Черный принц

– Ее нет дома, но я поищу. И сразу же привезу.

– Здесь полно народу. Мы не будем…

– Да, да. Сейчас приеду.

– Он спилил мою магнолию, – жаловалась Присцилла. – Она, видите ли, затеняла клумбу. Сад у него всегда был – «мой сад», дом – «мой дом». Даже кухня и та была – «моя кухня». Я отдала этому человеку всю мою жизнь. У меня нет ничего, ничего!

– Удел человеческий мрачен и дик, – бормотал в ответ Фрэнсис. – Мы все – демоны друг для друга. Да. Демоны. – Вид у него был довольный, красные губы поджаты, медвежьи глазки поглядывали на меня скромно и удовлетворенно.

– Присцилла, позволь, я расчешу тебе волосы.

– Нет, не дотрагивайтесь до меня, я чувствую себя прокаженной, мне кажется, я заживо гнию, я уверена, что от меня пахнет…

– Присцилла, сними, пожалуйста, юбку, она, вероятно, ужасно смялась.

– Ну и что, какое это все имеет значение? О, я так несчастна.

– Давай по крайней мере снимем туфли.

– Мрачен и дик. Мрачен и дик. Демоны. Демоны. Да.

– Присцилла, перестань так напрягаться. Ты вся деревянная, точно неживая.

– А мне и незачем быть живой.

– Ну хоть попробуй лечь поудобнее!

– Я отдала ему всю жизнь. Больше у меня нет ничего. Ничего. Что еще остается женщине?

– Ужасно и напрасно. Напрасно и ужасно.

– О, мне так страшно…

– Присцилла, тебе совершенно нечего бояться. О господи, как ты меня мучаешь!

– Страшно.

– Прошу тебя, сними туфли.

У дверей снова зазвонили. Я открыл дверь, увидел Рейчел и уже готов был сокрушенно развести перед ней руками, как вдруг заметил у нее за спиной Джулиан.

Рейчел была одета в светло-зеленый, похожий на офицерский макинтош. Руки она держала в карманах, а лицо ее, обращенное ко мне, выражало тайный восторг. Одного взгляда, которым мы обменялись в первое же мгновение, было достаточно, чтобы почувствовать, как далеко мы успели зайти со времени последнего свидания. Обычно люди не слишком всматриваются в глаза друг другу. Я испытал приятное потрясение. Джулиан была в бежевом вельветовом жакете и брюках, на шее – газовый индийский шарф, коричневый с золотом. Вид был шикарный, но при этом лицо ее и весь облик выражали застенчивость и скромность, она словно говорила: «Я знаю, я здесь самая младшая, самая незначительная и неопытная, но я сделаю все, чтобы быть вам полезной, и спасибо вам большое за то, что вы вообще обращаете на меня внимание». Все это, разумеется, одна поза. В действительности молодые люди самодовольны и совершенно безжалостны. В руках она держала женщину на буйволе и большой букет ирисов.

Рейчел поспешила объяснить:

– Джулиан как раз вернулась домой и непременно захотела привезти вам эту вещицу сама.

Джулиан сказала:

– Я так рада, что могу вернуть ее Присцилле. Конечно, раз это ее, надо ей тут же отдать. И я очень надеюсь, что это ее немного ободрит и обрадует.

Я пригласил их войти и провел в спальню, где Присцилла по-прежнему жаловалась Фрэнсису:

– Он не имел ни малейшего представления о равенстве, мужчины вообще этого не понимают, они презирают женщин… Мужчины ужасны, ужасны…

– Присцилла, к тебе гости.

Присцилла сидела в кровати, обложенная высоко взбитыми подушками, из-под одеяла выглядывали носки туфель. Глаза у нее покраснели и заплыли от слез, рот был скорбно растянут, точно щель почтового ящика.

Джулиан вышла вперед и села на край кровати. Она почтительно положила ирисы на одеяло под бок Присцилле и, словно забавляя ребенка, стала двигать к ней по одеялу бронзового буйвола. Фигурка ткнулась Присцилле в грудь. Присцилла не поняла, что это, и с испугом и отвращением вскрикнула. А Джулиан тем временем вздумала ее поцеловать и, подавшись вперед, потянулась губами к ее щеке. Слышно было, как они стукнулись подбородками.

Я сказал мягко:

– Посмотри, Присцилла, вот твоя женщина на буйволе. Вернулась к тебе, видишь?

