Эмма

Когда мистер Эллин и его провожатые подошли ближе, служба закончилась и из дверей, в сопровождении нескольких монахинь, вышла процессия сирот в черных накидках и передниках. Позади всех шла маленькая девочка, державшаяся очень прямо. Не успел мистер Эллин подумать, что в ее позе есть что-то знакомое, как Тина, издав пронзительный вопль, бросилась к нему в объятия.

Монахини мгновенно окружили их, как стая встревоженных голубок. Тина подняла лицо. С непередаваемой болью мистер Эллин увидел перед собой не ту веселую проказницу, которая выбегала к нему навстречу в «Серебряном логе», а горестно сжатые губы и отсутствующий взгляд воспитанницы «Фуксии», наполнившие его сердце жалостью.

— Все хорошо, детка, — сказал он. — Теперь ты в безопасности.

Она не плакала. Крепко прижавшись к нему, она стянула капюшон с коротко остриженной, как у других сирот, головы. Пока двое полицейских давали пространное объяснение матери-настоятельнице, Тина лихорадочно пыталась расстегнуть пуговицы накидки и передника.

Не прошло и получаса, как процессия направилась к зданию монастыря, а спасители и спасенная — в кабинет настоятельницы. Показывая ей свои бумаги и просматривая полученное от нее странное сопроводительное письмо, которое передала ей женщина, приведшая Тину в монастырь, мистер Эллин ни на секунду не снимал руки с плеча Тины.

На отвратительном французском языке там было написано, что Матильда Фицгиббон является сиротой. Добрых сестер просят взять ее на воспитание, пока она не достигнет четырнадцати лет и не сможет зарабатывать себе на жизнь достойным образом. Ей следует запретить сношения с ее английскими знакомыми, на что имеются веские причины. К письму прилагались сто фунтов в бельгийских франках. В постскриптуме указывалось, что следующие сто фунтов поступят в монастырь через два года, когда Матильде исполнится двенадцать.

Мать-настоятельница была убеждена, что женщина, сопровождавшая Матильду, не могла написать это письмо. Хотя та и была хорошо одета, в ее необразованности не приходилось сомневаться: она не понимала ни слова по-французски и даже не сумела подписаться тем именем, которое выдавала за свое собственное. Несомненно, она действовала по поручению другого лица.

Мистер Эллин и полицейские согласились с матерью-настоятельницей, и мистер Эллин прибавил, что догадывается, кто это мог быть. Вернувшись домой, он тщательно расследует это постыдное дело. А пока хочет выразить свою признательность матери-настоятельнице и сестрам за заботу о его подопечной, чье настоящее имя не Матильда Фицгиббон, а Мартина Дирсли.

Он почувствовал, что при звуках этого имени Тина вздрогнула. Не выказав ни малейшего удивления, мать-настоятельница невозмутимо записала в толстой регистрационной книге, что Мартина Дирсли, она же Матильда Фицгиббон, с этого дня выбывает из приюта. Она согласилась принять от мистера Эллина плату за врача и сиделку, так как почти все время Тина провела в изоляторе, страдая, по-видимому, от затянувшейся морской болезни, осложненной слишком большой дозой лекарств. Затем она с сожалением в голосе спросила, что делать с полученными монастырем ста фунтами.

— Оставьте их себе, достопочтенная матушка, оставьте их себе. Употребите на ваши добрые дела, — радостно воскликнули бельгийские чиновники.

У монахинь имелось для продажи кое-что из детской одежды и целый ворох ярких полосатых шалей. Мистер Эллин попросил упаковать для его подопечной все, что может понадобиться в путешествии, которое продлится до следующей среды. Услышав это, Тина потянула его за рукав.

— Моя голубая накидка украдена. Та женщина взяла ее и сунула к себе в мешок. Она сказала, что мне такая роскошная вещь больше не понадобится, а за нее можно выручить хорошие деньги.

Мистер Эллин купил Тине теплый шерстяной капор, но так как накидок у монахинь не оказалось, ему пришлось приобрести одну из ярких шалей. Заметив напряженный взгляд той, кому предназначался этот экстравагантный наряд, он поспешил ее успокоить:

— Ничего не поделаешь, Тина. Тебе нельзя без теплой одежды. А когда мы вернемся домой, ты сможешь отдать шаль старой Энни.

