Древо Иуды

— Думаю, нам пора, если вы готовы.

Он заранее решил отвезти ее на вечер с помпой: Артуро надел свою лучшую синюю униформу, чуть светлее, чем у моряков, и взяли они большую машину. Так как это был единственный «ролле» во всем городе, его появление всегда производило что-то вроде фурора.

Сидя рядом с ней, пока они плавно скользили по дороге, и касаясь ее рукава на мягком подлокотнике, он испытывал необыкновенный душевный подъем. Его брак оказался катастрофической неудачей, тем не менее после ухода на покой он всерьез рассматривал перспективу, по вульгарному выражению Виленского, «второй попытки». За те полтора года, что они пробыли соседями, их дружба настолько окрепла, что постепенно возникла идея о более тесном общении. Правда, он до сих пор рисовал в своем воображении более юные и нежные образы — Фрида фон Альтисхофер была немолода и в постели наверняка окажется не такой сочной, как ему хотелось бы, а у него как у мужчины, доведенного непомерными притязаниями покойной жены до гипертрофии предстательной железы, теперь появились потребности, которые следовало удовлетворять хотя бы из соображений здоровья. В то же время Фрида была сильной и жизнелюбивой натурой с глубокими, пусть и затаенными чувствами, вполне способной на неожиданную страсть. Так часто случалось с женщинами, миновавшими менопаузу, о чем он знал по своему медицинскому опыту. Что касается всего прочего, то из нее, безусловно, получится самая восхитительная аристократическая жена.

Но вот они и в городе, объехали вокруг общественного сада с высоким центральным фонтаном. Артуро остановил машину, тут же выскочил, сорвал с головы форменную фуражку и распахнул дверцу. Они поднялись по ступеням в Кунстхаус.

— Сегодня из Берна специально по случаю приедут мои друзья-дипломаты. Быть может, вам захочется познакомиться с ними, если вы не сочтете это скучным.

Он был глубоко тронут. Хотя он не считал себя снобом — боже упаси, нет! — он любил знакомства с «достойными людьми».

— Вы очаровательны, Фрида, — шепнул он, внезапно бросив на нее быстрый, проникновенный взгляд.

Глава III

Вечер был в самом разгаре. Длинный зал гудел, наполненный до отказа. Съехалась вся знать округа, много достойных бюргеров Мелсбурга и те фестивальные исполнители, кто давал концерты в течение всей недели. Последние, увы, в основном принадлежали к старой гвардии, так как, в отличие от более крупных курортов Монтрё и Люцерны, Мелсбург был небогат, и, выбирая между сантиментами и скудными средствами, комитет из года в год возвращался к знакомым именам и лицам. Сквозь сигаретный дым Мори разглядел немощную фигуру распорядителя, который едва доковылял до подиума, весь закованный в видавший виды тесный фрак с позеленевшими от пота подмышками. А там уже стоял виолончелист, высокий и тощий, как жердь, в сильно потертых на коленях брюках — видимо, надолго со своим инструментом он никогда не расставался. Музыкант разговаривал с английским контральто, Эми Риверс Фокс-Финден, обладательницей выдающегося бюста. Впрочем, какая разница, подумал Мори, весело пробираясь сквозь толпу со своей спутницей, — публика на концертах, всегда восторженно и долго аплодирующая, напоминала ему (как бы он ни любил своих соседей) радостных овец, усаженных в ряды и хлопающих передними ногами.

Им подали не поддающийся определению тепловатый напиток, в котором плавали кусочки тающего льда. Она не стала пить, а лишь понимающе переглянулась с Мори, словно говоря: «Как вы были правы… и как хорошо, что я угостилась у вас вкусным чаем». Ему еще померещилось, что она добавила при этом: «Вы меня порадовали!» Затем, слегка надавив локотком, она направила его в другой конец зала, где познакомила сначала с немецким, а потом с австрийским министрами. Он не преминул отметить про себя ту симпатию и уважение, с которыми каждый из них приветствовал ее, и с каким достоинством она отклонила их комплименты. Когда они вновь перемещались по залу, его шумно окликнул поверх голов некий спортивного вида англичанин — сияющая вставными зубами улыбка, налитые алкоголем глаза, двубортный синий блейзер с медными пуговицами, мешковатые бурые штаны и потертые замшевые туфли.

