Эмма

— Это была не более, чем догадка. Вот почему я никому не сказал, куда я еду.

— Даже тете Арминель?

— Даже ей. О моем путешествии знают лишь несколько человек в Лондоне, которые умеют хранить тайну. Они помогли мне получить необходимые полномочия, чтобы я смог привезти тебя назад, когда найду. Но мы должны быть очень осторожны, чтобы не обвинить невинного человека в таком ужасном преступлении. Ты уверена, совершенно уверена, что это сделала мисс Чалфонт?

— Да, это она, она! Я совершенно уверена! — взволнованно воскликнула Тина. — Она правила лошадьми. Сейчас я расскажу, как это случилось. Мне принесли записку, в которой говорилось, что тетя Арминель хочет поехать со мной за покупками. Я тут же помчалась к ней, потому что я обожаю ездить с ней за покупками.

— Нисколько в этом не сомневаюсь, — сказал мистер Эллин.

— Когда я увидела коляску, не ту, которую тетя Арминель обычно нанимает у старого мистера Тодхантера, а другую, закрытую, на козлах которой сидел высокий человек в черном плаще и низко надвинутой шляпе, я не заподозрила ничего дурного — ведь у меня не было на то никаких причин. Хотя при виде этого человека по спине у меня побежали мурашки, сама не знаю почему. Я вскочила в коляску. Внутри было темно, и в ту же минуту мне замотали рот толстым шарфом, кучер хлестнул лошадей, и мы помчались. Я изо всех сил старалась вырваться, но женщина, которая меня держала, была очень сильной, к тому же из-за этого ужасного шарфа я чуть не задохнулась: от него отвратительно пахло. Так мы ехали много миль — не могу сказать, сколько именно, — и наконец очутились на покрытой вереском равнине, где не было ни одного дома. Тут женщина размотала шарф, я кричала не переставая, но никто не пришел на помощь, потому что вокруг никого не было. Но я все кричала и кричала, пока совсем не охрипла. Я не могла издать ни звука, так у меня болело горло. Тогда женщина сказала:

— Ну что, наоралась? Веди себя смирно, и я тебя не трону. Я не собираюсь тебя убивать. Леди, которая тебя приютила, больше не желает тебя видеть, она дала мне денег, чтобы я определила тебя в школу, где ты останешься до тех пор, пока не сможешь кормиться своим трудом. Там тебе будет хорошо, будешь играть с другими девочками. Будь умницей и перестань визжать, как резаная, а то у меня чуть барабанные перепонки не лопнули.

— Я не поверила ни одному ее слову. И тут у меня в голове мелькнула мысль, что человек на козлах — это Эмма, переодетая кучером. Я не знала, почему она меня увозит, но я великолепно помнила, как папа однажды сказал, что Эмма — его смертельный враг и мой тоже и что она может отправить его на виселицу. Мне стало так плохо, словно я умираю и… и… — она запнулась, умолкла и задрожала. — Ах, я забыла, забыла! Я не должна была этого говорить.

Мистер Эллин утешил ее, напомнив, что мистер Дирсли теперь находится вне досягаемости Эммы, как, впрочем, и сама Мартина. Она сбивчиво досказала свою историю.

— Ноги и руки у меня стали ватными, голова кружилась. Наверное, так чувствует себя медуза, когда ее вытащат на берег. Миссис Смит — она велела называть ее так, но я уверена, что это не настоящее ее имя, — вынула флягу из большого мешка у себя за спиной и дала мне что-то выпить. Что было потом, я не помню. Когда я наконец очнулась, мы с миссис Смит садились в поезд, и она говорила всем, чтобы они не заходили к нам в купе, потому что я чем-то больна, а чем, она не знает. Я не могла ничего сказать, потому что шарф, закрывавший мне рот, душил меня. Только когда мы остались одни, она призналась, что «некая особа» — она поняла, что я все равно не поверю, будто это тетя Арминель, — не поскупилась и, как она сказала, заплатила ей по-царски. Ее муж и сын много лет назад отправились в Австралию, и она давно пыталась наскрести себе денег на дорогу, чтобы приехать к ним, когда у них кончится срок. Я спросила, почему мистер Смит с сыном отправились в Австралию без нее, с их стороны было очень жестоко оставлять ее одну. Мои слова ей почему-то не понравились. «Беднякам, — сказала она, — не приходится выбирать. — Им пришлось поехать, вот и все». Я не поняла, что она имела в виду, но догадалась, что она не хочет дальнейших расспросов. Тогда я стала умолять ее написать вам и тете Арминель, как только она доберется до Австралии, и сообщить, где я нахожусь. Но она не обещала. Она сказала, что если с ней поступают честно, то и она поступает честно, — так написано в Библии и мне следовало бы это знать.

