Учитель Гнус. Верноподданный. Новеллы

— Народ в нетерпении. Надо бы выпустить пианиста, чтобы они успокоились.

Или:

— Если ты сейчас, даже не подкрасив губ, неожиданно высунешь головку в дверь, они загогочут, как тогда.

Отъезд с курорта не обошелся без скандала. На станции собралась вся «шайка Гнуса». Не успел молодой бразилец отойти в сторону, чтобы перекинуться несколькими словами с артисткой Фрелих, как на перрон, прихрамывая и отдуваясь, вышел старый маклер Фермолен, родственник молодого иностранца, и попытался наложить руку на коробочку, которую держала артистка Фрелих.

Это был почтительный дар бразильца, только что ею полученный.

Гнус ринулся отстаивать права супруги. Покуда переконфуженный юноша на все лады отрекался от своих родственников, старик Фермолен взволнованно растолковывал чете Гнус, что в их компании племянник давно растранжирил все свои деньги. Эту брошку он бы уже не мог купить, но, к сожалению, ему удалось выпросить деньги у слабохарактерной тетки; это деньги Фермолена, и потому сделка объявляется недействительной.

На это Гнус спокойно и внушительно возразил, что деньги у господина и госпожи Фермолен, надо думать, общие, что он не намерен вдаваться в подробности семейной жизни господ Фермоленов и, наконец, что уже третий звонок. И, накрепко вцепившись своими серыми пальцами в футляр, другой рукою подсадил в вагон артистку Фрелих. Все стали размахивать шляпами, кроме Фермолена — он грозил палкой.

Артистка Фрелих нерешительно пробормотала что-то относительно неприятного происшествия и его возможных последствий. Гнус разъяснил ей неосновательность ее опасений и добавил, что у маклера Фермолена есть сыновья, бывшие его ученики, которых ему ни разу не удалось «поймать с поличным». Фермолены состоят в родстве с многими именитыми горожанами.

Артистка Фрелих успокоилась. Она стала показывать свои украшения девочке, смеялась вместе с ней и говорила:

— Все эти побрякушки я отдам Мими, когда Мими понадобится приданое.

Гнус ликовал, что ученики Фермолены наконец «пойманы с поличным». И начал задумываться: в данном случае для учеников Фермоленов и их широко разветвленной семьи зло не явилось следствием каталажки или исключения из гимназии. Следовательно, зло — конечно и безусловно — так же, как и большие неприятности, можно чинить не только исключением из гимназии, но и другим путем. Новым путем, ранее ему неведомым…

Дома, в городе, опять все пошло по-прежнему. Но им недоставало общества. До вечера, когда они отправлялись в театр или в ресторан, артистка Фрелих только и знала что валяться в капоте на диванах. Гнус предложил развлечь ее уроками греческого языка. Она наотрез отказалась. Как-то вечером, сидя в театре, она узнала в актрисе, исполнявшей роль кухарки, свою старую знакомую.

— Ей-богу, это же Гедвиг Пилеман! И подумать, что они ее взяли, таланту у нее ни на грош!

Она рассказала пропасть всяких гадостей из жизни подруги и в заключение добавила:

— Слушай-ка, пусть она к нам придет!

Пилеман пришла раз-другой, и артистка Фрелих, желая пустить ей пыль в глаза, стала потчевать ее изысканными завтраками и ужинами. Теперь на диванах возлежали уже две дамы вместо одной; они курили и предавались давно надоевшим воспоминаньям. Гнуса мучила совесть из-за того, что они скучают. Он чувствовал себя обязанным развлечь их, но не знал как, да и заботы его одолевали. Едва у дверей раздавался звонок, он вскакивал и бросался в прихожую. Дамы заметили, что он никогда не позволял горничной открыть дверь.

— Одно из двух, — решила артистка Фрелих, — либо он готовит мне сюрприз, либо мне изменяет. Мой старикашка — малый не промах!

В один прекрасный день пришло письмо из Гамбурга от обоих приятелей. Осенью они собираются поехать морем к берегам Испании и дальше до Туниса. Гнус и его супруга непременно должны составить им компанию.

— Что же, — сказала артистка Фрелих, — и это дело. Двинем к дикарям. Ты тоже должна поехать с нами, Пилеман, выпроси себе отпуск. Выкрасимся коричневой краской, завернемся в простыни, а я еще надену диадему, в которой я выступала, когда была артисткой.

Пилеман не трудно было уговорить. Гнуса вообще не спросили, дамы только удивлялись, что он не выказывает воодушевления. Он отмалчивался, покуда не ушла Пилеман, а затем откровенно признался: у него нет денег.

