Мадонна будущего. Повести

С этим она была согласна; только от манеры, в которой он свою мысль выразил, на нее, видимо, повеяло холодом.

— Надеюсь, — сказала она, — ты, по крайней мере, будешь вести себя с ним пристойно.

— Предоставлю судить тебе. Сделать ведь ничего нельзя — время безвозвратно упущено. Я, конечно, не стану его обманывать, разве, пожалуй, чуть-чуть развлекусь на его счет.

Скрипки еще звучали, и Мод, немного помедлив, шепнула:

— Все-таки ты им кормился. То есть ты ими кормишься — им и ему подобными.

— Совершенно верно… а потому терпеть их не могу.

Она снова помедлила:

— Знаешь, не надо бросаться хлебом своим насущным, да еще с маслом.

Он вперил в нее взгляд, будто словил на намеренном и малоприятном, мягко говоря, назидательстве:

— Вот уж чего я ни в каких обстоятельствах не делаю. Но если хлеб наш насущный — пробивать дорогу всем и каждому, то в наших же интересах не давать им вертеть собой. Не им толкать меня туда-сюда, сегодня так, завтра этак. Попался — сам пусть и выкручивается. А для меня удовольствие — смотреть, сумеет ли.

— А не в том, чтобы ему, бедняге, помочь?

Но Байт был совершенно непреклонен:

— Черта лысого ему поможешь. Он с первого своего младенческого писка признает лишь один вид помощи — чтобы о нем эффектно — словцо-то какое, пропади оно пропадом — сообщали публике, а другая помощь ему ни к чему. Так что прикажешь делать теперь, когда нужно все это, напротив, прекратить, когда нужен особого рода эффект — вроде люка в пантомиме, куда наш голубчик исчезнет, когда потребуется. Сообщить, что он не хочет, чтобы о нем сообщали, — не надо, не надо, пожалуйста, не надо? Ты представляешь себе, как великолепно это будет выглядеть в наших газетах? А в заголовках американских газет? Нет, пусть умрет так, как жил — Газетным Кумиром на Час.

— Ах, — вздохнула она, — все это безобразно. — И без всякого перехода: — Что же, по-твоему, с ним случилось?

— Что, собственно, ты хочешь знать? Какие безобразные подробности тебя интересуют?

— Я только хотела бы знать: по-твоему, он и впрямь попал в большую беду?

Молодой человек задумался:

— Вряд ли все сразу у него пошло прахом — нет. Пожалуй, дама, на которой он собрался жениться, к нему переменилась — не более того.

— Как? Я думала — при той куче детей, вокруг которых столько шума, — он уже познал брачные узы.

— Естественно, иначе как бы он мог устроить такой бум вокруг болезни, смерти и похорон этой бедной леди, своей жены. Разве ты не помнишь? Два года назад. «Как нам дали понять, сэр А. Б. В. Бидел-Маффет, кавалер ордена Бани, член парламента, настоятельно просит не посылать цветы на гроб его покойной супруги, досточтимой леди Бидел-Маффет». И тут же, на следующий день: «Мы уполномочены заявить, что повсеместно господствующее мнение, будто сэр А. Б. В. Бидел-Маффет возражает против возложения цветов во время погребального обряда при захоронении его покойной супруги, досточтимой леди Бидел-Маффет, зиждется на неверном истолковании личных взглядов сэра Бидел-Маффета. Многочисленные и разнообразные цветы и венки, доставленные на Куинз-Гейт-Гарденс, явились неоценимым источником удовлетворения, насколько это возможно в его обстоятельствах, для убитого горем джентльмена». И новый виток на следующей неделе: несколько неизбежных строк под соответствующим заголовком — замечания убитого горем джентльмена на тему о цветах на похоронах как обычае и прочем, высказанные им под сильным давлением, быть может, не всегда уместным, со стороны молодого растущего журналиста, всегда жадного до правдивого слова.

— Догадываюсь, о каком молодом и растущем речь, — после секундной паузы обронила Мод. — Так это ты его подбил?

— Что ты, дорогая. Я пыхтел в самом хвосте.

— До чего же ты циничен, — бросила она. — Дьявольски циничен.

— Да, циничен. На чем и поставим точку. — И тут же вернулся к оставленному было предмету: — Ты собиралась мне поведать, чем он известен, этот Мортимер Маршал.