— Рад тебя видеть, дружище, — прогремел Арчи Стенч, размахивая бокалом с настоящим виски. — Не могу сейчас подойти. Должен держать нос по ветру. Я тебе звякну.

Мори слегка помрачнел и вместо ответа нетерпеливо махнул рукой. Ему не нравился Стенч, корреспондент лондонской «Дейли эко», который также подрабатывал «на стороне», ведя еженедельную светскую колонку в местной газете, где печатал легкомысленные статейки, часто довольно ядовитые. Несколько раз его жало вонзалось и в Мори.

К счастью, они оказались в дальнем конце огромного зала, где у широкого эркера собрались их близкие друзья. Здесь была рассудительная мадам Лудэн, одна из владелиц сети отелей; ее хрупкий муж разговаривал с доктором Альпенштюком, угрюмым любителем горных высот. Высокий, прямой, известный исполнитель йодля в молодости, этот достойный доктор ни разу не пропустил ни одного фестиваля. За его спиной, рядом с уродливыми сестрами Курте, за круглым столом, с которого она близоруко смела все коктейльные печеньица в пределах досягаемости, сидела Галли, маленькая русская старушка княгиня Галлатина, глухая как пень, редко подававшая голос, но посещавшая все мероприятия, чтобы поесть и даже кое-что унести с собой, умело спрятав в большую растрескавшуюся сумку, неизменно висевшую на ее локте, разбухшую от припасов и документов, доказывавших ее родство со знаменитым князем Юсуповым, мужем царской племянницы. Блеклое хроменькое существо с изношенным соболем на шее; каким бы ни было ее тяжелое прошлое, оно наградило ее покорной сладенькой улыбкой. Не слишком презентабельна, возможно, но тем не менее настоящая княгиня. Всеобщим вниманием владела совершенно противоположная особа — Леонора Шуц-Шпенглер, и пока они приближались, мадам Альтисхофер шепнула со смешком:

— Придется выслушать подробный рассказ о поездке Леоноры на охоту.

Замолчав на полуслове, Леонора послала им ослепительную улыбку. Это была оживленная маленькая брюнетка из Тессина, с красным смеющимся ртом, цепким взглядом и красивыми зубами; несколько лет тому назад она прогрызла себе путь к сердцу Германа Шуца — богатейшего экспортера сыра в Швейцарии, большого, бледного, грузного мужчины, который, казалось, был сделан из этого продукта. И все же Леонора сама по себе была достойна любви, хотя бы за ее великолепные и веселые вечера, пирушки, происходившие на вилле, выстроенной на холме, высоко над городом, во флигеле, освещенном свечами и отделанном красным деревом, со стенами, ощетинившимися изломанными рогами млекопитающих, среди которых порхали и щебетали стаи волнистых попугайчиков, пока Леонора, надев бумажный колпак, щедро потчевала гостей борщом, дыней, гуляшом, икрой, сырными блинчиками, пекинской уткой, трюфелями в портвейне и другими экзотическими блюдами, прежде чем затеять дикие и невероятные игры, рождавшиеся у нее в голове.

Мори редко обращал внимание на восторженные, бессвязные речи Леоноры, и мысли его блуждали, когда она продолжила описывать на французском поездку, из которой они с мужем недавно вернулись. До его сознания донеслось, что у Шуца к концу жизни проявились амбиции егеря: он арендовал охотничье угодье, кажется, где-то в Венгрии.

Леонора все не унималась, и его ухо невольно выхватило несколько фраз, после чего он начал внимательно вслушиваться, чувствуя, как внутри что-то больно сжимается. Она рассказывала вовсе не о Венгрии, а описывала одно местечко в высокогорной Шотландии, причем словами, внезапно показавшимися ему знакомыми. Не может быть; вероятно, он ошибся. Но рассказ продолжался, и его подозрение напряженно росло. Он услышал о дороге вверх по склону от устья реки, о панораме на болото с вершины холма, о реке, бегущей между высокими стенами ущелья прямо в озеро, о горе, доминирующей надо всем этим видом. Внезапно он ощутил дрожь, сердце перевернулось в груди и быстро забилось. Боже, мог ли он предполагать, что это вновь всплывет, причем так неожиданно? Ведь она назвала гору, и реку, и озеро; наконец она назвала пустошь, арендованную мужем, и все эти совершенно непредвиденные слова вызвали в Мори болезненный стыд, потрясение, дурное предчувствие.