Демократы

Грнчарик тоже упал на колени и стал помогать.

— Я ведь сказал, чтобы закрыли окна, — заворчал президент.

Грнчарик еще никогда не видел своего высокого начальника в такой позе… Первый человек в Словакии! От него, казалось, можно ожидать чего-то необыкновенного: ну, скажем, что у него на два чувства больше, чем у обычного советника. Этакую возвышенность, блеск, ловкость, гордость, неприступность, холодные, самоуверенные распоряжения, таинственность. А ничего такого не видно. Широкоплечий, тучный, среднего роста человек лет пятидесяти, каких много, с круглой бритой головой, выбритым полным лицом, длинным мясистым носом и тонкими губами. Ни намека на какую-то возвышенность, неприступность, гордость, не говоря уж о высокомерии. Совсем обыкновенный, простой человек.

«Много жупанов повидал я во времена оные, — размышлял Грнчарик. — Так они не позволили бы даже положить на свой стол обычные бумаги. А когда надо было подписать много бумаг, гусар раскладывал их на полу, и светлейший пан жупан знай вышагивал по ним, оставляя отпечаток своего высокого имени, вырезанного на резиновых каблуках. Случалось, это делал гусар, переобувшись в сапоги жупана… А нашего президента так переполошил ничтожный сквозняк, что он сам ползает на четвереньках и собирает бумаги… В общем-то это естественно… но возвышенный, гордый человек не опустился бы так сразу на землю… Он бы подождал, пока закроют дверь, а потом приказал бы: «Ты, главный советник, закрой окна», велел бы мне позвонить Осушатко и тот бы собрал бумаги… А так, конечно, у него никогда не будет времени… — продолжал размышлять Грнчарик. — А как оно дорого! Сколько людей ожидают в коридоре — делегации всякие и чиновники. Сюда ходят, как на богомолье в Шаштин. Каждому хочется получить пирог с маком, что ж удивляться, что многим достаются только горькие карпатские пилюльки! {63} Да и кто бы такое осилил. Тут ведь не только депутации и просители-одиночки, не только длительные совещания, на которых он вечно председательствует, но и комиссии, комитеты, представительства. Бесконечные выставки, вечера, съезды, спортивные состязания и встречи, скачки. И везде приходится произносить речи. На каждом торжественном собрании, банкете, манифестации, спектакле. Чуть ли не через день встречать министров из Праги, знаменитых иностранцев, дипломатов и других важных гостей. То и дело надо переодеваться — то в смокинг, то во фрак. А если, надевая крахмальную сорочку, он возится с запонками и злится, как я… благодарю покорно!.. Я человек довольно кроткий, но и то при одевании мне должны помогать и жена и дочери. Иначе некого ругать и я могу лопнуть от злости. Ну, если у человека такой характер, как у нашего президента, — непосредственный, деятельный, темпераментный… Не хотел бы я присутствовать при его одевании!»

Грнчарик так живо вообразил себе эту сцену, что даже прикрыл лицо ладонью и поднял локоть, как бы защищаясь от удара, хотя президент, старательно собиравший бумаги, и не думал о нем в эту минуту.

«Он все хочет сам видеть, знать и сделать, — рассуждал про себя главный советник, краем глаза наблюдая за своим шефом. — Это недостойно президента… Что, если бы за этим занятием его застал министр?»

— Оставьте, пан президент, я соберу, — сказал он вслух, — эта работа не для вас.

— А, подумаешь! Я и так никогда не занимаюсь гимнастикой.

«Вот то-то и оно, что ты все хочешь сделать сам, своими руками. — Грнчарик мысленно перешел со своим шефом на «ты». — Оттого у тебя и не хватает времени. Еще бы, каждая пустяковая бумажонка обязательно должна пройти через твои руки, чтобы ты сам отредактировал, сам исправил стиль и орфографические ошибки, ибо только то дело ты считаешь решенным правильно, которое ты сам просмотрел и в которое сам внес поправки. Ты бы с радостью и адреса надписывал, потому что только тот адрес верен, который написан твоей рукою… Ты бы и марки наклеивал сам, потому что только ты можешь наклеить аккуратно — не криво и не вверх ногами… Да и на почту ты бы с радостью ходил сам, ибо ни за личного секретаря Альтмана, ни за генерального секретаря Осушатко нельзя поручиться: а вдруг они не донесут письма до почты и бросят их в Дунай…»

