Сонаты: Записки маркиза де Брадомина

— У тебя руки скорбящей божьей матери, — сказал я.

Она улыбнулась:

— У меня руки покойницы.

— Для меня ты чем бледнее, тем красивее.

Глаза ее засветились счастьем:

— Правда? Правда? Я все еще нравлюсь тебе, ты все еще меня чувствуешь?

Она обняла меня и рукою приподняла груди — белоснежные розы, которые дрожали, как в лихорадке. Тогда я крепко ее обнял и вдруг, в разгаре желания, меня охватили угрызения совести — я испугался, что она может умереть у меня на руках. Я услыхал ее вздохи, и мне стало казаться, что это агония. Я поцеловал ее, весь дрожа, словно принимая причастие. Со скорбным и еще не изведанным дотоле сладострастием душа моя опьянялась ароматом этого больного цветка, который обрывали по лепестку мои благоговейные и нечестивые пальцы. Ее полные страсти глаза открылись и встретились с моими. Ах! Я угадал в них великое страдание. На следующий день Конча уже не могла встать.

К вечеру хлынул ливень. Я уединился в библиотеке и читал там «Цветник божьей матери» — сборник проповедей, составленный епископом Коринфским, доном Педро де Бенданьей, строителем дворца. По временам я отвлекался от чтения, слушая завывание ветра в саду и шелест сухих листьев, которые вихрями неслись по аллеям вековых мирт. Голые ветви деревьев стучались в стекла запертых окон. В библиотеке царила монастырская тишина, священный покой учености. Слышно было, как дышат старинные ин-фолио в пергаментных переплетах, книги по гуманитарным наукам и богословию — предметам занятий епископа. Неожиданно я услыхал громкий голос. Он звал меня из глубины коридора:

— Маркиз!.. Маркиз де Брадомин!

Положив развернутый «Цветник» на стол, чтобы не потерять страницу, я встал. Дверь отворилась, и в ту же минуту дон Хуан Мануэль появился на пороге, отряхая стекавшую с плаща воду:

— Худой вечер, племянничек!

— Худой, дядюшка!

Этими словами родство наше было скреплено.

— Ты тут все взаперти читаешь? Послушай, дорогой мой, ты же так ослепнешь!

Он подошел к камину и стал греть над огнем руки:

— Дождь-то какой полил! Прямо ледяной!

Потом он повернулся спиной к огню и, выпрямившись, воскликнул своим вельможным голосом:

— Племянник, ты унаследовал манию своего деда. Тот тоже проводил целые дни за чтением. На этом он и помешался. А что это за книга?

Его глубокие зеленоватые глаза устремили на «Цветник божьей матери» взгляд, полный презрения. Он отошел от огня и сделал несколько шагов по библиотеке, звякая шпорами. Вдруг он остановился:

— Маркиз де Брадомин, во дворце Брандесо больше не осталось крови Христовой!

Поняв, чего он хочет, я поднялся. Дон Хуан Мануэль величественно протянул руку, чтобы меня удержать:

— Не смей никуда ходить! Неужели во всем дворце не найдется слуг?

И из глубины библиотеки он принялся кричать:

— Арнелас! Брион! Идите кто-нибудь поскорее!

Он начал уже терять терпение, когда в дверях появился Флорисель:

— Что прикажете, крестный?

Он поцеловал руку идальго, а тот погладил его по голове:

— Принеси-ка мне красного вина, того, что из Фонтелы.

И дон Хуан Мануэль снова стал расхаживать по библиотеке. Время от времени он останавливался перед огнем и грел свои бледные, бескровные, костлявые руки, похожие на руки короля-аскета. Несмотря на годы, убелившие его сединою, он продолжал оставаться таким же высокомерным и гордым, как в лучшую пору своей жизни, когда он служил в личной гвардии короля. Он уже долгие годы пребывал в своих лантаньонских владениях, ведя там жизнь помещика — торгуя на ярмарках, играя в соседних поместьях в карты и трапезничая с аббатами на всех праздниках. С тех пор как Конча уединилась во дворце Брандесо, его часто можно было встретить и там. Он привязывал лошадь у ворот сада и с громкими криками входил во дворец. Он требовал вина и пил до тех пор, пока не насыщал в кресле. Проснувшись, будь то день или ночь, он кричал, чтобы ему взнуздали лошадь, и, покачиваясь в седле, возвращался к себе в поместье. У дона Хуана Мануэля было пристрастие к фонтельскому вину, хранившемуся в большой бочке, которая напоминала о времени владычества французов. В нетерпении, оттого что вино все еще не несли из погреба, он остановился посреди библиотеки:

— Все никак принести не могут! Может, они еще только виноград собирают?

