Александр и Любовь

«Моя милая! Хочу получить от тебя письмо. Немного беспокоюсь. Я живу очень тихо - дал зарок не пьянствовать. Ложусь и встаю рано.   Вспоминаешь ли ты обо мне?» А начинать беспокоиться, уважаемый Александр Александрович, вы начали поздновато. Ваша милая Люба уже во власти своей «сжигающей весны».

1908-й. Гастроль Любы

Удивительный он все-таки мужчина, этот Александр Александрович Блок! Хотя и обыкновенный. Обыкновенный тем, что пару недель пытается залить горечь сердечной утраты любимым красным вином. Удивительный - потому как всё еще верит в гипнотическую силу своего текстуального воздействия на жену. 11 марта он получает ответ на свое коротенькое письмецо. Люба сообщает, что с ней творится странное. Самостоятельность опьяняет ее, и она буквально захлебывается. При этом мы с вами уже знаем, какому французскому языку она обучает своего «пажа», Блок - еще нет. Из Николаева она пишет как хочется ей окружить его нежностью, и тут же: «Безумная я, измученная душа, но люблю тебя, бог знает, что делала, но люблю, люблю, люблю и рвусь к тебе».

Тут даже Блок начинает запутываться и аккурат после «необыкновенной ночи», проведенной им в гостинице «с очень красивой женщиной» заревновавшего вдруг супруга пробивает на допрос: «В твоих письмах ты точно что-то скрываешь. Но мне можно писать все, что хочешь. И даже -должно».

А Любови Дмитриевне уже не нужно разрешать дважды. И еще через неделю - уже из Херсона - она сообщает, что не считает себя больше вправе быть связанной с ним «во внешнем», что очень компрометирует его и при первой возможности поменяет в афишах фамилию Блок на Менделеева, что жить вместе им («кажется») невозможно -такая как она теперь не совместима с уравновешенной жизнью, а «сломаться опять» и подчиниться было бы для нее падением. И дальше всякий вздор - о деньгах («я не могу больше брать у тебя, мне кажется»), сожаление, что ей-де будут «удобно и просто», а его ждут одни неприятности, о том, останется ли он один или к нему приедет мать.

На конверте своего следующего письма Блок делает от руки пометку «Очень нужное»: «Милая, ты знаешь сама, как ты свободна. Но о том, о чем ты пишешь, нельзя переписываться... Ты пишешь мне как чужая...». И недовольный собственным тоном, в тот же день отправляет вдогонку телеграмму и еще одно письмо: «Мне нужно знать -полюбила ли ты другого, или только влюбилась в него? Если полюбила - кто он? По твоему письму я могу думать, что не полюбила, потому что человеку с настоящими чувствами не могут приходить в голову такие нелепости и такой вздор.» (это о тех самых деньгах и приезде матери) «Помни о том, что, во-первых, я считаю пошлостью разговоры о правах и обязанностях и считаю тебя свободной. Во-вторых, ненавижу того человека, с которым ты теперь. Этим летом будет 10 лет нашего знакомства. Напиши мне все главное откровенно и определенно. Всего хуже - не знать. Что бы я ни узнал - мне будет вдвое легче. Благословляю тебя».

В который раз призываем вас озадачиться вослед только что прочитанному: чего добивается этот загадочный Блок? Чего вообще он хочет??

С одной стороны - ты свободна, и сомневаться в этом пошло. С другой - он ненавидит «того человека». И что это за нелепый в данных обстоятельствах аргумент - десять лет знакомства? И, наконец: на что именно он благословляет? Кстати уж: к Волоховой в Москву месяц назад помчался без раздумий, а тут письменными распоряжениями хочет отделаться.

Очевидно, Любовь Дмитриевна из прочитанного тоже ничего не поняла. Кроме того, что муж жутко взволнован. И через несколько дней примчалась в Петербург. Они объяснились. Что говорилось и на чем сошлись - не ведаем. Известно лишь, что в страстную субботу она вновь уехала в Киев. Встречать светлое Христово Воскресенье со своим Дагобертом. От Блока - телеграмма: как добралась? От нее - телефонный звонок: все замечательно. И письмо, в котором: «Думаю о тебе очень нежно и, как клад, прячу твою любовь ко мне в сердце». И - наконец, не без оглядки на Белого и на Волохову: «Может быть, тебе будет больно. Но и мне было больно, ох, как больно, пока ты искал. Дай мне быть уверенной в тебе, в твоем ожидании, как ты был уверен во мне».

