Новая земля

"Сколько горечи", сказала она.

— Да, пустъ она проститъ ему. Но развѣ не лучше не напоминать ему о его книгѣ, о всѣхъ мелочахъ и непріятностяхъ, которыя его преслѣдуютъ съ тѣхъ поръ, какъ появилась она. Она сама видитъ, книга давно появилась, но только двѣ, три маленькихъ газетки упомянули о ней, этимъ дѣло и кончилось. Нѣтъ, честь и слава ея вниманію, но лучше не говоритъ объ этомъ. Съ этимъ еще не покончено, у него есть невысказанное слово, его можетъ быть еще будутъ слушать.

Онъ волновался и гребъ все сильнѣе и сильнѣе, перчатки на рукахъ лопнули и побѣлѣли на швахъ. Она сидѣла и наблюдала за нимъ. Онъ сказалъ тихонько:

"Правда, что вы не поѣдете въ деревню это лѣто, какъ я слышалъ?"

"Нѣтъ, Тидеманы иначе рѣшили".

"Да, я это слышалъ, жалко, съ одной стороны, — жалко ради васъ". И, остановившись грести, онъ сказалъ:- "Но за себя я радуюсь, говорю это прямо!"

Пауза.

"Гребите немножечко сильнѣй, а то мы никогда не пріѣдемъ", сказала она. "Думаете ли вы, что вы постоянно будете нуждаться во мнѣ, чтобы я немного разсѣивала ваше настроеніе?" Она разсмѣялась. "Будь я на вашемъ мѣстѣ, я сняла бы перчатки, онѣ рвутся по швамъ".

Онъ сдѣлалъ, какъ она сказала, и прибавилъ:

"А если бъ я былъ на вашемъ мѣстѣ, то я никогда не носилъ бы перчатокъ, я такъ гордился бы своими руками".

"Такъ — такъ, но пожалуйста, безъ лести… Нѣтъ, но знаете, это очень неудобно быть въ перчаткахъ, когда носишь кольцо". И она тоже сняла перчатки; на бѣлой рукѣ отпечатались швы; ея обручальное кольцо было совсѣмъ маленькое и новое. "Но это должно быть совсѣмъ уже плохо, когда носишь кольца съ камнями, но такихъ у меня нѣтъ".

"Боже мой! какія у васъ маленькія ручки!"

Когда они причалили, Агата однимъ прыжкомъ была на каменистомъ берегу. Деревья приводили ее въ восхищеніе; уже цѣлую вѣчность какъ она не видѣла лѣса; какія толстыя деревья, совсѣмъ такія какъ тамъ, дома. Она съ наслажденіемъ вдыхала въ себя сосновый запахъ и съ чувствомъ стараго знакомства смотрѣла на камни и на деревья. Воспоминанія о родинѣ нахлынули и, еще минутка, она готова была бы расплакаться.

"Да, но здѣсь люди?" спросила она.

Иргенсъ разсмѣялся.

"Вѣдь это не дѣвственный лѣсъ, къ сожалѣнію, нѣтъ. Развѣ вы не ожидали встрѣтитъ здѣсь людей?"

"Нѣтъ, я этого не ждала. Но теперь пройдемтесь немного. Какія здѣсь прелестныя деревья!"

Они все исходили, видѣли, что нужно было, выпили въ лавочкѣ лимонада. Люди, какъ всегда, слѣдили за ними внимательно; Иргенса и здѣсь знали. Агата замѣтила это и сказала почти съ уваженіемъ:

"Подумайте только, васъ и здѣсь знаютъ, господинъ Иргенсъ!"

"Да, можетъ бытъ, нѣкоторые изъ нихъ", — сказалъ онъ. "Вѣдь мы уже не такъ далеко отъ города. И, кромѣ того, вѣдь должна же публика знать своихъ писателей".

Агата вся сіяла. Движеніе и воздухъ окрасили слегка ея щеки, губы, уши и даже немного носъ, ея глаза весело блестѣли, какъ глаза у дѣтей. Ей вдругъ пришло въ голову, что она черезчуръ ясно высказала свое неудовольствіе, когда увидѣла, что на островѣ есть посторонніе люди. Что долженъ былъ подумать Иргенсъ.

"Да, я удивилась минутку, когда я увидѣла здѣсь такъ много людей, это правда", — сказало она, "но я подумала о васъ. Вы мнѣ разсказывали, что многія изъ вашихъ стихотвореній вы здѣсь писали, а я подумала, что ихъ нельзя писать, когда шумятъ и ходятъ мимо".

— Какъ она все это помнить! — Онъ посмотрѣлъ на нее и отвѣтилъ, что, правда, этого нельзя; когда мѣшаютъ, нельзя писать; но у него есть здѣсь укромный уголочекъ, куда не заглядываетъ ни одна душа, тамъ, напротивъ, на той сторонѣ, не пойти ли имъ туда.

И они пошли.

Это былъ дѣйствительно укромный уголокъ, сплошной кустарникъ, нѣсколько большихъ камней, можжевельникъ, сорная трава.

Здѣсь они сѣли. Тамъ вдали виднѣлась площадка, покрытая дерномъ.

