Посредник

— Как же тогда он умер?

— Если тебе очень хочется знать, — произнес лорд Тримингем, — его убили на дуэли.

— Ой, как интересно! — вскричал я. И он еще хотел скрыть от меня историю своего предка, самого интересного из всех Тримингемов! — А почему он дрался на дуэли? Чтобы защитить свою честь?

— Что ж, можно сказать и так, — согласился лорд Тримингем.

— Его кто-то оскорбил? Ну, назвал трусом или лжецом? На самом деле он таким, конечно, не был, — поспешно добавил я — вдруг лорд Тримингем подумает, что и я присоединяюсь к этому оскорбительному мнению.

— Нет, никто его не оскорблял, — ответил лорд Тримингем. — Он дрался на дуэли не из-за себя.

— Из-за кого же?

— Из-за дамы. Его жены.

— О-о. — Примерно так же горько я был разочарован, когда понял, в чем смысл переписки Теда и Мариан. Дама... А Маркус говорил, что человек их круга никогда так женщину не назовет. Это у него была одна из верных примет. Теперь будет на чем его посадить. Стараясь выказать интерес, я спросил:

— Она была виконтесса?

— Да.

— А я и не знал, — вялым и монотонным голосом заметил я, — что мужчины дрались на дуэлях из-за дам.

— Дрались, представь себе.

— А что же она такого сделала? — Вообще-то мне было все равно, спросил я просто из вежливости.

— Ему показалось, что она чересчур дружелюбно относится к другому мужчине, — коротко ответил лорд Тримингем.

По наитию я спросил:

— Он ее приревновал?

— Да. Это случилось во Франции. Виконт вызвал этого мужчину на дуэль, и тот его застрелил.

Меня поразила подобная несправедливость, и я сказал об этом:

— Все должно было выйти наоборот.

— Ты прав, ему не повезло, — произнес лорд Тримингем. — В общем, его похоронили во Франции, вдали от своего народа.

— А виконтесса вышла замуж за того, с кем он стрелялся?

— Нет, но она так и осталась за границей, и лишь дети ее вернулись в Англию — все, кроме младшего, который жил с ней во Франции.

— Он был ее любимцем?

— Кажется, да.

Я был рад получить объяснение, и хотя жаждавшая страстей душа ничуть не насытилась, впечатляло другое: невозмутимость, с какой лорд Тримингем пересказал эту историю. Меня вдруг коснулась горечь человеческой жизни, ее безразличие к нашим желаниям, даже к желанию красиво умереть. Мысль о покорности судьбе мне не нравилась: я считал, что чувства должны быть ярче породивших их причин.

— А не будь она виконтессой, стал бы он так сильно возражать? — спросил я наконец.

Он озадаченно засмеялся.

— Думаю, ее титул здесь ни при чем. Ведь это он сделал ее виконтессой, чем же тут чваниться?

— Да я не о том, — воскликнул я, поняв, что переделикатничал, постеснялся назвать виконтессу просто женой, вот и вышла путаница. — Я что хотел спросил: стал бы он так сильно возражать, что у нее есть... друг, если бы они были не женаты, а только обручены?

Лорд Тримингем обдумал вопрос.

— Да, думаю, стал бы.

Тут в голову мою впервые закралась мысль: ведь есть что-то общее между положением пятого виконта и самого лорда Тримингема. Я сразу отмахнулся от нее, ибо не сомневался — Мариан перестала относиться к Теду чересчур дружелюбно. Но воображение уже взыграло, и, поскольку гнев всегда интересовал меня, я спросил:

— А на нее он тоже был сердит?

— Думаю, что нет, — ответил лорд Тримингем. — Скорее огорчен.

— Она не сделала ничего порочного?

— Видишь ли, она вела себя не вполне разумно.

— Значит, она виновата вместе с тем мужчиной.

— Дама никогда не бывает виновата; со временем ты это поймешь, — таков был ответ лорда Тримингема.

Я смутно чувствовал нечто подобное, и эти слова произвели на меня неизгладимое впечатление.

— Тот мужчина был очень порочный человек? — спросил я. Я плохо представлял себе порочность, но меня будоражило само слово.

— Кажется, это был смазливый мерзавец, — сказал лорд Тримингем. — И уже не в первый раз зарился... — Он умолк, потом добавил: — Он был француз.

