Тайна корабля

Хотя мистер Лонггерст ничего не знал о Беллэрсе, но темный законник, по-видимому, знал все, что нужно, о патроне покупателей разбитых судов. Он, очевидно, ждал его вмешательства в борьбу, и с явным удивлением и разочарованием отнесся к его уходу и продолжению наддач. — «Э,— подумал он, должно быть, — так мне не с кликой приходится воевать». И решил продолжать игру.

— Восемнадцать тысяч, — сказал он.

— И пятьдесят, — ответил Джим, перенимая тактику своего противника.

— Двадцать тысяч, — объявил Беллэрс.

— И пятьдесят, — повторил Джим с легкой нервической дрожью.

Затем, точно по молчаливому соглашению, они вернулись к прежнему темпу — только теперь Беллэрс набавлял по сто, а Джим по пятидесяти. Тем временем наша идея получила распространение. Я слышал слово «опиум», передававшеся из уст в уста; и по взглядам публики можно, видеть, что она предполагает, будто у нас имеются частные сведения. Здесь произошел инцидент, весьма типичный для Сан-Франциско. Тотчас за моей спиной стоял уже некоторое время дюжий пожилой мужчина с веселыми глазами, легкой проседью и веселым красноватым лицом. Внезапно он выступил в качестве третьего соискателя, четыре раза надбавил по тысяче долларов и так же внезапно сошел с поля, оставаясь затем, как и раньше, молчаливым заинтересованным зрителем.

Со времени бесполезного вмешательства мистера Лонггерста Беллэрс, по-видимому, был не в своей тарелке, и при этом новом нападении начал в свою очередь писать что-то. Я, естественно, воображал, что записка предназначается капитану Тренту; но когда она была кончена и писавший повернулся и окинул взглядом толпу, он, к моему несказанному удивлению, по-видимому, не заметил присутствия капитана.

— Посыльный! Посыльный! — кликнул он. — Кто-нибудь позовите мне посыльного.

Наконец кто-то позвал, но не капитан.

Он посылает за инструкциями, — написал я Пинкертону.

За деньгами, — был ответ. — Попытаться кончить дело? Я думаю, пора.

Я кивнул головой.

— Тридцать тысяч, — сказал Пинкертон, перескочив сразу через три тысячи долларов.

Я заметил сомнение в глазах Беллэрса; потом внезапную решимость.

— Тридцать пять тысяч, — сказал он.

— Сорок тысяч, — сказал Пинкертон.

Последовала долгая пауза, в течение которой лицо Беллэрса напоминало книгу; затем, перед последним ударом молотка, он сказал:

— Сорок тысяч и пять долларов.

Пинкертон и я обменялись красноречивыми взглядами. Мы были одного мнения. Беллэрс попробовал кончить дело одним ударом; теперь он заметил свою ошибку и старался протянуть время до тех пор, пока вернется посыльный.

— Сорок пять тысяч долларов, — сказал Пинкертон, голос его звучал глухо и дрожал от волнения.

— Сорок пять тысяч и пять долларов, — сказал Беллэрс.

— Пятьдесят тысяч, — сказал Пинкертон.

— Прошу прощения, мистер Пинкертон. Вы, кажется, надбавили, сэр? — спросил аукционист.

— Я… мне трудно говорить, — прохрипел Джим. — Даю пятьдесят тысяч, мистер Борден.

Беллэрс в ту же минуту вскочил.

— Аукционист, — сказал он, — прошу дать мне три минуты, чтобы поговорить по телефону. Я действую как поверенный лица, которому только что написал…

— Мне до этого нет дела, — грубо возразил аукционист. — Я здесь нахожусь для того, чтобы продать разбившееся судно. Надбавляете вы сверх пятидесяти тысяч?

— Имею честь объяснить вам, сэр, — отвечал Беллэрс, делая жалкую попытку говорить с достоинством, — пятьдесят тысяч — цифра назначенная моим принципалом; но если вы разрешите мне две минуты поговорить по телефону…

— О, вздор! — сказал аукционист. — Если вы не надбавляете, я оставляю судно за мистером Пинкертоном.

— Берегитесь, — крикнул адвокат евнезапной резкостью. — Подумайте о том, что вы делаете. Вы здесь для продажи в пользу страховщиков, позвольте вам доложить, а не для угождения мистеру Дугласу Лонггерсту. Аукцион был уже неправильно прерван, чтобы дать возможность этой особе побеседовать со своими фаворитами.

