Анаконда

Занимался день.

— Ну и ну, — пробормотала огромная Анаконда, внимательно всматриваясь в раненого. — Не стоит даже и беспокоиться об этом субъекте. Самый обыкновенный бедняк, которому, быть может, и часа не осталось до смерти…

И, презрительно ударив хвостом, она свернулась посреди плавучего островка.

Но тем не менее весь день Анаконда ни на минуту не выпускала из виду плот.

Едва спустилась ночь, как подплыли высокие пирамидальные муравейники с миллионами обитателей.

— Это мы, муравьи, — услышала Анаконда, — мы пришли пожурить тебя. Человек на плоту — наш враг. Мы не видели его, но змеи сказали, что он спит под крышей на куче соломы. Убей его, Анаконда!

— Нет, братья. Ступайте себе с миром.

— Ты неправа, Анаконда. Не мешай тогда ядовитым змеям убить его.

— Нет, не позволю. Вы знаете закон половодья? Этот плот мой, я первая его заняла. Успокойтесь, друзья.

— Знай, Анаконда, змеи всем рассказали о твоем поступке… Они говорят, что ты продалась людям… Не сердись, Анаконда.

— А кто этому верит?

— По правде говоря, никто… Только ягуары недовольны.

— Шш! А почему они сами не придут сказать мне об этом?

— Не знаем, Анаконда.

— А я знаю. Хорошо, братишки, ступайте спокойно и смотрите не захлебнитесь, вы скоро нам очень понадобитесь. Не бойтесь за свою Анаконду. Я всегда была и буду верной дочерью сельвы. Передайте это всем. Доброй ночи, друзья.

— Спокойной ночи, Анаконда! — поспешили ответить муравьи.

И ночь поглотила их.

Анаконда дала немало доказательств ума и верности сородичам, чтобы какая-то змеиная клевета лишила ее любви и уважения сельвы. И хотя ее неприязнь к ярара и гремучей змее не была ни для кого секретом, ядовитые змеи играли во время половодья такую важную роль, что сама Анаконда бросилась в реку, чтобы успокоить их.

— Я не ищу раздора, — сказала она родственницам. — Как всегда, пока длится наша война, я душой и телом принадлежу половодью. Но плот мой, и я делаю с ним что хочу. Вот и все.

Гадюки промолчали, они даже не повернули к ней своих холодных глаз, будто ничего не слышали.

— Дурное предзнаменование! — прокричали фламинго, издали наблюдавшие за этой сценой.

— Ва, ва! — захныкали, взбираясь на упавшее дерево, мокрые крокодилы, с которых ручьями стекала вода. — Оставим в покое Анаконду. Это ее дело. Да и человек, наверно, уже давно мертв.

Но человек был жив. К великому удивлению Анаконды, прошло еще три дня, а смерть не приходила за ним. Анаконда ни на минуту не оставляла своего поста, но гадюки больше не приближались, да и ее занимали совсем другие мысли.

По расчетам Анаконды, — а любая водяная змея разбирается в гидрографии получше иного специалиста, — они уже должны были подплыть к Парагваю. Без поддержки несметных полчищ камалоте этой реки война с людьми, едва начавшись, была обречена на поражение. Что значили для перекрытия разлившейся Параны жалкие зеленые островки, спускавшиеся по Паранаибе, в сравнении со ста восемьюдесятью тысячами квадратных километров камалоте из обширнейших пойм Ксарайеса? Сельва, ринувшаяся в крестовый поход, также знала об этом из рассказов Анаконды. Соломенный навес, раненый человек, вражда — все было забыто: крестоносцы час за часом с тоской и тревогой исследовали воду в поисках камалоте-союзников.

«А что, если туканы ошиблись? — думала Анаконда. — Приняли за ливень жалкий дождичек?»

— Анаконда! — слышалось в темноте с разных сторон. — Ты еще не видишь водоросли? Уж не обманули ли нас туканы?

— Не думаю, — мрачно отвечала Анаконда. — Еще день, и мы увидим водоросли.

— Еще день! Мы теряем силы в этих заводях. Еще целый день! Ты все время твердишь одно и то же, Анаконда!

— Спокойствие, сестры! Я страдаю не меньше вас!

Следующий день выдался на редкость тяжелым: зной опалял все кругом, и весь этот день змея провела неподвижно на своем плавучем островке. Вечером лучи заходящего солнца, подобно раскаленным полосам металла, легли поперек реки, уносившей на своих волнах Анаконду.