— Ах, француз, — протянул я, будто это все объясняло.

— Да, и отличный стрелок, ничего не скажешь. Не думаю, что он был уж слишком порочным человеком, если судить по меркам того времени.

— А по сегодняшним меркам был бы? — Мне требовался пример порочности.

— По сегодняшним — да, ведь сейчас такая смерть считается убийством, по крайней мере, в Англии.

— А если бы виконт застрелил его, это тоже считалось бы убийством? — спросил я.

— Сейчас — да, — последовал ответ.

— Не очень это справедливо, — заметил я, пытаясь представить себе сцену дуэли по прочитанным книгам: раннее утро, две чашечки кофе, два револьвера, уединенное место, секунданты шагами отмеряют расстояние, взмах платком, выстрелы, падение одного из дуэлянтов.

— И он — пятый виконт, — наверное, истекал кровью?

— История об этом умалчивает. Да едва ли. От пулевого ранения крови обычно немного, разве что попадет в артерию или вену... К счастью, теперь дуэли в Англии запрещены.

— Но мужчины все равно стреляют друг в друга? — с надеждой в голосе спросил я.

— В меня, например, стреляли, — ответил он, изображая гримасой улыбку.

— Да, но это было на войне. А из-за женщин они стреляются? — Я представил себе две шеренги женщин, из-за спин которых высовываются мужчины с револьверами.

— Иногда.

— И это считается убийством?

— В Англии — да.

Что ж, так и должно быть; и тогда я испросил его мнение по вопросу, который давно меня мучал:

— А буры нарушали правила ведения войны? — От отца я унаследовал пацифизм, но при первой встрече с лордом Тримингемом, героем войны, мои убеждения пошатнулись.

— Буры — неплохие парни, — мягко заметил лорд Тримингем. — Лично я против них ничего не имею. Жаль, конечно, что стольких пришлось отправить на тот свет, но сие от нас не зависит. Вот тебе на, — добавил он, будто сделал внезапное открытие. — Мы почти догнали Мариан. Поболтаем с ней?

ГЛАВА 15

Во время обеда в мозгу то и дело вспыхивали обрывки разговора с лордом Тримингемом. Две мысли стояли особняком: первая — что бы ни случилось, дама не виновата; и вторая — оказывается, иногда необходимо убить человека, к которому вовсе не испытываешь ненависти. Эти новые для меня наблюдения пришлись мне по вкусу, в них было нечто благородное и величавое.

Наконец наступила долгожданная минута, когда взрослые перестали поглощать персики и принялись глазеть по сторонам, ничуть не рисуясь друг перед другом (в разговорах взрослых я всегда усматривал рисовку), я переглянулся с Маркусом, и мы, как обычно, дали деру. Но едва мы отбежали на почтительное расстояние, как Маркус заявил:

— Сегодня днем мне с тобой не по пути.

— Это еще почему, крыса ты церковная? — возмутился я, искренне разочарованный.

— Да вот какая штука. Нэнни Робсон, нашей старушке Нэнни, сегодня нездоровится, а живет она в деревне, и Мариан велела мне сходить туда и посидеть с ней до вечера. Какой от меня будет прок, не представляю, а уж вонища у нее в доме, доложу я тебе, приятель! Того и гляди, крыша поднимется, но деваться некуда, придется идти. А после чая Мариан навестит ее сама, так она сказала. Эх, любезный компаньон, твое счастье, что Господь не дал тебе сестры.

Стараясь не выдать разочарования, я сказал:

— А насчет помолвки ты Нэнни Робсон скажешь?

— Господь с тобой. Ей скажи — через полчаса будет знать вся деревня. И ты не вздумай никому протрепаться. Сболтнешь — и я разрублю тебя во-от на такусенькие малюсенькие кусочки.

Я ответил ему в том же духе.

— Ну а ты что будешь делать? — вяло поинтересовался Маркус. — Чем займешь свое дурацкое величество? Куда направишь свои гнуснейшие стопы? Уж не к ничтожной ли скирде?

— Э, нет, — категорично возразил я. — Со скирдой покончено раз и навсегда. Ну, может, поболтаюсь немного возле мусорной свалки, а потом...