Полеты в одиночку

Греческие события были лишь мелким эпизодом свирепствовавшей во всем мире войны, но для Среднего Востока они имели крайне серьезные последствия. Наши войска в Западной пустыне лишились людей и самолетов, потерянных в ходе этой провальной кампании, и в итоге численность этих войск сократилась до такой степени, что на протяжении двух следующих лет наша армия в пустыне терпела поражение за поражением, и в какой-то момент Роммель едва не занял Египет и весь Средний Восток. Только через два года армия пустыни вновь набрала силу, выиграла Аламейнское сражение и обеспечила безопасность Среднего Востока до конца войны.

Горстке летчиков, уцелевших после греческой кампании, невероятно повезло. У нас почти не было шансов остаться в живых. Те пятеро, что улетели на Крит на оставшихся «Харрикейнах», доблестно сражались на острове во время массированной воздушной атаки немцев. Знаю, что, по крайней мере, один из них, Билл Вейл из 80-й эскадрильи, выжил, выбрался с острова, когда его оккупировал враг, и потом продолжал сражаться, но что произошло с остальными, мне неизвестно.

ПАЛЕСТИНА И СИРИЯ

Захватив в мае 1941 года Грецию, немцы предприняли мощное вторжение с воздуха на Крит. Они взяли этот остров, а также остров Родос, и, окрыленные успехом, обратили свой взгляд на самые уязвимые территории Среднего Востока — Сирию и Ливан. Уязвимыми они считались потому, что их контролировала мощная боеспособная профашистская армия Виши.

Едва ли не все знают, сколько неприятностей доставил Британии французский флот Виши в 1942 году после падения Франции. Нашим военным морякам пришлось выводить из строя боевые французские корабли, бомбардируя их в Оране, чтобы они не достались немцам. Большинству об этом известно. Но мало кто слышал о том, какой хаос устроила армия Виши в то самое время в Сирии и Ливане. Она фанатично ненавидела Британию и поддерживала фашизм, и, если бы немцам в тот момент удалось укрепиться с их помощью в Сирии, им бы ничего не стоило оккупировать Египет. Поэтому французских вишистов надо было прогнать из Сирии, и как можно скорее.

Сирийская кампания, как она называлась, началась почти сразу же после греческой кампании, и многочисленная армия, состоявшая из британских и австралийских войск, отправилась в Палестину воевать с омерзительными пронацистскими французами. Эта маленькая война обернулась кровавой бойней, в которой были погублены тысячи жизней, и лично я никогда не прощу французских вишистов за бессмысленное кровопролитие.

Прикрывать нашу армию и флот с воздуха поручили остаткам старой доброй 80-й эскадрильи, и из Англии срочно доставили дюжину новых «Харрикейнов» взамен потерянных в Греции. Теперь я начинал понимать, почему так важно было вытащить нас, пилотов, из греческой мясорубки, пусть даже без самолетов. На подготовку пилота уходит больше времени, чем на изготовление самолета. Кстати, те наши греческие «Харрикейны» принесли бы еще много пользы, но, к сожалению, их не удалось спасти.

Восьмидесятая эскадрилья должна была собраться в Хайфе на севере Палестины в последнюю неделю мая 1941 года. Каждый пилот получил приказ забрать новый «Харрикейн» в Абу-Сувейре на Суэцком канале и лететь на аэродром Хайфы. Я обратился к командованию истребительной авиации на Среднем Востоке с просьбой, чтобы мой самолет в Хайфу отогнал кто-нибудь другой, потому что мне хотелось доехать туда самому на собственной автомашине. Я стал гордым обладателем девятилетнего седана марки «Моррис-Оксфорд» 1932 года выпуска. Машина была выкрашена ядовитой коричневой краской цвета собачьих экскрементов и на прямой ровной дороге развивала максимальную скорость до шестидесяти километров в час. С некоторой неохотой командование удовлетворило мою просьбу.

Через Суэцкий канал до Исмаилии ходил паром. Обыкновенный бревенчатый плот, который на веревках перетягивали с одного берега на другой. Я въехал на этот паром на машине, и меня перетащили на Синайский берег. Но прежде чем мне позволили пуститься в длительное и одинокое путешествие через Синайскую пустыню, пришлось предъявить чиновникам канистры с запасом бензина и пресной питьевой воды. Только после этого мне разрешили ехать.