Весь дрожа, появился Флорисель с кувшином, который он поставил на стол. Дон Хуан Мануэль скинул свой плащ и уселся в кресло:

— Маркиз де Брадомин, могу тебя уверить, что вино это — самое лучшее в округе. А то, что в графстве делают, знаешь? То — лучше всех. И если бы еще виноград брали отборный, лучше вина и на свете бы не было.

С этими словами он наполнил бокал, который был из граненого хрусталя с крестом Калатравы на дне — один из тех тяжелых старинных бокалов, которые напоминают о монастырских трапезных. Дон Хуан Мануэль пил спокойно, неторопливо, опустошая бокал до дна и наливая его снова.

— Племяннице моей надо было пить так, как я. Не была бы она такой, как сейчас!

В эту минуту на пороге библиотеки появилась Конча, влача за собою шлейф своего монашеского платья. Улыбаясь, она сказала:

— Дядя дон Хуан Мануэль хочет, чтобы ты ехал с ним. Я тебе говорила. Завтра у нас престольный праздник святого Росендо Лантаньонского. Дядя уверяет, что тебя будут принимать с почетом.

Дон Хуан Мануэль высокомерно кивнул головою в знак согласия:

— Ты знаешь, что уже в течение трех столетий маркизы де Брадомины пользуются особой привилегией — их принимают с почетом в приходских церквах святого Росендо Лантаньонского, святой Байи Кристамильской и святого Мигеля Дейрского. Эти три прихода были созданы на средства Брадоминов. Верно ведь, племянник?

— Верно, дядюшка.

Конча не дала ему договорить.

— Не спрашивайте его, — вскричала она со смехом. — Это очень печально, но последний маркиз де Брадомин обо всех этих вещах понятия не имеет.

Дон Хуан Мануэль многозначительно покачал головой:

— Я это знаю! Я должен это знать!

Конча опустилась в кресло, в котором я только что сидел, открыла «Цветник божьей матери» и назидательным тоном сказала:

— Я уверена, что он даже не знает происхождения рода Брадоминов!

Дон Хуан Мануэль обернулся ко мне и сказал великодушно и примиряюще:

— Не обращай внимания! Твоя кузина хочет тебя разозлить!

— Знал бы он хотя бы, из каких частей состоит герб славного рода Монтенегро! — не унималась Конча.

Дон Хуан Мануэль нахмурил свои густые седые брови:

— Это и малые дети знают!

— Потому что это знаменитейший из всех испанских родов! — добавила Конча с улыбкой, в которой была тонкая и нежная ирония.

— Испанских и германских, дорогая моя. По линии галисийских Монтенегро мы происходим от немецкой императрицы. Это единственный из испанских гербов, в котором металл наложен на металл: золотые шпоры на серебряном поле. Род Брадоминов тоже очень древний. Но изо всех титулов твоего рода — маркиза де Брадомина, маркиза де Сан-Мигеля, графа Барбансона и сеньора де Падина — самый древний и самый славный титул — это последний. Он восходит к Роланду ^{50} — одному из двенадцати пэров. Вы уже знаете, что Роланд не погиб в Ронсевале, как то утверждают историки.

Ничего этого я не знал, но Конча кивнула головой в знак того, что я обо всем осведомлен. Она-то уж, без сомнения, знала эту семейную тайну. Осушив еще один бокал, дон Хуан Мануэль продолжал:

— Сам-то ведь я происхожу от Роланда — вот почему мне все так хорошо известно! Роланд спасся. Он добрался в лодке до острова Сальвора и, завлеченный сиреной, потерпел крушение у его берега. Там у сирены родился от него сын, которого в честь Роланда назвали Падином, а это ведь то же самое, что Паладин. Вот почему сирена обнимает и поддерживает твой герб в лантаньонской церкви.

Он подошел к окну и посмотрел сквозь стекло, не прекратился ли дождь. Солнце едва проглядывало из-за густых туч. Несколько мгновений дон Хуан Мануэль присматривался к небу. Потом он вернулся к нам: