Полет лебедя

Сегодня, к счастью, он появился только к полудню, и Генриетта повела его под покрытый навесом угол садовой стены. Там особенно теплым было октябрьское солнце. Уже совсем скоро нельзя будет сидеть в саду. Гетти с любовью посмотрела на свои увядающие цветы. Какими мертвыми они ей казались сейчас. Но все же они только спали. Весной они проснутся навстречу новой жизни. Ее маленькие ручки были опущены, и она даже не заметила, что Ханс Кристиан замолчал.

— Гетти, тебе что, не нравится? О чем ты думаешь? — спросил он, роняя последнюю страницу на траву.

Генриетта быстро пришла в себя.

— Конечно, у тебя должно получиться очень хорошо.

— Значит, тебе не понравилось! — воскликнул он. — Ты просто не понимаешь, вот и все! Я выражаю свои глубочайшие чувства, и они рвутся у меня из самого сердца, а ты считаешь их неискренними и незначительными.

Генриетта не сделала ни одного движения.

— Они не незначительны. Ты же не можешь сказать, что мои маргаритки незначительны только потому, что сейчас они завяли. Их увядшие лепестки все так же хранят силу жизни, но они знают лучше, когда им цвести. Они будут спать и отдыхать до тех пор, пока вновь не придет теплое лето, и тогда они смогут вновь одарить нас своим прекрасным ароматом.

Ханс Кристиан стоял перед ней с трагическим видом, который для любого постороннего человека мог показаться комичным.

— Ты хочешь сказать, что мои мысли цветут не в то время! — он горько рассмеялся. — Прямо можно подумать, что ты великий Хейберг! Что ты знаешь о правилах критики.

Гетти продолжала гладить свой красный клубок.

— Ты прав, я ничего не знаю о критике. Но я знаю тебя, Ханс Кристиан. Ты нетерпелив. И не пытаешься обуздать свой гений. Когда он вырывается наружу, ты пытаешься оседлать его и нестись галопом, ожидая, что весь мир будет тебе аплодировать. А иногда было бы неплохо совершить всего лишь несколько спокойных прогулок.

— Тебе не понять души поэта! Его мысли направлены на то, чтобы их читал весь мир! Было бы несправедливо прятать от человечества свою работу. Поэзия — это Божий дар, а Бог предназначил его для всех людей, а не для кого-то одного!

— Возможно, — согласилась Генриетта, — но кроме твоего гения Бог даровал тебе еще здравый смысл и чувство справедливости. Зачем он сделал это?

Ханс Кристиан упал в кресло и начал теребить свои волосы.

— Я не понимаю тебя, Гетти. Ты что, пытаешься объяснить мне, чтобы я прекратил писать?

Девушка покачала головой.

— Если ты хочешь, я объясню тебе, что я имею в виду. Но тебе это не понравится.

— Быстрая боль лучше, чем догадки и беспокойства, — пробормотал Ханс Кристиан. Но он спрятал лицо в руки, с трепетом ожидая ее слов. Гетти, наверное, скажет то, что ранит его в самую душу, несмотря на то, что она знает, какой он чувствительный.

— Ты думаешь, что влюблен, — начала Генриетта, но Ханс не смог промолчать.

— Да, я влюблен. Разве я недостаточно часто говорил тебе об этом, чтобы ты поняла.

— Ты думаешь, что ты влюблен, — настойчиво повторила девушка. — Но ты еще не знаешь разницы между любовью и увлечением. Возможно, когда-нибудь ты это поймешь. Но сейчас ты принимаешь блеск фольги за сияние золота. Ты пытаешься переложить все свои мысли на бумагу. Ты позволяешь этому фальшивому вдохновению заставить писать тебя то, о чем ты пожалеешь в будущем.

— Гетти, ни ты, никто другой не может говорить со мной так! — прервал ее Ханс Кристиан. Его лицо побагровело от еле сдерживаемой ярости.

