Голландский воздухоплаватель

В этих занятиях и фантастических мечтах о цели моего путешествия прошло время до трех часов пополудни. Наблюдая все это время за своими кошками, я видел, что старая едва дышит, но молодые не обнаруживали ни малейшего знака болезни. Это доказывало, что если б человек родился в разреженном воздухе, то без малейшего неудобства переносил бы его всегда… Но нечаянный случай прекратил мои наблюдении за кошками. Подавая им в корзинку чашку воды, я зацепился обшлагом за пуговицу моего мешка, к которой была пристегнута корзина с кошками. Чтоб не оставлять окна долго отворенным и не впустить внешнего воздуха, я слишком поторопился отстегнуть свой рукав, и вместе с ним отстегнул и петлю, на которой висела корзина. В одно мгновение и она, и кошки исчезли в бездне. Я вздохнул о них, но спешил затворить окно. Вряд ли бедненькие долетели в целости до земли.

В шесть часов заметил я, что большая часть видимой поверхности земли со стороны востока покрывалась темнотою, быстро подвигающеюся вперед, а в семь часов без пяти минут все это пространство было уж во мраке ночи. Только я долго еще видел заходящее солнце.

Меня радовала мысль, что и поутру я увижу солнце прежде всех жителей земли под одним меридианом со мною, и что чем выше я буду подниматься кверху, тем дни будут продолжительнее. Я решился, однако ж, вести журнал, считая по прежнему земному обычаю двадцать четыре часа в сутки.

В десять часов вечера меня стало клонить ко сну. Но тут мне представилось сильное затруднение. Если я засну, кто будет возобновлять воздух? Больше часу нельзя было дышать в моей комнате. Потом я рассудил, что продолжительный и беспрерывный сон наш по нескольку часов на земле – тоже простая привычка. Сон, конечно, необходим; но если я найду средство пробуждаться каждый час для возобновления воздуха, то могу потом опять спать целый час и, таким образом, сколько угодно часов, только всякий раз с интервалом пяти минут бодрствования. Я вспомнил анекдот об одном немецком студенте, который, чтоб не заснуть над книгами, держал в руке медный шар над медным же тазом; и когда ему случалось задремать, то шар, вырываясь из рук, производил такой удар, что студент невольно просыпался. Я не мог употребить этого средства, но придумал другое.

У меня было несколько бочонков воды. Я взял глиняную кружку, приставил ее к бочонку, просверлил в нем небольшую скважину и закрыл ее потом втулкою ноздреватого дерева, сквозь которое медленно просачивалась вода в кружку. По количеству этой просачивающейся воды мог я расчесть, во сколько времени кружка наполнится водою; оказалось, что почти в час времени вода уж выливалась через края. Это-то мне и было нужно. Я устроил прибор так, что когда улегся спать, то кружка приходилась прямо над моим лицом. Едва успел я погрузиться в глубокий сон, как лившаяся из кружки на лицо мне вода разбудила меня. Я встал, возобновил воздух, вылил опять кружку в бочонок, поставил ее под отверстие, и тотчас же опять улегся и заснул. Сперва думал я, что частое пробуждение расстроит меня: оказалось, что опасения мои были напрасны.

В семь часов утра встал я окончательно, солнце давно уж светило на горизонте.

3-го апреля. – Шар мой достиг наконец до такой огромной высоты, что выпуклость земли была уж ясно видима для глаз. На океане видел я чернеющиеся точки: это были острова; надо мною небо было совершенно темного цвета и при солнечном сиянии все звезды ясно видимы. Далеко к северу видел я на горизонте, какую-то полосу ослепительной белизны: это была южная оконечность предела вечных льдов; а как аэростат мой несся вверх по этому направлению, то я и надеялся ближе рассмотреть эти страны.

День этот не обозначен ничем особенным. Все мои аппараты действовали хорошо; шар поднимался правильно и постоянно. В комнате моей было очень холодно, и я должен был надеть шубу.

Когда ночь покрыла землю, я улегся опять спать, и гидравлические часы мои опять постоянно будили меня каждый час. Я так хорошо к этому привык, что нисколько не утомлялся этим.