— Не может быть, — крикнула артистка Фрелих. — Как это так — профессор и без денег!

Гнус смущенно заулыбался. У него имелись сбережения — тридцать тысяч марок. Но они разошлись: меблировка квартиры, туалеты, развлечения. Текущие расходы значительно превышают его пенсию. Гнус выложил на стол перехваченные у дверей письменные напоминания о долгах от всевозможных поставщиков, рестораторов, портных. Задыхаясь от ненависти и унижения, он рассказывал об уловках, к которым вынужден прибегать, чтобы оттянуть приход судебного исполнителя — теперь уже ненадолго.

У артистки Фрелих был испуганный и виноватый вид. Право же, она ничего дурного не думала. Ну, теперь всему этому крышка, а те два дурака могут одни отправляться к дикарям. Сегодня на обед будет только суповое мясо, хотя на кухне уже жарится гусь, на ужин они обойдутся кровяной колбасой; кроме того, она опять начнет учиться греческому языку, так как это всего дешевле. Гнус умилялся и заверял, что он — ясно и самоочевидно — помнит о своей обязанности доставлять артистке Фрелих все, что ей требуется.

— Ах да, — вспомнила она, — бронзовые туфли за полсотенки.

Она немедленно послала Пилеман письменное извещение: «Мы сидим без денег». На худой конец и это было разнообразием.

Пилеман решила: Гнус должен давать уроки.

— Да, но моего мужа здесь все поголовно ненавидят, — заметила артистка Фрелих.

Пилеман, гордясь возможностью быть полезной, объявила:

— Я пришлю ему своего друга, пускай общиплет его хорошенько. Я ничего не буду замечать.

— Лоренцена, виноторговца? Ни черта не получится. Это бывший ученик Гнуса, он мне им все уши прожужжал. Он говорит, что против тебя ничего не имеет, но твоего дружка на порог не пустит… А если я даже его уговорю, то Лоренцен сам не захочет с ним связываться.

— Ну, ты меня не знаешь, — возразила Пилеман. — Я поставлю вопрос: или — или.

Гнусу было объявлено, что Лоренцену необходим греческий язык, потому что он торгует греческими винами, а следовательно, Гнус должен давать ему уроки. Гнус очень встревожился, но не возражал. Взволнованный, с коварной усмешкой на устах, он заговорил о многочисленных провинностях и попытках к мятежу ученика Лоренцена, который тоже называл его «этим именем», но сцапать Лоренцена Гнусу никогда не удавалось.

— Ну что ж, — вдруг перебил он сам себя, — время еще не ушло. — И обращаясь к жене: — Ты помнишь, душенька, людей, что подняли такой шум при нашем бракосочетании и даже увязались за экипажем…

— Да ладно, — прервала его артистка Фрелих. Ей не хотелось, чтоб он при Пилеман об этом распространялся.

Гнус не дал себя остановить:

— …банду, которая — опять-таки в свою очередь — бежала за нашим экипажем, дебоширила и предавалась посторонним занятиям у самого подъезда ратуши; помнишь булыжник, который испачкал твое атласное платье, когда ты садилась в карету? Так вот, мне удалось твердо установить, что среди этих головорезов, бесстыдно выкрикивавших мое имя, был и ученик Лоренцен.

— Ну, я ему задам! — вмешалась Пилеман.

— К сожалению, мне не удалось его сцапать, — продолжал Гнус. — У меня не было доказательств. А теперь пусть изучает греческий. Мне многих не удалось сцапать. Пусть бы все занимались греческим.

Лоренцен явился и был благосклонно принят. Под предлогом розысков недостающего карандаша или тетрадки Гнус то и дело призывал артистку Фрелих и умело втягивал ее в разговор. Сначала ей пришлось похвалиться перед Лоренценом своими познаниями в греческом языке, затем завязалась беседа на более современные темы. Тон у Лоренцена был снисходительно-иронический. Мало-помалу он от него отказался, увидев, с какой непринужденной грацией движется среди своей солидной буржуазной мебели артистка Фрелих; она была одета лучше его жены, которая всегда так возмущалась ею в театре, а легкий грим, известная примесь уличного жаргона и небольшая доза комедиантства были, право же, недурной приправой к семейным будням. Ну и ловкач этот Гнус! Его уж, конечно, не тянет ни в клуб, ни в какие-нибудь там злачные места. Высокомерие Лоренцена по отношению к чете Гнус сменилось липучей угодливостью.