"Здѣсь вы сидѣли и писали", сказала она. "Представьте себѣ, мнѣ это кажется очень страннымъ. И вы сидѣли именно здѣсь?"

"Да, приблизительно, конечно", отвѣчалъ онъ, улыбаясь. "Знаете, это просто наслажденіе видѣть, что вы такъ непосредственно интересуетесь этимъ. Это свѣжо, какъ роса."

"А что дѣлаютъ, когда пишутъ? Это само собою приходитъ?"

"Да, это приходитъ само собой. Нужно влюбиться для этого или чѣмъ-нибудь сильно быть встревоженнымъ, тогда и приходитъ настроеніе. И тогда наши слова любятъ и ненавидятъ, вмѣстѣ съ сердцемъ. Но иногда вдругъ все останавливается, нельзя тогда никакъ подыскать словъ во всемъ языкѣ, чтобы выразить, напримѣръ, поворотъ вашей руки или описать то нѣжное чувство радости, которое порождаетъ вашъ смѣхъ… Да, но это только для примѣра, понимаете?" быстро прибавилъ онъ.

Она продолжала сидѣть задумавшись. Руки у нея лежали сложенными, и она смотрѣла внизъ.

Солнце медленно заходило. Дрожь пробѣжала по деревьямъ; все было тихо.

"Слышите вы", сказалъ онъ, "какъ кипитъ жизнь въ городѣ?"

"Да", отвѣтила она тихо.

Онъ замѣтилъ, какъ матерія ея платья натягивалась у колѣна, онъ прослѣдилъ прелестную линію ноги, увидѣлъ, какъ поднималась и опускалась ея грудь, любовался хорошенькой ямочкой на ея лицѣ; этотъ довольно большой, неправильный носъ возбуждалъ его, кровь ударяла ему въ голову. И, подсѣвъ къ ней ближе, онъ сказалъ отрывисто запинаясь:

"Это островъ блаженныхъ, а это пятно называется вечерней рощей, солнце заходитъ, мы сидимъ здѣсь, весь міръ далекъ отъ насъ, вотъ мой сонъ. Скажите, вамъ не мѣшаетъ моя болтовня? Вы такъ погружены… Фрекенъ Линумъ, я больше не могу, я отдаюсь въ вашу власть. У меня чувство, что я лежу у вашихъ ногъ и говорю все это…"

Этотъ неожиданный переходъ въ его голосѣ, трепещущія слова, его близость, — все это привело ее въ изумленіе; она посмотрѣла на него нѣкоторое время, прежде чѣмъ что-нибудь могла сказать. Ея щеки начали краснѣть; она хотѣла встать и въ то же время сказала:

"Послушайте, Иргенсъ, пойдемте".

"Нѣтъ!" отвѣчалъ онъ, "только не уходить!" Онъ уцѣпился за ея платье, взялъ рукой за талію и удержалъ ее. Она оборонялась, лицо у нея покраснѣло, она смущенно улыбалась и старалась освободиться отъ его руки.

"Мнѣ кажется вы съ ума сошли", говорила она, не переставая: "я думаю, Иргенсъ, вы съ ума сошли".

"Послушайте, дозвольте хоть вамъ по крайней мѣрѣ сказать", умолялъ онъ.

"Да, что именно?" сказала она; она начала его слушать, отвернула голову и слушала.

Тогда онъ началъ говорить быстрыми и безсвязными словами, голосъ его дрожалъ, онъ весь былъ исполненъ любви. Она видитъ, что онъ ничего не хочетъ, онъ хочетъ только сказать, какъ онъ безконечно любитъ ее, какъ онъ побѣжденъ ею, побѣжденъ, какъ никогда раньше. Пусть она вѣритъ ему, это уже давно зарождалось въ его сердцѣ, съ перваго раза, какъ онъ увидѣлъ ее, ему пришлось вести жестокую борьбу, чтобъ удержать это чувство въ границахъ, да, но такая борьба безлолезна — это правда, черезчуръ заманчиво — уступить, и уступаешь наконецъ, и борешься съ постепенно ослабѣвающей энергіей. Но теперь все кончено. Ему не нужно больше бороться, онъ уже обезоруженъ… "Ради Бога, фрекенъ Агата, дайте мнѣ услышатъ отъ васъ хоть нѣсколько прощающихъ словъ. Повѣрьте, это не моя привычка всему міру объясняться въ любви, въ дѣйствительности я довольно скрытная натура, недостатокъ это или нѣтъ, я не знаю. Но если я вамъ говорилъ такъ, какъ сейчасъ, вы должны понята, что я былъ принужденъ это сдѣлать, это было потребностью. Скажите, неужели вы не можете этого понятъ? Нѣтъ, мнѣ кажется, что моя грудь разрывается на части"…

Все еще продолжая стоять отвернувшись отъ него, она повернула къ нему лицо и смотрѣла теперь на него; ея руки перестали отбиваться, онѣ лежали на его рукахъ, все еще обвивавшихъ ее за талію; она видѣла по жиламъ на шеѣ какъ билось у него сердце. Но вотъ она сѣла, онъ все еще обнималъ ее, она, казалось, не чувствовала болѣе этого, она взяла перчатки, лежавшія около нея, и сказала дрожащими губами: