каждый будет делать то, что взбредет ему в голову, то может произойти авария. Ты знал об этом?

— Знал.

— Тогда зачем полез к установке без разрешения военного мастера?

— Я подумал, что надо действовать немедля. К тому же он все равно бы не разрешил.

— Потому что не время. Он знает службу лучше, чем ты. Во время маневра нарушать дисциплину — это трудно даже себе представить! По возвращении в порт отправишься на пять суток на гауптвахту.

— Есть! — тихо ответил матрос.

— Можешь идти, — сказал командир. — Подожди секунду. Ты помнишь, чтобы на нашем корабле кого-нибудь наказывали?

— С тех пор как я здесь, нет.

— Так вот, имей в виду, что ты открываешь список нарушителей. Еще пару таких нарушений, и можно будет расстаться с надеждой завоевать звание «Передовой корабль»…

— Товарищ командир, простите, не сажайте меня на гауптвахту. Ваше предупреждение для меня хуже, чем наказание. Почему экипаж должен страдать из-за меня?

— Нет, Штефанеску. Ты нарушил устав. Что будет, если все начнут так поступать? Представь, я отдаю команду «Машины, полный ход!» — а они действуют по-своему. Или кок не приготовит чорбу. Так почему я должен тебя прощать? Какой пример для других? Нет, пусть все знают о твоем поступке и обсудят его на собрании Союза коммунистической молодежи… Теперь можешь идти.

— Есть! — мрачно ответил матрос и вышел. Командир снял фуражку, бросил ее на карту, разложенную на столе, и вытер лоб платком:

— Тяжело с этим народом.

— Я бы его простил, — сказал Нуку.

— Ты думаешь, я наказал его с легким сердцем? Есть иногда ситуации, когда приходится руководствоваться не велением сердца, а чувством долга.

— Твердость командира, — прокомментировал Нуку.

— Точно. Ты думаешь, легко лишиться на несколько дней члена экипажа, тем более сейчас, в период подготовки к учениям? Конечно, я снижу ему наказание, но на гауптвахту все равно отправлю. Пусть этот Штефанеску поразмыслит в спокойной обстановке. Переполнилась чаша моего терпения — эти постоянные споры, постоянные возражения… Пусть подумает.