Путешествие было чудесным. Впервые в жизни я за целые сутки не видел ни одного человека. Мало кому это удается. От канала до города Беэр-Шева на границе Палестины вела одна узкая твердая дорога, пролегавшая по вязким пескам пустыни. Мне предстояло преодолеть около трехсот километров, и на всем пути не было ни деревни, ни хижины, ни шалаша, вообще никаких признаков человека. И трясясь по этой бесплодной и безжизненной пустыне, я стал гадать, сколько же часов или суток придется мне просидеть в ожидании помощи, если вдруг моя старая машина сломается.

Выяснил я это очень скоро. Проехав пять часов подряд, мой радиатор закипел под свирепым полуденный солнцем. Я остановился, поднял капот и стал ждать, когда он остынет. Примерно через час мне удалось снять крышку радиатора и влить в него немного воды, но я понял, что ехать дальше нельзя, потому что двигатель закипит снова; Надо подождать, сказал я себе, до захода солнца.

Но опять же, я знал, что не могу ехать ночью — у меня не работают фары. Я не собирался рисковать, потому что в темноте наверняка съехал бы с твердой дороги и увяз в зыбучих песках. Я видел только один выход из создавшегося положения — дождаться рассвета и мчаться к Беэр-Шеве, пока солнце опять не начнет поджаривать мой мотор.

В качестве неприкосновенного запаса я прихватил с собой огромный арбуз, и теперь отрезал от него кусок и, выковырнув ножом черные семечки, с удовольствием съел сочную прохладную розовую мякоть, стоя рядом с машиной на самом солнце. Спрятаться было негде — только в машине, но она напоминала раскаленную печку.

Я мечтал хотя бы о маленькой тени, но ничего не было. На мне были военные шорты, рубашка и синяя летная пилотка на голове. Я нашел тряпку, смочил ее тепловатой питьевой водой и, намотав на голову, нахлобучил сверху пилотку. Помогло. Я медленно бродил туда и обратно по раскаленной полоске дороги и с восхищением разглядывал изумительный пейзаж, окружавший меня.

Палящее солнце, бескрайнее небо и со всех сторон бледное море желтого песка — словно бы из другого мира. Вдали виднелись горы, по правую сторону от дороги, бледные, но как бы подкрашенные яркими, как оперенье тропических птиц семейства танагра, чернилами, в которые подмешали немного синевы или покрыли голубоватой эмалью, они вдруг вырастали из пустыни и расплывались в знойном мареве на фоне неба.

Вокруг стояла всепоглощающая тишина. Не было слышно ни звука — ни щебета птиц, ни стрекота насекомых — и, стоя посреди величественного раскаленного неземного ландшафта, я чувствовал себя богоподобным существом, словно находился на другой планете, на Юпитере или Марсе, или в другом необитаемом месте, где никогда не вырастет зеленая трава и не расцветут красные розы.

Я вышагивал по дороге, дожидаясь, пока зайдет солнце и наступит прохладная ночь. И вдруг в песке почти у самой дороги заметил огромного скорпиона. Это была самка, иссиня-черная, сантиметров пятнадцать в длину, а на спине у нее, как пассажиры в открытом автобусе, сидели ее детишки. Я наклонился, чтобы сосчитать их. Раз, два, три, четыре, пять… всего четырнадцать! И тут она меня увидела. Уверен, за всю свою жизнь она не видела ни одного человека. Она высоко задрала хвост и растопырила клешни, приготовившись встать на защиту своего семейства. Я шагнул назад, не сводя с нее глаз. Засеменив по песку, она вскоре нырнула в дыру, оказавшуюся ее норой.

Когда солнце село, резко наступила темнота, и вместе с ней пришла благословенная прохлада. Я съел еще один ломоть арбуза, выпил немного воды и, устроившись поудобнее, заснул на заднем сиденье.

Выехал я засветло и через пару часов добрался до Беэр-Шевы. Я катил к северу через всю Палестину, миновал Иерусалим и Назарет, и к вечеру, обогнув гору Кармель, оказался в Хайфе. Аэродром располагался за городом на берегу моря, и я торжественно заехал на своей старой машине мимо охраны в ворота и поставил ее рядом с офицерской столовой — небольшой хижиной из досок и рифленого железа.