— Тогда не было протеста, — сказал аукционист, видимо смущенный. — Вы бы тогда и жаловались.

— Я здесь не для того, чтобы вести аукцион, — возразил Беллэрс. — Мне за это не платят.

— А мне плятят, — ответил аукционист, к которому вернулось его бесстыдство, и продолжал свою песню:

— Кто надбавляет на пятьдесят тысяч долларов? Никто не надбавляет на пятьдесят тысяч? Никто не надбавляет, джентльмены? Идет за пятьдесят тысяч разбившийся бриг «Летучее Облачко», — идет — идет — пошел!

— Боже мой, Джим, в состоянии ли мы уплатить? — воскликнул я, когда удар молотка точно разбудил меня.

— Надо собрать, — сказал он, белый как простыня. — Дело потребует чертовских хлопот, Лоудон. Кредит найдется, я думаю; но придется обегать всех. Напиши мне чек на твой капитал. Сойдемся в «Западном Отеле» через час.

Я написал чек и утверждаю, что ни за что бы не признал своей подписи. Джим ушел в ту же минуту; Трент исчез еще раньше; только Беллэрс оставался, перебраниваясь с аукционистом; когда же я вышел из биржи, на меня налетел человек, оказавшийся посыльным.

Так мы сделались собственниками «Летучего Облачка».

ГЛАВА X

В которой команда исчезает

У подъезда биржи я очутился рядом с коренастым пожилым джентльменом, который так сильно и на такое короткое время вмешался в битву.

— Поздравляю вас, мистер Додд, — сказал он. — Вы и ваш друг храбро сражались.

— Не могу вас благодарить, сэр, — возразил я, — за то, что вы вздумали надбавлять по тысяче разом, соблазняя всех спекулянтов Сан-Франциско вмешаться в дело.

— О, это было временное безумие, — сказал он, — и я благодарю Всевышнего за то, что остался свободным человеком. Вам сюда, мистер Додд? Я пройдусь с вами. Такому старому хрену, как я, приятно видеть энергичную молодежь; в свое время я тоже проделывал штуки в этом самом городе, когда он был поменьше, а я помоложе. Да, я знаю вас, мистер Додд, в лицо. Я могу сказать, знаю вас очень хорошо, вас и вашу свиту, ребят в шотландских юбках, э? Простите. Но у меня есть домишко на берегу Сауселито. Я буду рад видеть вас там каждое воскресенье — без ребят в шотландских юбках — и предложить вам бутылку вина и наилучшую в Штатах коллекцию о полярных путешествиях. Моя фамилия Морган — судья Морган — валлиец, сорок девятого года.

— О, если вы пионер, — воскликнул я, — идемте ко мне, я снабжу вас топором.

— Топоры вам самому понадобятся, сдается мне, — возразил он, бросив на меня быстрый взгляд. — Если у вас нет частных сведений, то вам придется превратить судно в обломки прежде, чем вы найдете этот… опиум, не так ли?

— Да, или это опиум, или мы сваляли дурака, — ответил я. — Но уверяю вас, у нас нет никаких частных сведений. Мы руководствовались — как и вы, я полагаю — наблюдением.

— Так вы наблюдатель, сэр? — спросил судья.

— Могу сказать, это моя профессия, — по крайней мере, бывшая, — сказал я.

— Что же вы думаете о Беллэрсе?

— Очень мало думаю, — ответил я.

— Могу вам сказать, — продолжал судья, — что для меня употребление такого субъекта в качестве поверенного представляется необъяснимым. Я знаю его; да и он знает меня; он часто слышит обо мне в суде; я уверяю вас, это человек крайне ненадежный; ему нельзя доверить и доллара, а тут он, оказывается, распоряжался пятьюдесятью тысячами. Не могу представить себе, кто мог так довериться ему, но уверен, что это человек, незнакомый с Сан-Франциско.

— Кто-нибудь из собственников судна, я полагаю, — сказал я.

— Разумеется, нет! — воскликнул судья. — Собственники в Лондоне ничего не знают о контрабандной торговле опиумом между Гонконгом и Сан-Франциско. Я думаю, они последние узнали бы об этом — в случае захвата судна. Нет, я думал о капитане. Но где бы он мог взять деньги, — после всего случившегося, затратив такую сумму на покупку товара в Китае? Разве что он действует по поручению кого-нибудь во Фриско [24]; но в таком случае, — и тут мы опять попадаем в заколдованный круг, — Беллэрс не мог бы быть выбран поверенным.