Темные зеркала. Том второй (СИ)

« – Валентин сумел распознать твою склонность к суициду, и если бы опыт оказался удачным – без зрителей он не имел бы смысла. Но когда ты выскользнул из его ласковых объятий, вся эта свора торжественно накинулась на меня. Еще бы, ведь мы подставили ножку их гуру. А за своего гуру каждый прихожанин готов кинуться в бой. И тогда за психологическими играми может придти откровенное физическое насилие. Это опасные игры, а когда режиссер дурак и болен манией величия, то они опасны вдвойне. Я не хочу быть жертвой идиотов”. Из тебя получилась очень плохая жертва. Успокойся.

Ну, перестань. Это же просто слова. Нет, я не хочу задеть тебя. Просто я еще не изобразил Маргариту в ярости. Ты, что же хочешь, чтобы портрет удался только наполовину?

Что значит, издевайся над своим фавном? Как мне над ним издеваться, если он не говорит по-человечески? Физически что ли? А потом, вы все меня бросите – и я останусь один? Ну, ухмыльнись, красавица ты моя.

А все-таки, я не хотел бы быть на месте Валентина в тот день. Ты же его изничтожила, смешала с прахом, не считаясь с моими чувствами. Я пожалел его тогда какой-то презрительной жалостью. Как плохо все закончилось! Одним махом и всё, всё, всё...

Тогда ведь на лекции оказалось особенно много слушателей. Мы заняли малый зал. А в перерыв все вылезли наружу – покурить. Все твои экстрасенсы дымили как лошади. Это называется “здоровый образ жизни”.

Мы с тобой тогда тоже вышли покурить, и тут к нам метнулось что-то безобразное, оранжевое, разъяренное...

Это был Валентин в ярко-оранжевой майке. Он навис над ними, словно ярмарочный шатер. Худой длинный Макс был ниже на полголовы, а о Маргарите и говорить нечего – она просто потерялась в оранжевой тени. Он в упор разглядывал их серыми невыразительными глазами. Макс впервые заметил, какие у Валентина маленькие глаза. Но обдумать, как следует, это открытие не успел, потому что Валентин вдруг начал орать. И орал так, что привлек внимание огромной толпы, которая была не прочь отвлечься от потусторонних проблем и всласть позубоскалить на счет ближнего. Экстрасенсы разом прислушались и принялись глядеть во все глаза. Да и было на что засмотреться – уравновешенный насмешливый Валентин взорвался:

– Ты была такая чистая! – кричал он Маргарите. – И связалась с этим, с этим... – он подобрал хороший эпитет, во всяком случае, сильный. – Посмотри на себя, на что ты похожа? Что это такое на тебе надето?

Маргарита повиновалась и тупо посмотрела на свои садистские босоножки, которые на самом деле были национальной индийской обувью. И которыми она имела все основания гордиться.

– А ты! А ты... опять влез, куда не просят. Ты мне всю жизнь переломал, как хотел.

Макс смотрел ошалелыми глазами. Но, даже не пытался вставить хотя бы слово в этот поток брани – да, это было и невозможно. Маргарита тоже ничего не говорила. Макс обеспокоено повернулся к ней. Его поразило неживое выражение ее лица – серая неподвижная маска с бесцветными губами. Глаза смотрели на Валентина, но взгляд их, казалось, был направлен куда-то вглубь ее головы. Это был перевернутый обратный взгляд. И Макс по-настоящему испугался.

– Я вас любил, а вы мне изменили! – Продолжал вопить Валентин. – Пусть его даже не так сильно. Но тебя-то, тебя...

Может быть. Может быть, он и любил их. Раздельно и по-разному. После ночи, проведенной с Маргаритой, спешил на свидание к Максу. А вот эти двое не захотели делиться. И почему-то заслуженное возмездие не постигло ни одного из них. Они сами решили все. Как они смели!

– Я вас любил, а вы мне изменили!

В толпе послышался смех. Все это было смешно, и, наверное, глупо. Маргарита молчала.

