Дерево с глубокими корнями: корейская литература

Всаживая еще глубже в землю продолжающую расти правую ногу, мужчина отворачивается от женщины и осматривается по сторонам. Красные мальчики, принесенные недавним порывом ветра, бросают на их скамейку пригоршню скабрезных взглядов и улетают, а девушки, вроде бы бесследно исчезнувшие с опавшими листьями, возвращаются на лужайку белыми голубками. Прах ушедших в мир иной катается ледышками по малому кругу.

Мужчина поворачивается обратно и видит, как свет печали, струящийся из тела женщины, постепенно окутывает ее с ног до головы тонкой пеленой. Смущенный неожиданно привлекательным видом подруги, он переводит взгляд на стену ограды. А из мертвой рыжей стены вдруг вырастают розовые женские ноги. В них на скаку заплетается гнедой конь и, обернувшись Пегасом, взмывает к Сириусу. Словно благословляя мужчину и женщину, на стене, прикрывая мрачную рыжину, тут и там распускаются золотистые анютины глазки.

Мужчина чувствует жар ниже пояса. Раскаленная добела головка его фаллоса прожигает поношенные штаны и высовывается наружу. Основание еще красное, но скоро жар доберется и туда. Мужчина не был готов к такому повороту событий — пытаясь скрыть смущение, он вскакивает со скамейки. Старается сохранять спокойствие, но его голос дрожит от возбуждения:

— Мы и господа, и рабы.

Женщина все еще окутана голубой пеленой печали, но за этой печалью, похоже, с самого начала скрывался расчет. Она быстро сбрасывает с себя соблазнительный покров, ничего не имея против перемен, произошедших с мужчиной:

— Да уж. Нас выбирают, но и мы выбираем.

— Наше дело наполнять чем-то жизнь и готовиться к смерти.

— На этой земле мы сами себе Высший суд.

С этими словами она встает. Из искры жизни, которая помогла ей подняться, в пустых глазах женщины возгорается провокационное пламя. Мужчина подозревает, что пелена на самом деле была сетью, однако не похоже, что он недоволен.

— Пошли! Уйдем отсюда! — восклицает она.

— Что ж, пошли. Какое-то тут мрачное место.

— Мы не должны изменять себе. Вперед, к свободе!

— Правильно! Нужно иметь смелость отвечать за собственный выбор.

— И не страшно, если в итоге мы наполним лишь гробы.

— Может, мы розами выплеснемся из них на свои могилы.

— Увековечим память тех, кто угодил в собственные сети.

Выступив вперед, женщина прошептала это так вдохновенно, что могла бы быть обвинена в неумеренности. Мужчина выдергивает из земли глубоко увязшую конечность и с радостью следует за подругой. Из-под ног мужчины и женщины выскакивает пара милых кабарожек и, перемахнув в брачных играх через их головы, скрывается в пышных кустах неподалеку.

Мужчина и женщина молча покидают заброшенный парк, куда уже пришла зима. Висящие на перилах у выхода фуражка и униформа подобострастно качаются от поднятого ими ветра. Улицы пустынны, и только стаи мышей перебегают между остовами зданий. На покосившемся церковном шпиле висит, как белье на просушке, пьяный поэт и распевает песню: «На кого же ты нас, Господи, покинул, теперь мы сами создаем себе богов…»

Мужчина вдруг останавливается на углу переулка, на лице у него написано: «Нет, все не то!» Впрочем, он с готовностью отбрасывает эту проклятую навязчивую мысль, увлекаемый розовой женской грудью, плывущей вперед в тусклых лучах заката, и сверкающими в тени домов глазами черных быков.

— Что вы делаете?

Будто не видя в его действиях ничего странного, женщина спокойно спрашивает мужчину, который, не пройдя и нескольких шагов, вновь останавливается, чтобы повесить свой потрепанный плащ на обгоревшее дерево у дороги. А он вместо ответа садится на корточки и начинает ковырять ногтями гладкий асфальт.

Асфальт сначала не поддается, но вот наконец идет трещинами, и мужчина принимается отдирать его по кусочку, как корочку с почти зажившей раны. Из-под асфальта — о, чудо! — появляется красноватая плоть земли.

