Избранное

Редактор спустился в типографию и переделал. Но, собравшись уходить, услышал странный тревожный звук, исходивший из конторки. Звук походил на тиканье часов, но смешно же прятать здесь часы! Редактор обследовал конторку. Да, в одном ящике он нашел остов будильника. Он тикал. В ящике лежало также несколько потрепанных книг с черными отпечатками пальцев на страницах. Вернер Зомбарт, «Война и капитализм». На немецком языке! Г. Уэллс, «Устаревшие новые времена». Маленькая брошюра о Ленине, написанная всемирно известным большевиком Максимом Горьким.

Редактор задрожал, словно от холода, ему пришлось подняться в свой кабинет и сесть. «Спокойно», — сказал он себе. Ведь он знал это и раньше. Знал, что здесь логово разбойников. Часовой механизм! Это же классическая составная часть адской машины. Но хватало только детонатора. Вот оно! Хорошо, что он вовремя обнаружил это гнездо скорпионов. Он примет меры. В первую очередь нужно выгнать наборщика. И вообще пора действовать.

Но как? Чем больше он думал, тем труднее казалась задача. Если эти бандиты после войны действительно установят коммунизм во всем мире, пули в затылок не миновать. Но можно получить ее и сейчас, если не делать хорошую мину при плохой игре. Адская машина! Не стоит лезть на рожон.

Редактора снова забила дрожь. Он осторожно положил часовой механизм и книги на место, потушил свет и какое-то мгновение постоял у входной двери прежде, чем открыть ее. Его трясло от гнева и нервного возбуждения. Боже мой… Человек жил себе, ни во что не вмешивался, и лично ему ничто не угрожало. И вдруг его втягивают в большую политику, в пляску ведьм!

Под лестницей, ведущей в типографию, стоял мужчина. Он направил на редактора дуло револьвера. За ним виднелись еще мужчины, безмолвные, настороженные. Редактор собрался было позвать на помощь, но с облегчением обнаружил, что револьвер — бутылка, подносимая ко рту. Здесь, значит, собралась группка жаждущих, из тех, на кого неизбежно наталкиваешься и воскресный вечер. Слава богу!

Однако редактор все еще нервничал. Он поспешил домой, он почти бежал. На углу у магазина Масы Хансен его чуть было не сбила машина. Он завопил, машина резко затормозила, из нее быстро вышел высокий мужчина в шубе, за ним неслышно вылезла собака. Редактору подумалось о волках, о русских мехах, с бьющимся сердцем он отпрянул в сторону и занял позицию за одной из колонн перед входом в магазин. Но мужчина в шубе тут же его заметил и направил на него безжалостный луч карманного фонаря. Редактор, застонав, поднял обе руки вверх:

— Ради бога!..

— Я вас не ушиб? — спросил незнакомец. Редактор сразу же узнал голос консула Тарновиуса. Слава тебе господи! Он готов был от радости обнять консула.

— Нет, — сказал он, разражаясь хохотом и лязгая зубами, — я только испугался, господин консул!

— Да, все это проклятое затемнение, — с облегчением сказал консул. — Но я же сигналил, господин редактор, и даже очень громко!

— Да, но я шел так быстро, что ничего не замечал, я был погружен в свои мысли…

Мужчины обменялись сердечным рукопожатием.

— Я еду домой с очень тяжелым известием, — сказал консул. — Мой зять погиб. Вчера ночью. Он шел на военном транспортном судне.

— Боже, боже! — воскликнул редактор и снова схватил руку консула. — Примите мои соболезнования!

— Благодарю. Это очень, очень печально. Мы все очень любили Чарльза Гордона, он был такой одаренный молодой человек. Капитан Гилгуд ценил его необычайно высоко. Да, но этого можно было ожидать. Какие времена, какие времена, Скэллинг!

— Да, какие времена, — подтвердил редактор, качая головой.

Он поспешил домой и в изнеможении упал на диван.

— У тебя такой расстроенный вид, Никодемус! — огорчилась жена. — Ты болен?

— Вовсе нет. Но сделай мне стакан грога, Майя, будь добра.

Редактор выпил перед сном четыре стакана грога, но ночь провел все равно неспокойно. Лежал, прислушивался. Надвигалась гроза, с гор бурными порывами налетал ветер. Слабо звенело неплотно сидевшее в раме стекло, звук напоминал бесконечное треньканье телефона. Скрипела во дворе сушилка для белья. Снизу, из гостиной, доносилось тиканье больших часов. На ночном столике тикали карманные часы. Ну, это было еще ничего. Эти четыре звука были вполне знакомыми, привычными. Но пятый звук… А может быть, ему кажется? Нет, вот опять… легкое ритмичное тиканье, как будто будильник. Но в доме нет будильника, в комнате для прислуги тоже. Прислуга — ранняя птичка, ей не нужен будильник.

