О любви

Заметьте, что судьба Джанноне, П… и сотни других заставляет итальянца быть недоверчивым, тогда как молодого английского красавцаничто не принуждало к благоразумию, кроме крайней, болезненной чувствительности его тщеславия. Француз, умеющий приятно выражать свои каждодневные мысли, говорит все женщине, которую любит. Это привычка, без этого ему не хватало бы уверенности в себе, а он знает, что без уверенности в себе нельзя быть изящным.

С болью, со слезами на глазах решился я написать сказанное выше; но поскольку мне кажется, что я никогда не стал бы льстить королю, то зачем буду я говорить о целой стране что-либо иное, чем то, что я вижу в ней и что of course [151]может быть очень абсурдно, только из-за того, что страна эта породила самую милую женщину, какую я когда-либо знал?

Это было бы в другой форме тем же монархическим низкопоклонством. Я добавлю только, что при таких нравах наряду со столькими англичанками, принесшими свой дух в жертву мужской гордости, существует все же истинная оригинальность, и достаточно одного семейства, воспитанного вдали от печальных стеснений, воспроизводящих гаремные нравы, чтобы породить очаровательные характеры. И притом как плоско и слабо это слово — очаровательный,несмотря на свою этимологию, чтобы передать то, что мне хотелось бы выразить! Кроткая Имогена, нежная Офелия найдут много живых прообразов в Англии, но прообразы эти отнюдь не пользуются глубоким почтением, воздаваемым подлинной и совершенной англичанке, назначение которой состоит в том, чтобы соблюдать полностью правила приличий и дарить мужу все утехи болезненной аристократической гордости и счастье, способное заставить человека умереть от скуки [152].

В обширных анфиладах из пятнадцати или двадцати чрезвычайно прохладных и темных комнат, где итальянские женщины проводят время, лениво раскинувшись на низких диванах, они по шесть часов в день слушают разговоры о любви или о музыке. Вечером в театре, скрывшись в своей ложе, они снова четыре часа слушают разговор о музыке или о любви.

Итак, не говоря уже о климате, уклад жизни столь же благоприятствует музыке и любви в Испании и Италии, насколько мешает им в Англии.

Я не порицаю и не одобряю; я только наблюдаю.

ГЛАВА XLVI

ОБ АНГЛИИ (продолжение)

Я слишком люблю Англию и слишком хорошо изучил ее, чтобы говорить о ней. Пользуюсь наблюдениями одного моего друга.

Нынешнее положение Ирландии (1822) в двадцатый раз за два столетия [153]воспроизводит то своеобразное состояние общества, столь обильное мужественными решениями и столь исключающее всякую скуку, когда люди, весело завтракающие за одним столом, могут через два часа встретиться на поле битвы. А это особенно энергично и непосредственно требует душевного расположения, благоприятствующего нежным страстям: естественности.Ничто не отделяет сильнее двух великих английских пороков: cant и bashfulness (моральное лицемерие и застенчивость, гордая и болезненная. См. путешествие г-на Юстета по Италии. Если этот путешественник довольно плохо описывает страну, он зато дает весьма точное понятие о своем собственном характере; и характер этот, подобно характеру поэта Битти (см. его биографию, написанную одним его близким другом), к несчастью, довольно распространен в Англии. Что касается священника, оставшегося порядочным человеком, вопреки своему сану, см. письма епископа Ландафского) [154].

Ирландия может считаться достаточно несчастной, ибо вот уже два века ее заливает кровью трусливая и жестокая тирания Англии; но здесь вторгается в духовную жизнь Ирландии новая зловещая фигура — священник…

В течение двух столетий Ирландия управляется почти так же скверно, как Сицилия. Углубленное сопоставление этих двух островов, развитое в книге объемом в пятьсот страниц, рассердило бы многих лиц и высмеяло бы немало почтенных теорий. Во всяком случае, несомненно, что из этих двух областей, одинаково управляемых безумцами, к выгоде ничтожного меньшинства, более счастливой является Сицилия. Ее правители, по крайней мере оставили ей любовьи сладострастие; они, конечно, рады были бы отнять у нее это, как все остальное; но, благодарение небу, в Сицилии все же мало нравственного зла, именуемого законом и правительством [155].

Старики и священники сочиняют законы и заставляют исполнять их; это сразу видно по той комической ревности, с которой сладострастие преследуется на Британских островах. Народ мог бы там сказать своим правителям, как Диоген Александру: "Довольствуйтесь вашими синекурами и оставьте мне, по крайней мере, солнце" [156].

С помощью законов, регламентов, контррегламентов и казней правительство внедрило в Ирландии картофель, и поэтому население ее значительно превышает население Сицилии; иначе говоря, здесь удалось разместить несколько миллионов крестьян, забитых и отупевших, задавленных трудом и нуждой, влачащих в течение сорока или пятидесяти лет жалкую жизнь в болотах древнего Эрина, но зато исправно уплачивающих десятину. Вот поразительное чудо. Сохранив языческую религию, эти бедные люди по крайней мере наслаждались бы счастьем, но не тут-то было: надо поклоняться святому Патрику.

В Ирландии можно видеть лишь крестьян, более несчастных, чем дикари. Но вместо ста тысяч душ, как было бы в естественном состоянии, их там восемь миллионов [157], и это дает возможность пятистам absentees [158]вести роскошную жизнь в Лондоне или в Париже.

Общество кажется бесконечно более передовым в Шотландии [159], где во многих отношениях управление хорошее (небольшое число преступлений, привычка к чтению, отсутствие епископов и т. д.). Поэтому нежные страсти там гораздо более развиты, и мы можем отбросить мрачные мысли, чтобы перейти к смешному.

Нельзя не заметить некоторого оттенка меланхолии у шотландских женщин. Эта меланхолия особенно восхитительна на балах, где она придает известную пикантность тому пылу и усердию, с которым они пляшут свои национальные танцы. Эдинбург имеет еще и другое преимущество, а именно — он не покорилсяь, гнусному всемогуществу золота. Благодаря этому, а также своеобразной и дикой красоте местоположения этот город представляет полнейшую противоположность Лондону. Подобно Риму, прекрасный Эдинбург кажется более подходящим для созерцательной жизни. Непрерывный водоворот и беспокойные интересы деятельной жизни со всеми их преимуществами и неудобствами наблюдаются в Лондоне. Эдинбург, как мне кажется, платит свою дань лукавому лишь некоторой склонностью к педантизму. Времена, когда Мария Стюарт жила в старом Холируде, где Риччо убили в ее объятиях, в отношении любви стояли выше — ив этом все женщины согласятся со мной — тех времен, когда в их присутствии обсуждаются со всеми подробностями сравнительные преимущества нептунической, или вулканической, доктрины… Споры о новом покрое мундиров, пожалованных королем своим гвардейцам, или о несостоявшемся назначении в пэры сэра Б. Блумфильда, занимавшие Лондон во время моего пребывания там, я предпочитаю спорам о том, кто лучше исследовал природу утесов — Вернер или…

Умолчу о жестоком шотландском воскресенье, по сравнению с которым воскресенье в Лондоне кажется увеселительной прогулкой. Этот день, предназначенный для служения небу, есть наилучший прообраз ада, какой я когда-либо видел на земле. "Не надо идти так быстро, — сказал один шотландец своему другу французу, возвращаясь из церкви, — а то у нас такой вид, будто мы прогуливаемся" [160].