И вдруг Макс ощутил, что воздух сгущается, и начинает давить на голову, на плечи. Будто бы он находился под толщей воды. Замолчали экстрасенсы. Кто-то ойкнул. Маргарита, до сих пор стоявшая неподвижно, пошевелилась и двинулась прямо на Валентина. Было что-то неестественное в ее походке. Так мог бы двигаться робот. Каждый ее шаг звучал в плотном воздухе как глухой удар сердца.

– Ведьма! – услышал Макс чей-то шепот за спиной, но не смог обернуться.

И тут она засмеялась. Она шла и смеялась, а Валентин пятился от нее, замолчав на полуслове. Невыносимая тяжесть заставила Макса прислониться к стене. Зажужжала и с треском погасла лампа дневного света. И Валентин начал отступать. Он пятился, Маргарита наступала. И в глубокой тишине змеиным шипением раздались ее слова:

– Ты проиграл. Иди и выпей море.

В этот момент Макс, наконец, понял, что Валентин потерян навсегда. Что в спектакле, поставленном Маргаритой, отыгран последний акт, за которым должно следовать уже что-то совсем другое. “Что ж, она ему отомстила, но я – то – не оказался ли я всего лишь орудием ее мести? Оба они режиссеры, выдирающие друг у друга пальму первенства. Оба они равны в глазах этой публики, что стоит за моей спиной. Но где я сам в этой истории?”..

Мысль эта осталась с ним и отравила ему радость жизни. Смутный образ того, что могло бы быть, неизменно маячил между ним и Маргаритой – сидел за их столом, лежал в их постели. Макс не мог обойтись без Маргариты, но и не мог избавиться от призрачного присутствия Валентина. Очевидно в написание “системы Хо” вкралась ошибка.

“Мое дело предостеречь тебя, иначе нам обоим придется разыскивать эту ошибку. Неправильное написание графемы называется Бо. Бо – недоверие между нами, гнев, зависть, ложь, но самое большое Бо – предательство. Система мгновенно замкнется на себя, и тогда придется бегать по кругу и разыскивать ошибку. Но мало ее найти – ее нужно так же и исправить. Ты знаешь, что такое карма? Это твой урок на всю цепочку жизней, это твой путь. Когда ты отягощаешь ее – то вяжешь узлы и петли, и сам же потом не можешь из них выйти. Чтобы решить это – одной жизни может не хватить”.

Макс встряхивает чашку, и муть словно раскалывается на ровные квадраты, и напоминает ему рассохшуюся на солнце глину.

Кофе остыл. Он чуть теплый и несладкий, и напоминает по вкусу пережаренные желуди. Макс отставляет чашку и направляется к выходу.

Толстая уборщица смотрит ему вслед – ей кажется, что она его уже видела здесь.

Он садится в такси и едет по ночному городу, не глядя на дорогу, потому что эту дорогу он видит и с закрытыми глазами. Он слишком хорошо знает ее и поэтому весь путь фокусируется в его мозгу в одну единственную мысль – когда уже все это кончится?

Он поднимается по лестнице и входит в свою квартиру. Обшарпанная белая комната пуста, на столе недопитая вода в стакане, в углу – мольберт.

Макс разворачивает мольберт к себе и долго смотрит на портрет. И вдруг начинает говорить вслух: – Опять. Как же я мог снова написать такое. И всякий раз так получается – стоит только ее проводить, и портрет превращается в уродство. Ну, что здесь изображено? Не женщина, совсем не женщина. Просто химера какая-то. Значит – опять сначала?

Он начинает методично соскребать с холста краску, чистит его, наносит свежую грунтовку. Его движения автоматичны, в пустом взгляде – обреченность. Он уничтожает свою картину, как делал уже десятки раз.

– Все будет в порядке, – наконец, говорит он, разглядывая белое окно обновленного холста. Потом смотрит на старый манекен, сидящий на стуле. Манекен изображает женщину с черными волосами, жесткое тело из папье-маше задрапировано в лиловое кимоно. – Марго, – обращается к нему Макс. – Как хорошо, что ты вернулась – у нас тут опять неполадки с портретом. Начнем-ка работать, ведь через месяц тебе снова улетать. Может быть, в этот раз все получится?