В наступивших сумерках змея, жадно припав к листьям камалоте, плывущим по течению, ощутила в прохладной воде солоноватый привкус.

— Мы спасены, братья! — воскликнула она. — Парагвай выступил вместе с нами. Там тоже ливень!

И сельва, воспрянув словно по волшебству, приветствовала половодье союзников, чьи камалоте, твердые как сама земля, вплывали в Парану.

На следующий день солнце осветило эту грандиозную эпопею двух соседних бассейнов, слившихся воедино.

Пышная водяная растительность, сбитая в обширнейшие острова, плыла, заполняя всю реку. Яростным кличем встречала сельва препятствия, когда ближайшие к берегу зеленые плоты, втянутые водоворотом, нерешительно кружились, не зная куда плыть!

— Дорогу! Дорогу! — громом неслось по всему половодью. И камалоте, а за ними и стволы деревьев, с налипшими на них животными, увернувшись от водоворота, как молнии проносились мимо.

— Вперед! Дорогу! Дорогу! — слышалось от берега к берегу. — Победа за нами!

Анаконда тоже верила в победу. Ее мечта вот-вот должна была сбыться. Пыжась от гордости, она бросила в сторону навеса торжествующий взгляд.

Человек был мертв. Он даже не переменил позы, не пошевелил пальцем, не закрыл рта. Он умер и, вероятно, уже давно.

Перед таким естественным и отнюдь не удивительным исходом Анаконда застыла в изумлении, словно безвестный поденщик должен был наперекор ранам и природе сохранить для нее свою жалкую жизнь.

Зачем ей был нужен этот человек? Она защищала и оберегала его от ядовитых змей, проводя возле него бессонные ночи, укрывая от разъяренной стихии едва теплившуюся жизнь.

Зачем она это делала? Анаконда сама не знала! Там, под навесом, лежал мертвец, и она перестала думать о нем. Ее отвлекали другие заботы.

Над судьбой разлива нависла угроза, которую не могла предугадать Анаконда. Размокнув за долгие дни пребывания в теплой воде, водоросли начали прорастать. Огромные пузыри газа поднимались на поверхность воды, с трудом пробиваясь между мясистыми листьями, а размягченные клейкие семена облепили все вокруг. На некоторое время высокие берега задержали разлив, и водяная растительность заполонила всю реку: не было видно ни клочка воды; кругом простирался сплошной зеленый ковер. А там, где начинались пологие берега, уставшее, усмиренное половодье медленно отступало в низины, которые земля подставляла ему как ловушки.

А еще ниже по течению, огромные плоты из камалоте то тут, то там распадались на куски, не в силах бороться с водоворотами, сбивались в затонах, где отдавали дань плодородию. Опьяненные сладостной, ночной дремой, камалоте покорно уступали прибрежным течениям: они лениво двигались по Паране, останавливаясь у берегов, чтобы тут же пустить глубокие корни.

Анаконде тоже не удалось побороть страстную негу, охватившую все половодье. Беспокойно металась она на своем плавучем островке, не находя себе места. Рядом, совсем рядом разлагался мертвец. Анаконда подползала все ближе к нему, вдыхая, точно в глубине леса, прелый душный воздух, и соскальзывала жарким брюхом на воду, как в дни своей далекой весны.

Но вода, уже довольно холодная, отпугивала ее. В тени под навесом лежал мертвый поденщик. Неужели смерть была окончательным бесплодным приговором для этого существа, которое она так ревностно охраняла? И ей от него ничего-ничего не останется? Медленно и торжественно, как перед святыней, свернулась кольцами Анаконда. Рядом с человеком, которого она защищала, как свою собственную жизнь, согретая его последним теплом — запоздалой благодарностью показалось бы оно сельве, — Анаконда начала откладывать яйца.

Половодье было побеждено. Как бы обширны ни были соседние поймы, и какие бы бешеные ни лили ливни, страсть растений сломила силу великого половодья. Еще продолжали плыть отдельные камалоте, но воинственный клич: дорогу, дорогу! — умолк навсегда.

Анаконда больше не мечтала. Она вдруг поверила в катастрофу. Совсем близко почувствовала она безбрежные просторы, куда вольется половодье, и ей больше не удастся перекрыть реку. Согретая теплом человека, она бессознательно продолжала откладывать яйца, вестников своего змеиного рода.