— В твоей или моей Библии ничего подобного нет, — заметил мистер Эллин. — Прошу тебя, продолжай.

— Не помню, что произошло потом, — сказала Тина. — У меня в голове все перепуталось. Кажется, миссис Смит снова дала мне что-то выпить. Когда я проснулась, мы плыли по морю. Нас сильно качало, и все женщины в каюте страдали от морской болезни, кроме Эммы.

— Эммы? Ты видела мисс Чалфонт? Ты уверена, что это была она?

— Да, да, да! Совершенно уверена. Это единственный раз, когда я видела ее лицо. Я быстро закрыла глаза, чтобы она не заметила. Она уже не была в костюме кучера. Она успела переодеться в женское платье. Миссис Смит тоже укачало, но все же не так, как других женщин, и она все время пыталась сделать так, чтобы я перестала кричать. Мне кажется, Эмма подошла, поглядела на меня и дала какие-то пилюли, которые миссис Смит заставила меня проглотить. После этого я словно целую вечность плавала в тумане.

— Ты все время звала меня, — сказал мистер Эллин. — Вот почему тебе дали пилюли.

— Но… но вас не было. Откуда вы знаете, что я вас звала?

— Это очень просто, Тина. Когда я плыл из Англии, я спросил горничную, не видела ли она похожую на тебя девочку. Поначалу она ничего не смогла мне ответить, но потом припомнила, что как-то ночью в сильный шторм все дамы на корабле изнемогали от морской болезни, кроме одной надменной молодой леди, которая сидела особняком и даже пальцем не шевельнула, чтобы помочь плакавшим и стонавшим бедняжкам, причем одни причитали, что корабль вот-вот пойдет ко дну, а другие, всхлипывая, отвечали, что чем скорее это случится, тем лучше! Горничная была очень удивлена, когда бессердечная леди вдруг решила помочь маленькой девочке, которая совсем обезумела от качки. Она дала сопровождавшей ее женщине несколько пилюль, чтобы успокоить малышку; жалобным голосом она все время звала кого-то по имени Эллин — сестру, как подумала горничная.

— И вовсе не сестру, а вас! — воскликнула Тина. — Я звала и звала. Вы догадались, что бессердечная женщина была Эмма?

— Неважно, догадался я или нет, — осторожно заметил мистер Эллин. — У меня не было доказательств.

— А теперь есть?

— По-моему, да.

— Когда я проснулась, мы ехали на поезде. Перед глазами у меня все плыло, я не могла держаться на ногах. Хуже всего было то, что Эмма находилась рядом, снова переодетая кучером. Я больше уже не видела ее так ясно, как на корабле, но она время от времени появлялась и снова исчезала из виду. Я пыталась сказать пассажирам и станционным служителям, что меня украли, но никто меня не понимал, потому что я не знала, как по-французски «похитить». У мисс Спиндлер есть книга, французская грамматика, и мы с Элизабет каждый день заучивали из нее по четыре вопроса и ответа. Но ни от одного из этих вопросов не было никакого толка. Они такие глупые: «Есть ли у вас удобный диван с желтыми подушками? Есть ли у вас сочный кочан капусты? Есть ли у вас свежее яйцо?» И множество других, таких же глупых. Неужели французы на самом деле говорят так, как в книге мисс Спиндлер?

— К счастью, нет, — ответил мистер Эллин.

— В конце концов миссис Смит ужасно разозлилась. Она сказала, что знает одного человека, который упрячет меня туда, откуда я никогда уже не выберусь. Мне показалось, что этим она хочет сказать, что, если я не перестану, Эмма убьет меня. Я очень испугалась и решила терпеливо ждать, пока тетя Арминель не пошлет вас за мной. Наконец мы приехали в город с яркими огнями. Наверное, это был Брюссель. Там мы пересели на другой поезд. В темноте мы позвонили в колокольчик у дверей монастыря. Эмма в одежде кучера пряталась у стены, она не знала, что я ее вижу. Не помню, что было потом. Я оказалась в комнате, где стояло много кроватей. Других больных там не было, одна я. Монахини были добрые. Они не говорили по-английски, но когда они коротко остригли мне волосы, я каким-то образом поняла, что таково правило для всех сирот. Они принесли мне то, что Элиза называет «питательным супом» и дали Библию с картинками. Когда голова у меня перестала кружиться, я стала ночевать в большой спальне с другими девочками и ходить вместе с ними в школу. Я не могла делать уроков, но монахини-учительницы говорили только «Pauvre enfant!» Я молилась и ждала, ждала, ждала. И вы пришли.