4-го апреля. – Когда я встал и взглянул на море, то удивился изменению цвета его: темно-синий цвет превратился теперь в серый, ослепительного блеска. Выпуклость океана сделалась так ясна, что на горизонте вода, казалось, падала в огромную бездну, так что я невольно прислушивался: не слышно ли падения этого водопада. Острова уж не были видны. Полоса льдов на севере делалась ежеминутно более и более видимою. Холод, который я вчера ощущал, сделался гораздо слабее. Впрочем, не произошло ничего особенно замечательного. Я читал и писал весь день.

5-го апреля. – С величайшим удовольствием смотрел я на восход солнца на моем горизонте, тогда как вся земля была еще во мраке. Постепенно осветилась и земля подо мною, и я увидел явственно полосу полярных льдов. Странно, что она казалась темнее, нежели отблески остального океана. Я, видимо, приближался к этой полосе. Сверх того, на востоке и на западе видна была мне какая-то земля; но этот вид был довольно неопределен. Впрочем, температура была довольно тепла. Особенного ничего не случилось. Я рано улегся спать.

6-го апреля. – С изумлением рассматривал я полосу вечных льдов, далеко-простирающуюся к северу. Я, очевидно, приближался к северному полюсу. К вечеру горизонт моего зрения вдруг удивительно расширился, вероятно, по причине формы земного шара, составляющего сжатый сфероид, и потому, что я находился над этою сжатостью у северного полюса. К вечеру лег я спать, но, признаюсь, боялся пролететь через полюсь, не рассмотрев этой любопытной страны.

7-го апреля. – Рано встал я и с восторгом, при первом взгляде, увидел себя над северным полюсом. К сожалению, я был на такой высоте, что трудно было рассмотреть подробности. Рассчитывая с той минуты, как ртуть барометра упала в чашку и до четырех часов утра 7 числа апреля, я, по самым умеренным счислениям, находился на высоте 7254 миль от уровня моря, а в самом деле я был гораздо выше. Я теперь видел бо?льшую половину земного полушария. Она представлялась мне в виде географической карты, опоясанной экватором, составлявшим теперь горизонт моего зрения, а потому северный полюс, прямо подо мною находящийся, и не мог быть сверху хорошо рассмотрен. Вся эта страна представляла сплошную льдину, которая, однако ж, к самому полюсу понижалась и у самого полюса оканчивалась кругообразным углублением, которого диаметр, видимый с моего шара, составлял угол в 65 секунд. Это углубление представляло на этом пространстве темное пятно, отличающееся от яркого света прочей полосы. В самый полдень круговидное пятно это казалось менее, а в семь часов вечера я потерял его совсем из вида, потому что шар мой, пройдя чрез западную оконечность льдов, взял направление к экватору.

8-го апреля. – Я заметил видимое уменьшение в диаметре земли. Цвет и вид этой планеты совершенно изменился. Вся видимая поверхность ее была желто-палевая, кроме некоторых частей, которые блистали чрезвычайным светом. Часто вид этот был затемняем облаками в низших слоях атмосферы, сквозь которые только изредка была видна поверхность земли. Это неудобство становилось уж два дни час от часу ощутительнее. Я мог, однако, посредством телескопа убедиться, что шар мой летит теперь над большими озерами Америки, и что я быстро подвигаюсь к тропикам. Это меня очень обрадовало.

Признаюсь, что, при начале воздушного путешествия, я опустил из виду одно весьма важное обстоятельство, и если б аэростат мой продолжал подниматься все к северу, я бы никогда не попал на луну; я забыл, что лунная орбита наклонена к эклиптике только на 5° 8' 48». Уж на третий день путешествия своего вспомнил я о своей грубой ошибке. Мне бы непременно надобно было отправиться с такой точки земного шара, которая лежит на площади лунного эллипсиса. Но, во-первых, мне не пришло в голову это обстоятельство, а во-вторых, мне нельзя было выбирать точки отправления. Теперь же направление, принятое аэростатом, было самое выгодное.