Проще говоря: Господь терпел, я терпела, теперь терпи и ты.

И поставленный на место Блок терпит.

В таком непривычном и неуютном одиночестве.

Волохова оттолкнула. Люба окончательно оперилась и самоутверждается. Мама - в Ревеле, помогает Францу командовать Онежским полком.

«Такое холодное одиночество - шляешься по кабакам и пьешь», - пишет он ей. Очевидцы вспоминали, что в этот период Блок действительно пил совершенно беспробудно. А писем от Любы нет.

Их нет аж до самого ее возвращения - до 7 мая. Вояж завершен, и Мейерхольд распустил свою антрепризу. Но Менделеева с группой товарищей приняли решение продолжать гастроли. Теперь - на Кавказе. На повидаться у них с Блоком снова всего десять дней.

И мы опять вынуждены выуживать информацию из непрямых источников. И снова обращаемся к «Песне судьбы», в которой Л. Д. фигурирует под именем Елены. Так вот -оттуда, в эти самые дни писанное: «Ты не узнаешь ничего и не получишь воздаяния. Усталая Елена проходит в избу, где сидит опустевший Герман (жизнь смрадная). Она бросается к нему. Герман сурово отстраняет ее, твердя эти слова. Она остается вблизи его - памятуя слова монаха: «А на конце пути - душа Германа».

И скажите, что это не отчет о том их майском объяснении.

То есть, никакого твердого решения не получилось. Условились лишь, что осень проведут в Шахматове, а зимой будут жить вместе в Петербурге. Для родных и чужих она осталась «хозяйкой дома», пребывающей в отлучке. А дальше уж сама жизнь подскажет.

Однако симпатично выкрашенный фасад скрывает от нас весьма пикантную подоплеку. Положение Любови Дмитриевны было на самом деле незавидным. Белый - тот звал её хотя бы во что-то реальное. Уходить же теперь ей было решительно некуда. С Дагобертом она уже порвала -«глупо, истерично, беспричинно». А безнадежно глухой к чужим страданиям Блок полагал, что от него требовалось лишь одно - как всегда уже простить. Он и простил. И великодушно отпустил (внешне это выглядит скорее как «выставил») на Кавказ...

И для того только, чтобы не врать (а умолчание в нашем случае - одна из самых гадких форм вранья) мы перелистаем вместе с вами воспоминания еще одной знакомой поэта - из тех, приятельство с которыми он свел во времена «бумажного бала» - актриски же Валентины Щеголевой.

Совсем некрасивая лицом, в компенсацию за что предельно женственная и грациозная, эта дама оказывается вдруг на самом переднем крае борьбы Блока с одиночеством. Жена Чулкова вспоминала что Блок часто уходил бродить за город, любил кататься на лодке - один или с кем-нибудь. И в одну из таких прогулок утащил ее Георгия и пару актрис, одной из которых была как раз Щеголева. «Это было в начале мая 1908 года. Уехав с утра на взморье, они вернулись только на другой день к обеду...» - уточняет она.

Естественно, вспоминала об этом пикничке и сама Валентина Андреевна. О том, как совершенно случайно попала с Блоком на острова и - очень подробно - о том, как настойчиво Блок тащил ее туда. Далее - дословно: «Зачем я ему? Он так жадно и страстно меня целовал, точно голодный.   Я боролась, я сердилась, возмущалась и смеялась, в конце концов. Что спросить с этого умного очаровательного человека. Только бы мне не влюбиться в него, вот была бы штука». Конечно, главное - не влюбиться! Но не влюбиться не получилось. Уже через пару недель (как раз после отъезда Л.Д. на кавказские гастроли) она писала поэту: «Моя любовь сильна и прекрасна, моя любовь не требует жертв. Она сама вся жертва, вся восторг, вся приношение. Но именно потому-то я и не отдала тебе мое тело, мое земное прекрасное тело, что люблю тебя высшей, не знающей конца, не видящей начала вечной любовью. Смотреть на тебя, знать, что ты существуешь, видеть тебя.   умереть за тебя.   И вечно гореть думой о тебе, и благословлять дом, в котором ты живешь, и землю, по которой ты ходишь (ступаешь). Знать, что ты любишь другую.»