— Ну что же вы делаете? — опять спрашивает женщина, подсаживаясь к мужчине. По ее изменившемуся виду можно догадаться, что она прекрасно знает ответ. На щеках цвета истлевшей кости у нее проступили сосуды, тонкие и розовые, похожие на червячков в канаве.

— Хочу заняться с тобой любовью. С чувством, с расстановкой… и забыть обо всем, — внешне невозмутимо отвечает мужчина, продолжая ковырять асфальт своими стальными ногтями. Насупился, будто говорит о чем-то серьезном. Женщина принимает его бесстыдство за страсть.

— Отличная мысль. Этим мы сейчас и займемся. Но где, прямо здесь?

— Да, здесь. Я как раз выбираю из земли кости. Хочу возвести вокруг нас стену. Не дело заниматься любовью на глазах у посторонних.

— А как насчет крыши?

— В ней нет необходимости. На небе только Бог. Да и он нас уже покинул, как кто-то недавно пел…

Она молчит, будто в знак согласия, и мужчина без лишних слов продолжает копаться в земле. Круглые разноцветные камушки, вытащенные на поверхность, постепенно окружают мужчину прямоугольной стеной. Среди них попадаются зеленые конусы, оливковые шестиугольные призмы и гранатовые шестидесятичетырехгранники.

Мужчина, в тишине возводивший рыхлую стену, вдруг, обнаружив что-то, с горящими глазами отрывается от работы. Женщина, взгляд которой до этого момента был устремлен на полоску синего моря на горизонте по другую сторону города, заинтересованно смотрит на ладонь мужчины. Там лежит хрупкий серебристый осколок.

— Что это?

— Вот он где! Я так долго его искал…

— Да что это?

— Кусочек моей лопатки. Я лишился его, попав в пасть к тираннозавру. Оказывается, он все это время валялся здесь!

— И что ты собираешься с ним делать?

— В гробу без него никак. Хватятся, когда придет время меня хоронить. Кто будет знать, что его давно уже недоставало?

— И вот этот — у тебя под ногой — голубоватый камушек я раньше где-то видела.

— Это же обычный гранит…

— А вот и нет! Похож на подвеску, которую я потеряла. Сто тысяч лет назад.

— Вообще-то она не была частью тебя. Так что радоваться особо нечему, — равнодушно говорит мужчина, раздвигая плоть на плече и вставляя на место недавно подобранный осколок. — Вон пойди лучше, смой с себя пыль. После прогулки в парке ты вся в пыли, как в снегу.

— Это же сточные воды, в них свинец и гудрон… — как будто мужчина и не обрывал ее вовсе, женщина хмурится только потому, что вода в канаве, на которую он указал взглядом, кажется не слишком чистой.

Снова берясь за строительство шаткой стены, мужчина равнодушно бросает:

— Пыль смоется, и ладно.

В словах нет никакого смысла, о чем свидетельствуют не только неподвижные губы мужчины, но и его фаллос длиной в фут, решительно дорвавший штаны и теперь целиком торчащий наружу. Будто вспомнив о неотложном деле, женщина начинает сдирать с себя одежду слой за слоем, словно кожу.

Вот она полностью раздета, да и стена уже достроена. Эта невысокая стена метра два с небольшим на полтора, возведенная на углу мостовой, вдоль которой выстроились бесконечные остовы обуглившихся зданий, выглядит не странно, а маняще и уютно. Завершив работу, мужчина быстро раздевается и набрасывается на обнаженную женщину.

В известном акте, совершаемом людьми на протяжении десятков и сотен тысяч лет, не может быть ничего нового, но прелюдия всегда завораживает. Это как чертово пламя, в которое так и тянет прыгнуть, как неутолимая жажда. Начало долгого и трудного обманного марш-броска двоих к экстазу, схожему с агонией.

Набухшие вены, будто раскаленные провода, оплетают гипсовое тело мужчины, у женщины кожа цвета тлена расцветает розовым цветом по-над вновь запульсировавшими сосудами. Темное низкое небо разворачивается над их головами изумрудным потолком. С ограды кричит лазоревая майна, с трудом вырвавшаяся из жизненного мрака испорченности, заблуждений, сомнений и отчаяния. Из челюсти мамонта, что дребезжала по мостовой, вылупилась алая роза.

— В такие моменты я вспоминаю давно забытую родину, родину изначальную… — пытаясь дышать ровнее, шепчет мужчина женщине на ухо.