Suora Scolastica

Стан у нее был хрупкий и тонкий, словно она слишком быстро выросла; в ее движениях, в ее позах все еще сохранялась какая-то детская грация, но выражение лица свидетельствовало о живости ума и, главное, о веселом нраве, очень редко встречающемся в сочетании с греческой красотой и предохраняющем от того сосредоточенно-глупого вида, в котором можно иногда упрекнуть такую красоту. Черные волосы Розалинды большими прядями падали ей на щеки, глаза были окаймлены длинными ресницами; они-то и пленили короля, который часто восхвалял их.

Дон Дженнарино отличался одним ярко выраженным недостатком: он был способен мысленно преувеличивать преимущества своих соперников и в таких случаях становился ревнивым до исступления; он чувствовал ревность к королю дону Карлосу, хотя Розалинда изо всех сил старалась дать ему понять, что он не должен ревновать к этому могущественному сопернику. Когда король в присутствии Розалинды говорил какую-нибудь явную любезность, Дженнарино внезапно бледнел. Все из той же ревности Дженнарино с удовольствием бывал в обществе короля: он изучал характер дона Карлоса и те признаки любви к Розалинде, которые тот невольно обнаруживал. Король принял это усердие за выражение преданности и был польщен им.

Дженнарино питал также ревность к старшему камергеру и фавориту дона Карлоса, герцогу Варгасу дель Пардо, некогда оказавшему королю такую услугу в ночь перед битвой при Веллетри. Герцог считался самым богатым вельможей при неаполитанском дворе. Все эти преимущества не искупали его возраста: ему было шестьдесят восемь лет; этот недостаток, однако, не помешал ему влюбиться в прекрасную Розалинду. Правда, он был человек весьма представительный, отлично ездил верхом, тратил деньги без счета и расточал свое состояние с необычайной щедростью. Эта сумасбродная расточительность, вызвавшая всеобщее удивление, тоже способствовала тому, что он казался моложе своих лет, и постоянно поддерживала благосклонность к нему короля. Герцог намерен был так щедро наделить свою жену в брачном контракте, который он хотел предложить отцу Розалинды, что князь не смог бы ему отказать.

Дон Дженнарино, которого называли при дворе il Francese [8], был и в самом деле очень веселым и очень ветреным молодым человеком и всегда завязывал дружбу с молодыми французскими вельможами, приезжавшими в Италию. Король отличал Дженнарино, ибо этот монарх никогда не забывал того, что, если французский двор вдруг откажется от беспечного легкомыслия, казалось, руководившего его поступками, он может маленькой демонстрацией на Рейне привлечь внимание всемогущего царствующего дома Австрии, постоянно угрожавшего поглотить Неаполь. Не скроем, что уверенность в неизменной благосклонности короля иногда толкала дона Дженнарино на слишком уж легкомысленные поступки.

Однажды, когда он и маркиз де Шаро, два месяца назад прибывший из Версаля, прогуливались по мосту Маддалены, по дороге на Везувий, им пришла фантазия подняться до кельи отшельника, которая виднелась на горе, на полпути к вершине. Добраться туда пешком было невозможно, так как уже становилось жарко; послать одного из лакеев за лошадьми в Неаполь потребовало бы много времени.

В эту минуту дон Дженнарино увидел впереди себя шагах в ста ехавшего верхом слугу, ливрею которого он не опознал. Он подошел к слуге и расхвалил красоту андалузского коня, которого тот вел в поводу.

— Кланяйся от меня твоему господину и скажи ему, чтоб он одолжил мне двух своих лошадей, добраться до кельи отшельника. Через два часа они будут во дворце твоего господина; одному из слуг семейства де Лас-Флорес будет поручено передать мою глубочайшую благодарность.

Слуга, ехавший верхом, оказался бывшим испанским солдатом; он сердито смотрел на дона Дженнарино и не выражал никакой готовности сойти с лошади. Дон Дженнарино потянул его за полу ливреи и придержал за плечо так, чтобы он не свалился окончательно. Потом дон Дженнарино ловко вскочил на лошадь, поневоле уступленную слугой в ливрее, а великолепного андалузского коня, которого тот вел в поводу, предложил маркизу де Шаро.

