Убю король и другие произведения

Совесть: Папаша Убю, приготовились ли вы к тому, что обычно делают, когда сменяется столетие?

Папаша Убю: Одновременно сменить рубашку? Так часто поступают.

Совесть: Я говорю не о стирке белья для вашего брюха, Папаша Убю, но об очищении вашей души; не тяните, ибо кто может поручиться, что проживет еще сто лет?

Папаша Убю: Сударь, ничего я не понял, что вы сказали.

Совесть: Пора вашей совести устроить экзамен, эдакое краткое повторение пройденного за последнее столетие, хорошего или плохого; а поскольку событий, в которых вы не были бы замешаны, хотя они вас и не касались, весьма немного, то вы за все в ответе, и вот почему в мире все идет шиворот-навыворот!

Папаша Убю: Шито-крыто, сударь, хотели вы сказать. Поскольку если мы управляем миром шиворот-навыворот, как рекой, которую поворачиваем вспять, то это для того, чтобы он отодвинулся от края. Так и быть, я согласен, господин Совесть, прославить в вашем присутствии мои последние подвиги, но я больше не заглядываю слишком далеко, в те давние времена, когда я был Наполеоном или Фараоном и когда заставлял моих солдат восхищаться веками, громоздящимися на пирамидах… Все это — для уверений, будто это произошло, и наставлений маленьким детям — уже было напечатано в доисторические времена, когда еще не вышел в свет наш предыдущий Альманах! Он не такой толстый, как этот, потому что я был еще дитя!

Совесть: Были ли вы на Выставке, Папаша Убю?

Папаша Убю: Ввиду того, что никакое проявление человеческих ухищрений не должно оставлять нас равнодушными, то да, сударь, мы там были!

Совесть: Сколько раз?

Папаша Убю: Вы становитесь нескромным!.. Ну, не знаю… ах, да, только единожды, не больше; я вошел в одну дверь и вышел в другую, что не пришло в голову ни одному из ротозеев, стиснутых в этом загоне, словно в мышеловке. Если бы я хотел последить за прохожими, то было бы куда лучше наблюдать их на свободе, на их родном бульваре. А что касается закрытых бараков или какого-нибудь стойла, то я в них даже не заглянул. Не вижу никакого толка созерцать достопримечательности, про которые судачат, что, мол, они что-то там в себе таят, — под «достопримечательностью» я понимаю то, что открываю в одиночку; встречаясь с варварскими племенами, я хочу их исследовать сам, лично! Самое прекрасное произведение искусства опошляется, как только оно становится общедоступным. Я не посмотрел Выставку по той же причине, что не привык читать популярные учебники, укутывать мое брюхо не по мерке или ездить в омнибусе!

Совесть: Поскольку вы, как все, любите ничего не делать, то вас, должно быть, привлекла реформа правописания?

Папаша Убю: Отнюдь, сударь, и я удивлен, что вы утомляете мой рассудок, задавая вопросы об этой дичи.

Совесть: Однако, Папаша Убю, не станете же вы отрицать, что предпочитаете писать ухи и фуйнансы.

Папаша Убю: Это совсем другое. Эти мастаки хотят изменить правописание, да не умеют, а я умею. Они перелопатили все внутренности слов и под предлогом упрощения изуродовали их. Я же улучшаю и украшаю их по образу и подобию моему. Я пишу фуйнансы и ухи, потому что произношу фуйнансы и ухи, а больше для того, чтобы подчеркнуть, что речь идет о фуйнансах и ухах, специальных, личных, в том их качестве и в том количестве, которых ни у кого нет, а если есть недовольные, то я распоряжусь, чтобы все писали вухи и пфуйнансы, а тех, кто чего-то еще потребует, йя в карман зусажу.

Совесть: Эк вас понесло, Папаша Убю, я подам жалобу господину Маньо.

Папаша Убю: Ой-ей-ей! Не боимся мы этого славного судьи, это наш друг, мы проявили снисходительность и умаслили его, написав кой-куда, что он был в глубоком тылу у судебного аппарата, чтобы выпускать газы, если у правосудия случится несварение от несправедливости. Мы ценим его, поскольку это человек вовсе лишенный щепетильности и превративший свой разум в свежевыбритый стол, и под его именем составляем поправку к закону, чтобы провести наше основное феминистское требование — заменить всеженскую воинскую невинность на повинность. Вот так Мамаша Убю и отправится на войну.

Совесть: Вы выбрали неудачный момент, Папаша Убю: знаете же — только и разговоров, что о сокращении численности населения. Нужно предоставить женщинам право делать детей.

Убю король

Папаша Убю: Они их понаделают сразу же, как только мужчины им немного помогут в этом. А я хочу подать пример и произвести столько, сколько бы они ни пожелали.

Совесть: Не хвалитесь, Папаша Убю: вспомните, что когда вы сделали восемнадцать детей за один рабочий день, над вами насмехались, потому что после этого и, по меньшей мере, до следующего утра вы больше не могли.

Папаша Убю сочиняет «Quo vadis»

Папаша Убю: Но могло случиться, что смогли бы, тогда как столько людей точно и заранее знают, что не смогли бы ни за что. А все потому, что они не употребляют достаточно алкохоля.

Совесть: Чего-чего?

Папаша Убю: Алкохоля, сударь, так же, как я говорю «фуйнансы». А потом, зачем делать столько детей, если их по мере сил убивают в Трансваале? Может быть, и выгодно посылать на резню детей, когда им лет по двадцать и подходит срок платежа, но зачем же ждать так долго и посылать так далеко? Можно убивать их сразу и на месте с учетом векселей, во всяком случае, сэкономили бы для нас их мытарства и некоторые мытные расходы, которые могли бы даже быть более расхожими для любителей-людоедов. Только бы и осталось, что гонять по морю керосинки, которые можно рассматривать как банки натуральных консервов. Ну, и потом, если не хотят ими питаться, вовсе не надо делать столько детей!

Папаша Убю в семинарии Святого Сульпиция

Совесть: Что за чушь, Папаша Убю! Солдат посылают туда, чтобы защищать свободу господина Крюгера.

Папаша Убю: Но эти крюглые идиоты, обуреваемые свободой, не получают даже свободы не сражаться. А вот что я нахожу замечательным — трах-тебе-в-брюх! — что марсельские туземцы, которые отплясывали в честь свободы буйабес (это танец, точно знаю), пытались во имя и несмотря на эту самую свободу уничтожить двух бедных англичан, прикрываясь тем, что заставляли их снять шляпы, а те не хотели. Кстати, если бы они были военными, то их бы не заставляли снимать кепи.

Совесть: Вы мне об англичанах, я вам — о господине Крюгере.

Папаша Убю: Никакого господина Крюгера никогда не было; его портреты, которые не похожи между собой, имеют одну общую черту — лучезарную бороду, а с другой стороны, мы знаем, что его ресницы растут внутрь. Это классические черты Солнца: господин Крюгер — не что иное, как солнечный миф о Воине, в германских языках «Krieger» или «Krüger» означает «Воин», и этот миф встречается у большинства примитивных народов.

Я занимаюсь геометрией