Первый удар. Книга 2. Конец одной пушки

Анри и Полетта от всей души смеются. Они идут, держась за руки, а велосипед Анри ведет справа от себя.

— Иветта очень независимая женщина, — продолжает Деган. Чувствуется, что он гордится женой.

Они доходят до здания школы. Но у дверей доктор говорит:

— Может быть, не стоит заходить? Уже поздно. Да и машина там брошена…

— Сынишка… — тихо шепчет Полетта на ухо Анри.

— Да, да, — отвечает Анри и говорит Дегану — Все-таки, если вам не трудно, зайдите к нам, пожалуйста. У малыша до сих пор не прошел ожог. Мы немножко беспокоимся.

— Ну что ж, зайду, поглядим, — сразу соглашается доктор, как будто обрадовавшись предлогу.

Полетта зашла за ключами к Жоржетте. Та еще не ложилась и сказала ей:

— Твои малыши спят без пробуду. Я три раза заходила. На каком бочку заснули, так и лежат. Не то что мои, особенно младший. Такой беспокойный ребенок…

Входит Люсьен, муж Жоржетты, вместе с Гиттоном.

— Как бы они не застряли в поле среди ночи. В телеге-то плохо ехать по снегу, — говорит Гиттон.

Речь идет о крестьянах, приезжавших на собрание. И тут Полетта вспомнила о пакетике, который Гиттон сунул ей на обратном пути в карман. Она опустила туда руку, потрогала: что-то холодное и влажное. Похоже, что это кусок масла. Наверно, Гиттон по дороге со многими поделился: когда он выходил из кабачка, у него карманы куда больше оттопыривались.

— Не хочется его будить. Но перевязка мне не нравится, — говорит доктор и осторожно приподняв ручку ребенка, кладет ее себе на ладонь.

— Он вечно пачкается, когда играет, — смущенно оправдывается Полетта. — А внутри чисто, я каждый день меняю, посмотрите сами! Сверху надо широким бинтом завязывать, а этот, конечно, не очень подходит, но у меня другого нет.

Доктор опустился на одно колено у кровати, перед которой постлана была шерстяная тряпка — кусок старого джемпера, служивший ковриком, чтобы по утрам детишки не ступали босиком на каменный пол.

— Не обращайте внимания, — извиняется Полетта. — Мы этим старым пальто покрываем детей поверх одеяла, зимой ведь холодно.

Стоя позади доктора, Анри тихонько прикасается к руке Полетты. Он знает, что испытывает жена, когда к ним приходят посторонние, особенно в спальню, — у них так бедно!

— Да вы не стесняйтесь меня, — шепотом говорит Деган. — И помолчите! Я попробую осмотреть ему ручонку осторожно. Авось, не разбудим малыша.

Полетта и Анри, тревожно переглянувшись, стали смотреть через плечо доктора, как он снимает бинт со свисающей ручки ребенка. Мальчик не пошевельнулся. Он крепко спал, повернувшись лицом к сестренке, а та лежала в весьма живописной позе: одна рука закинута над головой, как у танцовщицы, другая прижата к сердцу. Ротик приоткрыт, и на губах играет улыбка — словно маленькая Спящая красавица видит в волшебном сне прекрасного принца и чарует его в веселой беседе. Только дети могут спать так крепко… Полетта и Анри стоят, затаив дыхание, боясь помешать доктору. У обоих слегка щемит сердце — вот сейчас спадет бинт, и они увидят большой красный и желтый ожог на детской беспомощной ручонке…

— Ничего страшного! — прошептал доктор, сняв бинт и поворачивая руку мальчика к свету, падавшему из кухонной двери. — Пока, пожалуй, я завяжу этой же тряпкой.

И оторвав грязный конец бинта, он ловкими движениями накладывает повязку. Когда он кончил и засунул маленькую ручку под одеяло, Полетта и Анри встали одновременно с ним и одновременно с ним глубоко вздохнули, словно им всем троим удалось сделать что-то очень трудное.

Все возвращаются на кухню, и Полетта тихо прикрывает дверь в комнату.

— Мне хотелось побеседовать с вами о движении за мир, — говорит доктор, обращаясь к Анри. — Но сейчас уже поздно. Вы не могли бы зайти ко мне завтра, во второй половине дня? Я сделаю мальчику перевязку и дам вам с собой два-три бинта и все, что нужно. А если и вы тоже придете, — говорит он Полетте, — вот вам и случай переговорить с моей женой. Приходите!

— Завтра никак не сможем, — отвечает Анри. — Днем у нас устраивается елка для детей, а потом они пойдут в школу на елку.

— Да, я и забыл! Мы тоже что-то дали для елки. И Пьеро собирался подарить кое-какие свои игрушки. Тогда приходите в воскресенье утром… С рукой у вашего сынишки ничего страшного, можно подождать денек.

