Путешествие вокруг стола

Ровно в 10 часов замяукал саксофон, загремел барабан и в освещенный зал стали собираться гости. Тут было во всех видах представлено творчество изобретательных столичных портных и парикмахеров. В сиянии огромной люстры разными цветами радуги переливались шелка, блестели драгоценности. Между светлыми, волочащимися по земле, платьями сновали черные, как смоль, фраки и смокинги, из которых выглядывали белые крахмальные груди, а над ними – свежевыбритые лица. Избранное общество кивало во все стороны головами, выбирало столики, заказанные по телефону через рассыльных и горничных, усаживало надменных, набеленных и нарумяненных дам, поднимало большие и малые бокалы, дарило улыбки, бросало крылатые фразы; мужчины целовали обнаженные ручки, унизанные кольцами тонкие пальчики.

Особенно большая суматоха царила возле отдельного кабинета «Три князя». Метались озабоченные дамы, которым было поручено встретить и проводить на места высоких гостей. Между дамами скользили, извиваясь, словно угри, расторопные кельнеры, а за окнами, на перекрестке Лайсвес аллеи и улицы Даукантаса, которые были специально освещены лучами прожекторов, прогуливались вышколенные агенты охранки. За столом, уставленным закусками и напитками со всего света, меж которыми наш черный хлеб выглядел бедным родственником, сидел человек, носивший громкий титул вождя нации, министры и зарубежные гости. Над всем обществом возвышались, словно бдительные стражи, изображения трех великих литовских князей, вооруженных мечами и щитами. Ничто не должно было нарушать покоя гостей, собравшихся поддержать сирот и несчастных подкидышей; даже пробка должна была вылетать из бутылки шампанского бесшумно, чтобы не перепугать боязливого чиновника, даже косточка зажаренного в сметане карася должна была пройти через ожиревший желудок, не доставив его владельцу неприятностей. Белыми голубями порхали дамы. Одни, церемонно раскланиваясь со своими спутниками, усаживались на места, другие, повиснув на руке своего кавалера, поднимались и исчезали в пестром мерцании драгоценностей, шелков и взглядов.

Над паркетом проплывали длинные фалды фраков и голые женские плечи, словно черные и белые фигуры на огромной шахматной доске. Вот движется король – президент государства, вождь нации, с самой прекрасной дамой бала – «Мисс Каунас», вот выступает павой королева бала – госпожа президентша с красавцем-офицером, вот изъясняются на разных языках расфранченные дипломаты – ни дать ни взять вавилонское столпотворение!

Кружится голова барышни Уткиной от сладко-кислого пьянящего крюшона и еще больше от шампанского, которым ее накачивают многочисленные почитатели, кружится голова от танго, потому что кет отбоя от кавалеров, кружится голова от ласк и поцелуев, на которые не скупится по уши влюбленный в нее гусарский лейтенант в красных галифе, старающийся все время уединиться с Уткиной в едва освещенной нише; поцелуи, поцелуи… Любопытные глаза считают, а десятки губ сообщают о них всему залу, не забывая преувеличить виденное в десять раз.

Мерно и неуклонно совершают свой круг стрелки часов, напоминая одним, что уже, вероятно, пора отправляться на покой, заставляя других еще больше беситься и сумасбродствовать, потому что завтрашний день сулит новые развлечения и радости. Алкоголь освободил всех от оков этикета. Все в зале смешалось. Одни собирались группками, другие незаметно исчезали, садились в машины и мчались в только им одним известном направлении, третьи пешком плелись к семейным очагам. Молодежь с еще большим жаром и страстью, словно стараясь испить до дна чашу удовольствий, погружалась в хаос музыки и винных паров, денежные люди тянулись в просторные игорные залы, также готовые к услугам гостей. За овальным столом резались в покер именитые граждане столицы: министры, адвокаты, фабриканты, акционеры, генералы; кто хотел выиграть, кто развеять тоску, а кто – отделаться от лишней сотни, а то и тысячи в обществе, которое со временем сторицей вознаградит за проигрыш. За одним из таких столов сидели Спиритавичюс с Уткиным.