От ползания у Грнчарика началось сердцебиение, закружилась голова. «Еще удар случится, — испугался главный советник. Мысли у него начали путаться. — Этот человек ревностно относится к своей работе, власти, к любому доброму делу, на которое он способен, к любому справедливому решению… Ему хотелось бы, чтобы все было связано только с его именем… А вдруг, не дай бог, что-нибудь произойдет без его участия… Он, верно, думает, что стоит ему отвернуться — и дом развалится, а дом этот — вся страна. Она и так находится на самом берегу Дуная. Боже сохрани, какой-нибудь вице-президент мог бы ее спасти, и заслугу припишут ему… Да, завистливый человек!.. Вот и сидят эти бедняги в коридоре, как попугаи в клетке, рассматривают иллюстрированные журналы или любуются «стремительными потоками широкого Дуная». Так уж повелось, когда голова работает — весь организм отдыхает. Так и ты, несчастный президент, трудишься, а помощи ждать неоткуда. Ты вынужден торопиться, словно туча, гонимая ветром, прибивать, подобно граду, дорожную пыль, гудеть, как буря, сверкать молнией и греметь громом…»

Бумаги наконец были собраны. Президент поднялся с пола, уселся, широко расставив ноги, в кресло около окна и стал разбирать их.

— Выкладывайте, что там у вас, — хмуро и неприветливо сказал он. — Если они еще раз откроют окна, я вышвырну всю эту банду. Мы потеряли почти десять минут.

«Никого ты не вышвырнешь, — подумал Грнчарик, — все это слова… Я ведь знаю, что ты уже и депутатов заставил ползать вокруг своего письменного стола, пока они сами не выскользнули в дверь. И все-таки этот твой нелюбезный тон и угрозы «вышвырнуть банду» пугают нас всех. У меня вырвалось: «Иисус Мария!», когда меня вызвали к тебе. Масный трясся от волнения и кланялся телефонной трубке, а Осушатко-Тобиаш вспоминал про второе умывание, намыливание головы. Все мы знаем: это только летняя гроза. Она погремит и уйдет, но мы опасаемся, что она все поломает, что бедняга депутат не выйдет отсюда, что чиновника оттаскают за волосы и он останется без чуба и истерзанный упадет… Но после дождя тяжелая духота сменяется свежестью, — и вот уже показывается круглое улыбающееся лицо солнышка… Чуб наш не пострадал, а сами мы стали подвижнее и легче. Тот, кто стоял, как бук, — раскачался, кто еле плелся, заспешил, а кто бежал, успел шмыгнуть в дверь… Ты считаешь, что нам нужны такие грозы, особенно в управлении? Верно! Но нам это неприятно, очень неприятно. Люди не любят шума. Нас пугает каждый окрик…»

— Вы видели, сколько людей там ждет? Выкладывайте, да поживее, — повторил президент и, закашлявшись, вытер лоб платком. Он пододвинул к Грнчарику шкатулку красного дерева с сигарами и сигаретами, предлагая ему закурить, но Грнчарик учтиво поблагодарил — он-де курит только трубку.

— У меня нет для гостей ни чубуков, ни трубок, — буркнул шеф. — Один посетитель как-то спросил, нет ли у меня зубной щетки для гостей. Я ответил, что скорей найдутся брюки.

Грнчарик принужденно засмеялся. «Какой сарказм!» — подумал он.

— Вчера я до четырех утра подписывал бумаги, — ни с того ни с сего начал президент. — До двенадцати было еще более или менее весело. Я включил радио и слушал… У этого Флёгла {64} прекрасный голос… Но после двенадцати все затихло, и мне стало казаться, что по коридору кто-то ходит. Я ведь привык, что у меня постоянно кто-то есть за дверями, мне это чудится даже ночью. Может быть, я услышал себя, — приходится читать всю эту галиматью вслух. Вы не представляете, как у нас пишут. Чехи смягчают все звуки и уверены, что пишут по-словацки. Они думают, что там, где у них «а», у нас обязательно должно быть «я»… Раньше люди жаловались, что не понимают венгерского языка. А это они поймут?.. Я требую стиля, понятного интеллигенту и коровнице… Не на кого положиться!.. — вздохнул президент и тотчас же повысил голос: — Кто же я, черт возьми? Корректор или краевой президент?