Магическое слово «дом» немного успокоило Тину: горькие складки вокруг рта разгладились, отчужденность во взгляде исчезла. Мистер Эллин тихонько тронул Тину за плечо, и она поблагодарила за заботу мать-настоятельницу, а затем, повернувшись к сопровождавшим мистера Эллина бельгийцам, произнесла не совсем уверенно, но внятно: «Je vous remercie, messieurs».

Доблестные мужи были крайне растроганы этой сценой. Они приложили к глазам носовые платки, благосклонно улыбнулись Тине и вместе со своими подопечными отправились в Брюссель. Как верные сторожевые псы, следовали они за мистером Эллином и Тиной и вместе с ними явились в Отдел регистрации иностранцев, чтобы отрапортовать начальству об успешном завершении своей миссии.

Последовали комплименты, энергичный обмен рукопожатиями и поздравления, во время которых один из начальников шепнул что-то клерку, который, выбежав из здания, возвратился с огромной коробкой конфет, обтянутой белоснежным атласом и перевязанной белыми лентами. Мистеру Эллину пришлось самому поблагодарить любезных бельгийцев от Тининого имени: после всего пережитого она могла лишь улыбнуться и сделать реверанс.

— Почему они подарили мне конфеты? — спросила она по пути в гостиницу, где мистер Эллин собирался провести две оставшиеся ночи.

— Потому что, Мартина, теперь ты важная персона. Не всякая юная леди удостаивается чести быть похищенной.

— Похищенной? Так, по-вашему, меня похитили?

— Вот именно.

— А она не станет снова меня похищать?

— Кто? Женщина, которая привела тебя в монастырь?

— Нет, не она. Ее я не боюсь. Она сделала это, потому что ей заплатили. Она получила сто фунтов, билет до Австралии и одежду. Вдобавок она стащила у меня голубую накидку. Я имела в виду Эмму.

— Эмму?

— Мама называла ее Эммой, поэтому я всегда думаю о ней как об Эмме. Когда я говорила с ней, я называла ее мисс Чалфонт. Это падчерица тети Арминель.

Мистер Эллин не мог точно сказать, когда впервые стал подозревать Эмму, но твердо знал, что поверил в ее виновность ровно через две минуты после того, как впервые увидел Гая. Теперь его подозрения подтвердились.

— Клянусь тебе, Тина, мисс Чалфонт больше не посмеет этого сделать. Я сам позабочусь об этом!

Послышался облегченный вздох.

— До ужина все разговоры прекращаются. Гляди, вот и гостиница.

Яркий свет, огонь в камине и нарядная мебель выгодно отличались от голых стен и каменного пола монастыря. Тина ела с аппетитом, и на ее щеки вернулся румянец. Теперь она могла продолжить свой рассказ о похищении, но сначала ей хотелось задать один вопрос:

— Вы дважды назвали меня по имени и фамилии: первый раз в приюте, а второй в том месте, где мне дали подарок за то, что меня похитили. Откуда вы знаете, что меня зовут Мартина Дирсли?

— Мартина, кто здесь задает вопросы: ты или я? Твое имя я узнал, прочитав одну из маленьких книжек, которые ты писала для кукол. Из нее стало ясно, что ты знакома с мисс Чалфонт и леди Сибил Клаверинг. Поэтому я отправился в Грейт-Парборо с письмом от тети Арминель, в котором она просила мисс Чалфонт помочь в наших поисках. Мы надеялись, что ей, может быть, известно, кто мог тебя увезти — например, кто-то из родственников. Мистер Гай Чалфонт принес ее ответ в гостиницу, где я остановился. Она писала, что ей ничего не известно о мисс Матильде Фицгиббон. Но пока я разговаривал с мистером Чалфонтом, он увидел твой портрет, узнал тебя и сказал, как тебя зовут. А потом я отправился в Бельгию.

— Это Бельгия? — Да.

— Я думала, Франция. А почему вы решили, что я в Бельгии?

Мистер Эллин в нескольких словах пересказал, что говорила миссис Тидмарш, пока они ждали карету на вокзале в Наксворте.

— Я знаю миссис Тидмарш. Эмма как-то раз назвала ее старой болтливой сорокой. Я слышала, как она говорила это маме. Но почему вы подумали, что Эмма отвезла меня в Бельгию?