Внезапно по залам прокатилось эхо выстрелов. Никто не знал, что случилось. Любопытные бросились искать место происшествия, женщины с визгом прижались к своим спутникам, в коридоре началась давка. Люди толкались, расспрашивали друг друга, искали бог весть чего. Из зала для покера иногда высовывались игроки, но, вспомнив, что заглядывать в чужие карты неприлично, махали рукой и возвращались к своему занятию.

По просторным залам клуба и ресторана разнеслась страшная весть: гусарский офицер Дзиндзиляускас из ревности стрелял в помощника балансового инспектора Пищикаса; всему виной молодая Уткина.

Участники бала в пользу сирот стали свидетелями небывалого зрелища: в вестибюле гостиницы, под лестницей, лежал истекающий кровью человек во фраке. На место происшествия примчались бледный директор клуба, начальник гарнизона полковник Близгулявичюс и представители полиции, потому что стрельба в здании, которое им было поручено охранять, как зеницу ока, в здании, где веселились высшие чины государства и зарубежные гости, грозила им всем большими неприятностями.

– Что произошло, лейтенант? – строго спросил начальник гарнизона, хотя у его ног валялся раненый и он уже знал, в чем дело.

Бледный лейтенант гусарского полка вытянулся по стойке смирно.

– Что тут произошло? Лейтенант, изложите суть дела.

– Дозвольте объясниться, господин полковник! – щелкнул каблуками Дзиндзиляускас.

– Пожалуйста…

– Когда я кончал военное училище… на выпускном вечере… их превосходительство президент государства, вручая мне саблю, повелел всегда защищать офицерскую честь…

– Так… знаю… далее… – не поднимая глаз от земли, кивал полковник Близгулявичюс.

– …Я сидел за столиком с барышней…

– Понятно… Продолжайте, – рубил слова начальник гарнизона.

– …Вдруг появился этот фрукт… и бессовестно взял мою даму за…

– За что?… – поинтересовался полковник, – Надеюсь, не за руку?

– Слово офицера, господин полковник, – оживился лейтенант. – Я потребовал извинения. А он нагло заявил…

– Что заявил, лейтенант?

– Сказал: «Скройся с глаз, красноногий!»

– Довольно!.. – удовлетворенно промычал начальник гарнизона. – Уточните еще одно обстоятельство.

– Слушаюсь! – звякнул шпорами лейтенант.

– А что же дама?…

– Дама?… Как бы тут выразиться… Поначалу смеялась… беспомощно смотрела на меня… потом, как вьюн, выскользнула из моих рук, слилась с толпой танцующих, помахала рукой и исчезла…

– Ясно!.. Достаточно!

– Тогда я, – продолжал давать показания довольный Дзиндзиляускас, – защищая честь мундира, не выдержал, стал следить за этим негодяем и, увидев его здесь…

– Вы поступили, как подобает офицеру… Состава преступления в ваших действиях не усматриваю… Можете быть свободны…

Из глубины коридора, ведущего в комнату с надписью «Messieurs», этот разговор слушали Спиритавичюс, Уткин и Пискорскис. Когда начальник гарнизона ушел с убийцей, они вылезли из укрытия и при. близились к самому младшему своему сослуживцу Пищикасу, который, увы, не подавал никаких признаков жизни. Оторванный от покера врач послушал пульс, осмотрел раны и велел везти раненого в больницу. Между прочим, заметил врач, такие случаи в Каунасе участились, но револьверные раны, особенно малого калибра, – сущие пустяки. Вытирая о полотенце руки, врач Блознялис скосил глаза на недвижимое тело пациента и поспешил к столу, за которым в поте лица трудились его партнеры, столпы общества.

Когда четверо широкоплечих кельнеров подняли с земли беспомощное, отяжелевшее тело Пищикаса, Спиритавичюс, достав из заднего кармана сюртука белый носовой платок, вытер пот и высморкал нос, чтобы никто не заподозрил его в мягкосердечии. Глядя на застрявшее в дверях тело своего чиновника, он произнес:

– Эх ты, Пищик-прыщик!.. Сколько раз тебе было говорено: женись!.. Была бы твоя, не носился бы, как кобель!.. Когда я вас, бараньи головы, научу жи-и-и-ить на свете, – зло посмотрел он на Уткина с Пискорскисом и опять высморкался.