Пол Келвер

— Так может рассуждать только идиот, — поставила ее на место тетка. — Как это не умру? Рано или поздно — все мы там будем. Так лучше не тянуть, уж больно момент подходящий. Можно подумать, мне сейчас очень сладко.

— Уверяю тебя, мы сделаем все, что в наших силах, — сказала матушка.

— А я и не сомневаюсь, — ответила тетка. — Я вам мешаю. Я всегда была для вас обузой.

— Никакая ты не обуза! — гневно возразила матушка.

— А кем же я являюсь по мнению этой дамы? — огрызнулась тетка. — Светлым лучом в царстве тьмы? Я всегда всем мешала. Такая уж судьба мне выпала.

Матушка обняла несчастную и поцеловала ее.

— Нам без тебя будет скучно, — сказала она.

— Что верно, то верно. Скучать я им не давала, — ответила тетушка. — Потешались надо мной, кто как мог. Что ж, и на том спасибо, раз на большее я не способна.

Матушка рассмеялась.

— Тебе, Мэгги, можно сказать, повезло: у тебя была я, — проворчала тетка. — Если бы на свете не было таких грымз, вроде меня, вы бы, люди мягкие и покладистые, просто бы пропали — мы вас учим уму-разуму. Скорее всего, меня послал тебе твой ангел-хранитель.

Положа руку на сердце, не стану говорить, чтобы мы страстно желали ее возвращения на грешную землю, хотя нам и в самом деле ее не хватало, — ушла та, над чьими странностями мы подшучивали, над чьими неожиданными выходками мы потешались. Как говорится, самые разные люди интересны. Каким унылым и однообразным стал бы мир, если бы в нем остались лишь те, кто лишен каких бы то ни было недостатков, — вроде нас с вами.

А вот Эми действительно тяжело переживала утрату.

— Пока человек не помрет, — вздыхала Эми, — ни в жизнь не поймешь, что он для тебя значил.

— Мне было очень приятно узнать, что ты ее любила, — сказала матушка.

— Видите ли, мэм, — пояснила Эми, — мы с вами прожили так долго, что, можно сказать, породнились. Бывало, конечно, мы с покойницей ругались, так ведь это по-родственному! А теперь мне что делать? Не с кем и словом перемолвиться.

— Но, Эми, ты ведь выходишь замуж? — напомнила ей матушка. — Когда там у вас свадьба?

Однако вывести Эми из состояния вселенской скорби не удалось.

— С этими мужиками лучше не связываться, — ответила она. — Подонки, одно слово. С виду вроде и приличный, а стоит лишь отвернуться — надел шляпу и был таков.

После смерти тетки мы с матушкой остались одни. Барбару отправили во Францию — на воспитание, чтобы она обучилась там веем этим штучкам-дрючкам, как выразился старый Хэзлак. Я закончил школу и поступил в контору к мистеру Стиллвуду; жалованья мне не платили, предполагалось, что я буду учиться у него премудростям юриспруденции.

— Тебе страшно повезло, мой мальчик, страшно повезло, — убеждал меня старый мистер Гадли. — Начать карьеру в фирме «Стиллвуд, Уотерхэд и Ройал»!

Вот уж повезло! Теперь перед тобой все дороги открыты. Это как пропуск в большую жизнь.

Сам мистер Стиллвуд оказался ветхим старичком — таким старым и настолько дряхлым, что было непонятно, почему он, с его состоянием, не удалился на покой.

— Я давно собираюсь все бросить, — объяснил он мне как-то. — Когда твой несчастный отец явился ко мне и сообщил прискорбный факт, что жить ему осталось всего лишь несколько лет, я ответил ему: «Мистер Келвер, пусть вас это не беспокоит. Послушайте меня, уж я-то в этом кое-что понимаю. У меня есть два-три интересных дела, и хотелось бы с ними разобраться. Я рассчитываю на вашу помощь. Посмотрите, как тут можно вывернуться. Вот закончим эти дела, тогда можно и на покой». Но, как видите, никуда я не ушел. Я как та ломовая лошадь, о которой поведал нам мистер Уэллер, — или мистер Джингл? — убери оглобли, и она тут же грохнется на землю. Вот и я тащусь полегонечку, все тащусь, тащусь…