Но она не поддержала его: ее любопытство к другой затронутой в их беседе теме еще не было утолено.

— Ты точно знаешь, что он снова женится, этот убитый горем джентльмен?

Вопрос вызвал у него раздражение.

— Ты что же, голубушка, ослепла? Все это нам уже преподносили три месяца назад, потом перестали, потом преподнесли вновь, а теперь никто не знает, с чем мы имеем дело. Только я ничего не исключаю. Забыл, как эту особу зовут, но она, возможно, богата и, возможно, добропорядочна. И вполне возможно, поставила ему условие, чтобы духу его не было на той арене, где он единственно сумел обосноваться.

— В газетах?

— В ужасных, грязных, вульгарных газетах. Она, может, потребовала — не в полный голос, но четко и ясно, и я такой возможности не исключаю, — чтобы сначала он расстался с газетами, а уж потом состоится разговор, потом она скажет «да», потом он получит ее деньги. Вот это я вижу — уж яснее некуда: ему нужны деньги, необходимы, отчаянно, позарез; нужда в деньгах, пожалуй, и загнала его сейчас в яму. Он должен что-то предпринять — он и пытается. Вот тот побудительный мотив, которого недоставало в нарисованной нами позавчера картине.

Мод Блэнди внимательно все выслушала, но эти рассуждения ее, по всей видимости, не убедили.

— Нет, случилось что-то другое, и худшее. Ты это так толкуешь, чтобы твоя беспощадность в практических делах — а тебе этого от меня не скрыть — выглядела не столь уж бесчеловечной.

— Ничего я не толкую, и мне совершенно все равно, что там с ним случилось. С меня достаточно той поразительной — великолепной — «иронии», которая тут заключена. А вот ты, я вижу, напротив, порываешься истолковать его дела в смысле — как ты выразилась? — «худшее». Из-за своего романтизма. Ты видишь все в мрачном свете. Но ведь и без того ясно — он свою распрекрасную невесту потеряет.

— Ты уверен, что потеряет?

— Этого требуют высшая справедливость и мои интересы, которые тут замешаны.

Но Мод продолжала гнуть свое:

— Ты, если не ошибаюсь, никого не считаешь добропорядочным. Так где же, помилуй, отыскать женщину, которая ставит подобное условие?

— Согласен, такую найти нелегко. — Молодой человек помолчал, соображая. — И если он нашел, ему очень повезло. Но в том-то и трагизм его положения: она может спасти его от разорения, но вот, поди ж ты, оказалась из тех странных созданий, чье нутро не все переваривает. Надо нам все-таки сохранять искру — я имею в виду искру порядочности, — и, кто знает, может, она и тлеет в сем сосуде скудельном.

— Ясно. Только зачем столь редкостному женскому сосуду признавать себя сходным со столь заурядным мужским? Он же — сплошная самореклама, и для нее куда естественнее испытывать к нему отвращение. Разве не так?

— Вот уж нет. Что-то не знаю никого, кто испытывал бы к нему отвращение.

— Ты первый, — заявила Мод. — Убить его готов.

Он повернулся к ней пылающей щекой, и она поняла, что коснулась чего-то очень сокровенного.

— Да, мы можем довести до смерти. — Он принужденно улыбнулся. — И вся прелесть этой ситуации в том, что можем сделать это совершенно прямым путем. Подвести к ней вплотную. Кстати, ты когда-нибудь его видела, Бидел-Маффета?

— Помилуй, сколько раз тебе говорить, что я никого и ничего не вижу.

— Жаль, тогда бы поняла.

— Ты хочешь сказать, он такой обаятельный?

— О, он великолепен! И вовсе не «сплошная самореклама», во всяком случае, отнюдь не выглядит напористым и навязчивым, на чем и зиждется его успех. Я еще посмотрю, голубушка, как ты на него клюнешь.

— Мне, когда я о нем думаю, от души хочется его пожалеть.

— Вот-вот. Что у женщины означает — без всякой меры и даже поступаясь добродетелью.

— А я не женщина, — вздохнула Мод Блэнди, — к сожалению.

— Ну, в том, что касается жалости, — продолжал он, — ты тоже переступишь через добродетель и, слово даю, сама даже не заметишь. Кстати, что, Мортимер Маршал так уж и не видит в тебе женщину?