Джулиан успела ретироваться к изножью кровати. Она смотрела на Присциллу с мучительной, все еще несколько застенчивой жалостью, чуть приоткрыв губы и, словно в молитве, сложив ладони. Казалось, она молит Присциллу о прощении за то, что она молода, хороша собой, чиста и не испорчена и перед нею – долгое будущее, а Присцилла стара, безобразна и грешна и будущего у нее нет. Контраст между ними был пронзителен, как спазм.

Я ощутил эту боль, я разделил муку сестры. Я сказал:

– И смотри, что за чудесные цветы тебе принесли, Присцилла. Какая ты счастливица!

Присцилла сердито прошептала:

– Я не маленькая. Нечего вам всем так… меня жалеть. И смотреть на меня так. И так со мной обращаться, как будто… как будто…

Она нашарила на одеяле бронзовую фигурку, я думал, она хочет подержать ее. Но вместо этого она с размаху швырнула ее через всю комнату об стену. Слезы снова градом полились у нее из глаз, она зарылась лицом в подушку. Ирисы упали на пол. Фрэнсис подобрал женщину на буйволе и, улыбаясь, спрятал в ладонях. Я сделал знак Рейчел и Джулиан, и мы вышли из спальни. В гостиной Джулиан сказала:

– Мне так ужасно жаль.

– Ты не виновата, – ответил я ей.

– Как это, должно быть, жутко, когда ты… вот такая.

– Ты не можешь понять, каково это, когда ты вот такая, – сказал я. – Так что и не пытайся.

– Мне ужасно жаль ее.

– Беги-ка теперь по своим делам, – сказала Рейчел.

– Мне… мне бы хотелось, – нерешительно проговорила Джулиан, – ну, ладно. – Она пошла к двери, но обернулась. – Брэдли, можно тебя на два слова? Проводи меня до угла, ладно? Я тебя не задержу.

Я по-заговорщически махнул Рейчел и вышел вслед за девушкой из дому. Она, не оглядываясь, самоуверенно прошла через двор и свернула на Шарлотт-стрит. Ярко светило холодное солнце, и я вдруг почувствовал большое облегчение, очутившись на улице в толпе спешащих, незнакомых, равнодушных людей, под ясными синими небесами.

Мы прошли несколько шагов и остановились перед оранжевой телефонной будкой. Джулиан снова стала оживленной и по-мальчишески задорной. Она тоже явно испытывала облегчение. Над нею, сзади, высилась башня Почтамта, и я словно сам был в этой вышине – так отчетливо, так близко мне видны были все ее сверкающие металлические части. Я чувствовал себя высоким и прямым – до того хорошо было вдруг вырваться из дома, прочь от Присциллиных красных глаз и тусклых волос, и очутиться на минуту рядом с кем-то, кто молод, красив, не испорчен и не растрачен, с кем-то, у кого есть будущее.

Джулиан озабоченно сказала:

– Брэдли, мне очень жаль, что у меня это так плохо получилось.

– Это ни у кого бы хорошо не получилось. Настоящее страдание само отрезает к себе все дороги.

– Как ты замечательно сказал! Но святой человек мог бы ее утешить.

– Святых нет, Джулиан. Да ты и молода еще думать о святости.

– Я знаю, мне так по-идиотски мало лет. О господи, старость так ужасна, бедная, бедная Присцилла. Послушай, Брэдли, я только хотела тебя поблагодарить за то письмо. Такого замечательного письма мне еще не писал никто.

– Какое письмо?

– Ну, то письмо. Об искусстве. Об искусстве и правде.

– А-а, ну да.

– Я считаю тебя моим учителем.

– Очень любезно с твоей стороны, но…

– И прошу тебя составить мне список литературы для чтения. Более полный.

– Спасибо, что принесла назад женщину на буйволе. Надо будет дать тебе что-нибудь взамен.

– Правда? Ах, пожалуйста! Что-нибудь, какую-нибудь маленькую вещичку. Мне бы так хотелось иметь от тебя память, меня бы это вдохновляло, какую-нибудь вещь, которая у тебя давно, которую ты много раз держал в руках.

Я был тронут.

– Я поищу, – сказал я. – А теперь мне, пожалуй…

– Брэдли, погоди немного. Мы с тобой совершенно не разговариваем. Ну да, я понимаю, сейчас нельзя, но давай встретимся как-нибудь на днях, мне нужно поговорить с тобой о «Гамлете».

– О «Гамлете»? Ах да, но…

– Мне надо подготовить его к экзамену. И потом, знаешь, Брэдли, я совершенно согласна с тем, что ты написал в своей рецензии на папину книгу.