— Ты спишь, Майя?

Жена проснулась сразу:

— Что такое, Никодемус? Воздушная тревога?

— Нет, нет, не волнуйся, — успокоил ее редактор, и коротко рассказал, в чем дело. Оба прислушались.

— Ты слышишь?

— Ах, это, — с облегчением сказала жена. — Это же жуки-точильщики, только и всего.

— Ты думаешь? Я не знал, что у нас в доме водятся жуки-точильщики.

Фру Скэллинг зевнула:

— Ох, у нас их множество, Никодемус, особенно осенью. А что, ты думал, это может быть?

— Ничего, — ответил редактор. Он потушил свет и снова улегся в постель. Теперь и он слышал, что это не часовой механизм. Звук был не такой ритмичный. Иногда он раскалывался надвое. Удивительные, сказочные, невидимые, крошечные насекомые подавали друг другу сигналы. Сигналы любви. Следовательно, это не адская машина, за которую он их принял со страху.

Редактор уже засыпал, как вдруг раздался сильный стук в дверь. Кто это может быть? Он быстро вскочил, зажег свет и снова разбудил жену. Было два часа. Снова постучали.

— Пойди и спроси, в чем дело… не открывай! — предложила фру Скэллинг. — Или мне пойти?

— Нет, нет, я сам. Может быть, пожар или еще что-нибудь. Или немцы высадились, кто знает! Или… или революция.

Редактор побледнел как полотно, ноги у него дрожали. Шатаясь, он вышел в переднюю и крикнул: «Кто там?»

— Иисус! — ответил глубокий спокойный мужской голос.

— Что за безобразие? — крикнул возмущенный редактор. — Убирайтесь отсюда!

— Он грядет! — послышалось в ответ. — Будь готов! Он скоро придет!

— Что он сказал? Кто это? — спросила жена с лестницы.

— Он сказал, что он — Иисус! Ты только подумай!

— Боже! — воскликнула жена и съежилась в своей ночной рубашке. — Может быть, это предупреждение свыше, Никодемус?

От сильного порыва ветра задрожал дом. Начинался настоящий шторм. Редактор снова забрался в постель. Он не мог говорить, от холода у него зуб на зуб не попадал. Жена присела на край постели.

— Ты не отвечаешь, Никодемус? — сказала она, тряся его за руку. — Ты боишься? Может быть, надо было открыть, как ты думаешь?

Редактор раздраженно покачал головой, но жена упорно продолжала:

— А если… если это действительно он?..

— Что ты хочешь этим сказать?

Фру Скэллинг отвернулась и закрыла лицо руками.

— О, мне так страшно, — сказала она. — Ведь мы оба почти забыли бога. Да, забыли, Никодемус! Я много об этом думала, особенно после того, как прочитала эту книжечку, ты знаешь, «Только для грешников».

Новый порыв бури с гор, на крыше что-то завыло, и крупный град забарабанил в окна.

Она повернулась к нему, их взгляды встретились.

— Ты сам боишься, Никодемус! Признайся! У тебя всегда такой вид, как будто ты мерзнешь! Ты так похудел за последнее время!

— Ужасные времена, — признался редактор, погладив ее руку. И прибавил, глядя в пространство испуганными глазами: — Какое совпадение, что ты назвала эту книгу, Майя. Книготорговец Хеймдаль тоже только что прочел ее и очень ею взволнован. Мы в клубе недавно об этом говорили. Аптекарь Лихт сказал, что удивительно, как это оксфордское движение [11] до нас не дошло. «Но дойдет, — сказал он, — ибо оно еще существует».

— Хоть бы дошло! — вздохнула жена.

Следующее утро принесло разгадку таинственного ночного посещения. Стучали не только в дверь редактора, стук раздавался почти в каждом доме. Стучали пекарь Симон, безумный лодочный мастер Маркус и Бенедикт Исаксен — санитар. Трое психов разделили город между собой: пекарь взял западную часть, двое других сумасшедших — восточную. Во многих домах с нарушителями спокойствия обошлись очень жестоко, из окна судьи на голову санитара вылили содержимое ночного горшка, а в лодочного мастера вцепилась большая умная овчарка Тарновиуса.