Женился он поздно; в жены ему досталась дурно воспитанная, необразованная особа много младше его; она притащила за собой целую ораву прожорливых и настырных родственников; он старался улизнуть из дома при малейшей возможности; конечно же, спокойная деловая атмосфера Ломбард-стрит привлекала его куда больше, чем шум и ор семейного очага. Мы видели эту даму несколько раз. Она была из тех вздорных бабенок, которые во все суют свой нос; им кажется, что без скандала ничего не добьешься, и если они перестанут ругаться, мир пойдет прахом. Она стыдилась своего происхождения и, пытаясь скрыть его, выставляла себя на всеобщее посмешище: она строила из себя аристократку — как должна держаться знатная дама, ей объяснили ее добрые друзья. Но ее герцогиня своими манерами более походила на буфетчицу, возвращавшуюся с воскресной проповеди. Не боялся ее один лишь мистер Гадли; напротив, она боялась его как огня — старик частенько говорил ей в глаза все, что о ней думает. Он знал ее давно, и никакие шикарные туалеты не могли его обмануть. Появление этой плебейки в стенах старинной фирмы «Стиллвуд и K°», среди клиентов которой были сплошь аристократы, он рассматривал как личное оскорбление.

Ее история весьма примечательна. Мистер Стиллвуд познакомился с ней, когда ему было уже под сорок, и в городе за ним укрепилась прочная слава чудаковатого старого холостяка. Она же в ту пору была ребенком — с белокурыми волосами, ангелоподобным, хотя и чумазым личиком. Она играла в сточной канаве. Возможно, мистер Стиллвуд и не обратил бы на нее внимания, если бы не молодой Гадли (за что он себя и клянет), решивший проводить хозяина до дому. Маленькая чертовка запустила в него тухлой селедкой и угодила прямо в лицо. Гадли изловил негодяйку и выдрал за уши. На этом бы делу и кончиться, но не тут-то было: мистер Стиллвуд схватил ее за руку, и упирающуюся безобразницу зачем-то поволокли к папаше, который торговал углем где-то на Хорсферри-роуд. Разбирательство закончилось самым неожиданным образом: девчонку, по сути дела, купили. Ее послали учиться во Францию, а папаша ликвидировал торговлю. Она вернулась через десять лет, превратившись из маленькой замарашки в статную, красивую молодую женщину; он женился на ней и вскоре убедился в истинности старой пословицы: «Черного кобеля не отмоешь добела», сколько его там ни скреби, хоть щеткой, хоть мочалкой.

В муже ее больше всего не устраивало его социальное положение — профессию стряпчего она считала плебейской, — и старый Гадли буквально бесился, когда слышал ее рассуждения по этому поводу.

— Хоть бы дочек своих пожалел, если до меня ему нет дела, — как-то посетовала она. Я работал в соседней комнате и все слышал: дверь была приоткрыта, к тому же, в общении с людьми она привыкла не говорить, а кричать. — Ну какой, скажите на милость, джентльмен — настоящий джентльмен — возьмет за себя дочь какого-то стряпчего из Сити? Я давно ему говорю — бросай свое крючкотворство и ступай в Парламент.

— Вот и папенька ваш, покойник, всегда говорил то же самое. Как только дела не заладятся — гнилую картошку там никто не берет или уголек подмок, — он сразу же кричать: «Хватит с меня, бросаю все к черту, выставляю свою кандидатуру на выборах!».

Миссис Стиллвуд весьма светски обругала его «грязной скотиной» и вылетела из комнаты.

Но и сам Стиллвуд юриспруденцию особо не жаловал.

— Не знаю, Келвер, — как-то сказал он мне, уже не помню по какому поводу, — правильно ли вы сделали, что пошли по этой стезе. Ведь в нашем деле нравственность — понятие абстрактное. Юрист как медик — врачи в каждом человеке видят больного, а мы — негодяя. Порядочные люди к нам не обращаются. Ведь мы же имеем дело исключительно с мошенниками, подлецами и лицемерами. А это портит характер, Келвер. Нам постоянно приходится дышать воздухом обмана и надувательства, И мне иногда кажется, что тут легко заразиться.

— Но вас-то, сэр, эта зараза, по-моему, не берет, — ответил я.

Выше я уже упоминал, что фирма «Стиллвуд, Уотерхэд и Ройал» считалась в юридических кругах символом честности, что уже выходило из моды.

— Будем надеяться, Келвер, — ответил старик. — Но нужно признаться, я иногда подозреваю себя — а вдруг я все же негодяй? Как тут проверишь? Ведь подлец, Келвер, всегда сумеет убедить себя в том, что он порядочный человек, — и спит спокойно. Себе подлецом подлец никогда не кажется.