Но Генриетта сложила руки на груди и продолжила, хотя ее голос дрожал:

— Ты хорошо заявил о себе в литературном мире. Твоя книга «Путешествие пешком» стала обещанием будущего. Все критики согласились с этим. Неужели ты не понимаешь, что твоя следующая книга должна выполнить это обещание? Она должна быть хорошей, иначе они разорвут тебя на части!

— Значит, ты считаешь, что «Фантазии и эскизы» недостойные последователи «Путешествия»?!

Ханс Кристиан нагнулся к ней, схватившись руками за подставку для вышивания так сильно, что его пальцы побелели. Генриетта вскочила на ноги, ее глаза метали молнии.

— Ты пожалеешь о том, если они когда-нибудь будут опубликованы! Твои фантазии представляют собой лишь глупые извилины больного любовью воображения. А эскизы всего лишь бессмысленные пустые изложения событий за городом, которых ты никогда не видел.

— Я видел Ютландию!

— Ты видел Орхус, да и то только сквозь туман! Ты пишешь о западном побережье, используя все трюки своего ремесла, чтобы заставить читателя подумать, что ты великий путешественник и наблюдатель! Это дешево и просто недостойно давать возможность читателю познакомиться с подобными воображениями, когда он вправе ожидать чего-то лучшего!

— Генриетта, я никогда не прощу тебе того, что ты сейчас сказала! Никогда! — злобно прошептал Ханс Кристиан и начал собирать разбросанные листки.

Но Гетти опередила его. Как маленькая фурия она схватила листки и повернулась к нему лицом.

— Мне все равно, простишь ты меня или нет! Но однажды ты будешь благодарен мне за то, что я сейчас сделаю. Я сожгу эти ужасные излияния в своем камине листок за листком, и с каждой пепелинкой, вылетающей из трубы, будет нестись моя молитва, чтобы никогда в жизни ты больше не нанес подобного оскорбления хорошему вкусу!

Она пошла в сторону дома, но ужас придал ногам Ханса Кристиана невиданную скорость. Как яростное животное, чьему детенышу угрожает опасность, он бросился за ней и преградил дорогу.

— Отдай мне это! — закричал Ханс Кристиан, грубо схватив ее за руку. Он отнял у нее страницы и засунул внутрь пиджака, боясь, что она снова может их отнять. Они стояли лицом к лицу и с яростью и ненавистью смотрели друг другу в глаза.

— Дурак! — выдохнула Генриетта и убежала, а Ханс Кристиан так и остался стоять на месте ссоры.

— Она еще называет меня дураком, — наконец пробормотал он сам себе под нос через плотно сжатые зубы. Затем он побежал прочь из сада, вниз по улице по направлению к мансарде, которая все еще была его домом.

Прошло две недели, а от Генриетты не было ни слова. Ханс Кристиан беспокойно ходил взад-вперед по комнате. Хозяйка с любопытством посмотрела наверх и подумала, как долго еще смогут вынести такую нагрузку протертые места в ее ковре. Затем Ханс вышел из дома и пошел бродить вдоль канала, но это не помогло ему избавиться от грустных мыслей. Он был почти уверен, что ни за что на свете не хочет оказаться в том месте на набережной, где много лет назад он впервые встретил Генриетту. Он был сильно зол на нее. Почему она решила разорвать их отношения именно в это время, когда он был влюблен и написал почти половину новой книги? Разве она не знает, что ему нужен кто-то, с кем бы он мог обсуждать свои самые потаенные чувства, что только она одна обладала способностью понимать их и отбирать наиболее ценные идеи от незначительных.

Что характерно, ему совершенно не пришла в голову мысль, почему он был влюблен в одну девушку и так глубоко ранен разрывом с другой, что даже не мог писать.

В конце концов, под предлогом консультации по грамматике он пришел в дом Коллина и открыл Эдварду свое сердце.

— Наконец-то я влюбился, — произнес он, пристально глядя на потолок, на котором игра света создавала причудливые образы. Кабинет был уютным и теплым, и вся атмосфера навеивала мысли об откровенных разговорах.

— Я видел много хорошеньких лиц, но никогда не встречал такого прекрасного, как у нее. У нее огромные карие глаза и…