Полетта и Анри не отвечают ни да, ни нет. Их несколько пугает это приглашение. Полетта очень застенчива с чужими. Правда, в словах доктора нет и тени высокомерия. Не в этом дело. Дегана, конечно, несколько поразила бедность обстановки — и в спальне и на кухне голые стены, большое окно ничем не занавешено, и в него глядит черная ночь. А все-таки доктор почувствовал, как почувствовал позавчера и Андреани, что Полетта и Анри — люди одного с ним уровня. И для этого у Дегана еще больше причин, чем у Андреани. В его глазах этот докер и его жена — не только Анри и Полетта, за ними он чувствует коммунистическую партию, что-то очень большое и значительное. Они, конечно, не станут ни с кем разговаривать заискивающим тоном… Да и доктору Дегану совсем не свойственно мнить себя выше рабочих.

Но все же Полетте совсем не улыбается мысль о визите, который они должны нанести доктору всей семьей. Ей совсем не хочется идти в красивый особнячок на бульваре Жан-Барта, где она уже была один раз на врачебном приеме. Анри тоже не хочется идти. И все же, когда Деган, прощаясь, сказал: «Значит, будем ждать вас в воскресенье», они смущенно отвечают:

— Спасибо, придем.

— Хоть бы он послушался меня, — говорит Анри и машет в окно доктору. — Ехал бы лучше по шоссе. Путь в три раза длиннее, но зато уж не попадешь в какую-нибудь яму. Дороги-то ведь не видно, не заметишь следы колес, которые мы оставили, когда ехали сюда…

— Мы пойдем к ним?

— Теперь уж неудобно не пойти.

— В гости? Неприятно…

— А может, нам только так кажется… Посмотрим. — Анри садится за стол и со вздохом говорит: — Ну и денек! Теперь скажи, на самом деле все хорошо сошло?

— По-моему, да.

— Значит вдвоем с тобой мы сегодня провели три собрания. Хорошо, если бы все так делали.

— Да, теперь собрания играют большую роль в жизни. Никогда еще так не было… — И Полетта вспоминает об Армане Виньероне, о том, что ему принесло собрание его комитета и собрание комитета защиты.

— Пожалуй, мы даже не всегда сознаем, какое большое значение имеют теперь для людей собрания, — говорит она. — Мы иногда организуем собрания как-то механически. А ведь когда столько важных дел, важных событий, люди сами тянутся друг к другу, им хочется поговорить между собой, у них появляется чувство товарищества. Ты как думаешь?

— Согласен. А представь себе, некоторые смотрят на собрания, как на какую-то формальность, не связанную с насущными нуждами — для них это все равно, что пойти в кино или на рэгби.

Полетта права, жизнь стала такой тревожной, все бурлит, и собрания возникают как-то сами собой, как пузыри в поднимающемся тесте. Собрания стали средоточием напряженной жизни.

— Стоит только вдуматься, что́ иногда кроется за какой-нибудь самой обыкновенной фразой человека, выступающего на собрании… — говорит Анри и вдруг, без всякого перехода, добавляет: — Перекусим все-таки перед сном.

И тут же, услышав шум отъезжающей машины Дегана, он вспоминает, что забыл на заднем сидении сумку. А в ней утка! Вот тебе и зажарили на праздник! Но он не успел выругаться, так как Полетта сказала:

— У меня ничего нет, кроме хлеба и кофе. Подожди, еще есть масло!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Большая семья

— Что? Еще письмо от моей парижаночки?

Жоржетта стояла в коридоре с почтальоном — отдав ей письмо, он не спешил уйти. Их немедленно окружили женщины. Все они теперь встречали почтальона, как хорошего знакомого. Первые дни он просто опускал всю почту в общий ящик, висевший на входной двери. Потом завел привычку подниматься наверх и разносить письма по комнатам, вручая их адресатам в собственные руки. Конечно, корреспонденция у них не так уж велика, но все же то один, то другой что-нибудь да получит, и почтальон приходил в здание почти ежедневно. Когда жили в поселке, его видели только от случая к случаю, где уж тут познакомиться и подружиться. А теперь почтальон как-то связывает свою жизнь с жизнью людей, которым он доставляет письма, и сам как будто становится участником горестей и радостей, принесенных им. Если вести в письме хорошие, он весело потирает руки и не откажется от предложенного стакана вина, а если пришли печальные известия, он умеет сказать утешительное или ободряющее слово. Почтальон стал своим человеком в каждой семье, а люди живут здесь в такой близости, какой у них прежде не было, — как будто составляют одну большую семью, в которой больше пятидесяти детей. Здание школы оказалось для почтальона уютной гаванью в его ежедневных путешествиях.