В ту минуту, когда маркиз де Шаро садился в седло, дон Дженнарино, державший коня за узду, почувствовал холодное прикосновение кинжала к своей левой руке. Это старый слуга испанец пытался воспротивиться изменению маршрута обеих лошадей.

— Скажи своему господину, — обратился к нему дон Дженнарино со своей обычной веселостью, — что я просил передать ему мое почтение и что через два часа один из конюших маркиза де Лас-Флорес отведет ему лошадей, которых мы постараемся не слишком быстро гнать. На этом очаровательном андалузце мой приятель совершит великолепную прогулку.

Взбешенный слуга кинулся к дону Дженнарино с кинжалом, но оба молодых человека с хохотом умчались во весь опор.

Два часа спустя, вернувшись с Везувия, дон Дженнарино поручил одному из конюхов своего отца справиться, кому принадлежат лошади, и отвести их владельцу, выразив ему почтение и благодарность дона Дженнарино. Через час конюший явился очень бледный и рассказал Дженнарино, что лошади принадлежат архиепископу, который велел сказать ему, что он не принимает изъявления почтительности от столь дерзкого человека.

Не прошло и трех дней, как это незначительное происшествие превратилось в целое событие: весь Неаполь говорил о том, что архиепископ гневается.

Был назначен придворный бал. Дон Дженнарино, один из самых усердных танцоров, явился туда, как обычно; ведя под руку княгиню де Биссиньяно, он прогуливался с нею и с ее падчерицей, доной Розалиндой, по гостиным, когда его подозвал король.

— Расскажи мне свою новую проделку и историю с двумя лошадьми, которых ты взял напрокат у архиепископа.

Рассказав в двух словах приключение, изложенное выше, дон Дженнарино прибавил:

— Правда, я не опознал ливреи, но я не сомневался в том, что владелец лошадей — один из моих приятелей. Я могу доказать, что такие случаи бывают нередко, на Корсо брали лошадей моего отца, которыми я пользуюсь. В прошлом году я взял на этой самой дороге на Везувий лошадь, принадлежащую барону да Салерно, который, хотя гораздо старше меня, и не подумал рассердиться на эту шутку, ибо он, как известно вашему величеству, человек умный и большой философ. Как бы то ни было, в худшем случае дело идет о том, чтобы на миг скрестить шпаги, так как я велел изъявить мое почтение владельцу лошадей. В сущности, я один могу считать себя оскорбленным отказом принять это изъявление, каким мне ответили у архиепископа. Конюший моего отца утверждает, что эти лошади не принадлежат преосвященству.

— Я запрещаю тебе давать какой-либо ход этому делу, — строго заявил король. — Самое большее, что я разрешаю тебе, — это снова изъявить свое почтение, если у его преосвященства хватит ума принять его.

Два дня спустя дело приняло гораздо более серьезный оборот: архиепископ утверждал, что король выражался на его счет в таком тоне, что придворная молодежь с удовольствием пользовалась случаем нанести ему оскорбление. С другой стороны, княгиня де Биссиньяно во всеуслышание заступалась за красивого юношу, танцевавшего с нею на всех балах. Она убедительно доказывала, что он не узнал ливреи слуги, который вел лошадей. По какой-то необъяснимой случайности эта ливрея оказалась у одного из лакеев дона Дженнарино и в самом деле была непохожа на те ливреи, которые носили слуги архиепископа.

К тому же дон Дженнарино отнюдь не отказывался скрестить шпаги со столь неосновательно рассердившимся владельцем лошадей. Дон Дженнарино даже готов был явиться к архиепископу и выразить ему свое отчаяние по поводу того, что столь ловко позаимствованные лошади принадлежали его преосвященству.

Происшествие, о котором мы рассказываем, серьезно обеспокоило короля Карлоса. Стараниями архиепископа все неаполитанские священники, пользуясь беседами, которые происходят у них в исповедальнях, распространяли слух, что придворная молодежь, ведущая нечестивый образ жизни, ищет случая оскорбить ливрею, присвоенную слугам архиепископа.